а, а Гельсингфорс, по-фински Хельсинки, совсем не русский город.
     ...Когда Соколов вернулся в свое купе,  там уже расположился попутчик -
мичман  императорского военного  флота.  Мичман  представился  старшему.  Он
оказался артиллерийским офицером с  линкора "Император Павел  I".  Был  рад,
когда выяснилось, что высокий и статный, рано поседевший красивый господин в
цивильном  платье  -   Генерального  штаба  полковник.   Моряки  высокомерно
относились  к  штатским  и  пехоте,  а  образованных  генштабистов  все-таки
терпели... Соколов не стал распространяться о себе, лишь коротко сказал, что
возвращается в Россию после долгой зарубежной командировки.
     Поезд  тронулся.  "Через тринадцать часов я  увижу Настю!"  -  забилось
сердце Алексея. Внешне спокойный, он устроился поудобнее на бархатном диване
и раскрыл газеты. Мичман скучающе смотрел в окно.
     Соколову читать расхотелось.  Под  мерный стук  колес он  стал думать о
Насте,  о тетушке,  о старых товарищах по Генеральному штабу,  о новом своем
приятеле Мезенцеве...  Куда-то  забросила всех военная судьба?  Чем ближе он
подъезжал к  родному дому,  тем  больше  всплывало в  памяти  старых  забот,
приходили на ум полузабытые имена знакомых...
     Мичман  попросил  разрешения закурить  -  вагон  оказался для  курящих.
Соколов не стал возражать.
     Затягиваясь тонкой египетской папироской, мичман затеял разговор.
     - Еду в Питер на три дня к невесте!  - радостно сообщил он. - Бог даст,
если не погибну -  после летней кампании свадьбу сыграем!.. Вот какие кольца
в  Гельсингфорсе купил!  -  с гордостью достал и открыл маленький сафьяновый
футлярчик. - В Питере теперь за такие втридорога спросили бы...
     Молодому человеку очень хотелось поговорить. Он продолжал:
     - Спекулянты, воры и вся интендантская сволочь столько денег награбили,
что порядочному человеку к ювелиру уже и не подступиться...  Вот был недавно
в  Питере случай...  Приходит к Фаберже,  на Морской,  господин в офицерской
форме -  как позже выяснилось,  он интендант,  заведующий покупкой и гоньбой
скота на Северо-Западном фронте -  и говорит...  "Дайте мне,  -  говорит,  -
красивую  дорогую  вещь..."  -  "В  рассрочку?"  -  спрашивает  приказчик...
"Зачем?!  - отвечает, - за наличные..." - "На какую цену изволите? Так тысяч
до 15?" -  Наверное, опытный ювелир был, знает - кому что... "Нет! - говорит
интендант, - подороже!.." Так купил, бестия, колье в сто тысяч и не моргнул!
     - Как же известно стало, что интендант? - полюбопытствовал Соколов.
     - А оставил визитную карточку с адресом,  куда доставить,  и попался!..
Следствие нарядили  господа  из  комиссии Батюшина!  Думали,  что  шпион,  а
оказался - интендант!.. Неизвестно, кто из них хуже для России...
     - А что за комиссия? - насторожился Алексей, услышав знакомое имя.
     - Комиссия  по  розыску  и  аресту  германских  и  австрийских шпионов,
господин полковник!  -  сообщил мичман и  продолжал рассказ об  интендантах,
видимо, возмущавших всю армию.
     - А  вот еще доподлинный случай,  я  от родственника своего знаю,  он в
Киевской губернии в  земстве служит...  Ему дали сначала подряд на  поставку
полмиллиона пудов  хлеба  для  армии...  Дело  вроде бы  было  налажено,  но
интенданты все тянули и тянули...  Возводили всякие мелкие преграды, а потом
вовремя не прислали мешки,  которые должны были по договору.  Затем вызывают
его в интендантство и предлагают, чтобы поставщик организовал покупку мешков
через земство...  Называют ему цену и  торгаша,  говорят,  что он получит от
этой покупки еще пять тысяч рублей...  "Как так, - спрашивает родственник, -
я  получу еще пять тысяч?"  Ну,  ему и  разъясняют:  дескать,  мешков вашему
земству нужно около 150  тысяч штук.  За  каждый мешок земство будет платить
торгашу из  средств интендантства по  сорок пять копеек...  Поставщик мешков
согласен дать интендантам комиссионных с  каждого мешка по  десять копеек...
Вот "навар" и положат по карманам в пропорции...
     - И что же ваш родственник? - поинтересовался Соколов.
     - Мой  дядя  рассказал все  главнокомандующему фронта генерал-адъютанту
Брусилову,  тот возмутился, вызвал к себе интенданта и чуть его не поколотил
в кабинете. Мешки поставили казенные, и очень быстро... Но с тех пор дядю на
порог  не  пускают в  интендантство...  Так  же  эти  воры  проделывают и  с
шинелями,  бушлатами,  лошадиными подковами, гвоздями для ковки лошадей, и с
сапогами... и черт-те знает с чем еще...
     Соколов  помолчал.  Он  еще  со  времен  русско-японской войны  знал  о
вакханалии казнокрадства и взяточничества,  которая потрясала русскую армию.
И  все  это  -  несмотря на  то,  что во  главе снабжения войск стоял теперь
генерал Шуваев,  кристально честный сам,  самоотверженно относящийся к делу.
"Но  честность  отдельного  человека  не  может  преодолеть  пороков  гнилой
самодержавной системы,  при  которой начинают воровать с  самого верха  -  с
великих князей,  то и  дело запускающих руку в  казну..."  -  думал Соколов,
слышавший раньше о выдачах из бюджета родственникам царя.
     Мичман был  резко  настроен против тыла,  против верхов и  даже  против
царской фамилии.  В  разговоре у  него явно сквозило презрение к  сухопутным
генералам,    проскальзывали    нотки    неодобрения    самого    верховного
главнокомандующего - царя.
     "Вот как бунтарски предстает передо мной Россия,  -  с изумлением думал
Алексей.  -  Неужели это та самая верноподданная страна,  где обожествлялась
царская  власть,  где  слово  критики приравнивалось к  крамоле,  а  рабочее
сословие,   требовавшее  улучшения  условий  жизни  и  работы  -  беспощадно
расстреливалось   и   подавлялось?    Война,    видимо,   сильно   раскачала
государственный корабль, если даже морское офицерство, "белая кость" - опора
трона - позволяет себе проявлять возмущение?!"
     Колеса отбивали свою мелодию, вагон слегка покачивало.


                  81. Луцкий уезд, середина июня 1916 года

     Двенадцатого числа  главнокомандующий Юго-Западным фронтом отдал приказ
о   новом   наступлении,   главными  целями   которого  определил  Ковель  и
Владимир-Волынский.  Брусилов не  любил сидеть в  своем штабе и  по  бумагам
знакомиться с  подготовкой войск к  боевым действиям.  Он стремился в  такую
пору  инспектировать свои  соединения вплоть  до  дивизии,  острым  взглядом
оценивая  уровень  командования,  снабжение,  боевой  дух  солдат  и  другие
составляющие совокупных усилий к победе.
     Осмотрев захваченный его армией Луцк, Брусилов решил выехать на один из
самых трудных участков фронта,  где  беспрерывно атаковали свежие германские
части,  прибывшие из-под  Вердена.  Теперь атака  захлебнулась,  полки  5-го
Сибирского корпуса  отбили  неприятеля,  но  противник все  время  бросал  в
"ковельскую дыру" новые и новые дивизии, пытаясь стабилизировать положение.
     На  трех  авто  главнокомандующий с  небольшой группой  чинов  штаба  и
отделением  охраны  отправился  на   северо-запад,   в   расположение  39-го
армейского  корпуса.   Грунтовая  дорога  вилась  через  фольварки  немецких
колонистов, местечки и деревни по левому берегу реки Стырь.
     Брусилов ехал в передней машине. Он посадил с собой прикомандированного
к  его  штабу  подполковника Сухопарова,  а  переднее сиденье занял  старший
адъютант штаба 8-й  армии полковник Петр Семенович Махров,  хорошо известный
Брусилову по  совместной службе.  Передняя машина вздымала на  сухой  дороге
тучи пыли, в которых тонуло сопровождение.
     Главнокомандующий пребывал в хорошем настроении, и только изредка нотки
горечи проскальзывали в  его разговоре с  доверенными офицерами,  которых он
рад  был вновь увидеть.  Человек прямой и  открытый,  Брусилов не  жаловался
своим спутникам,  но  и  не  таил от  них своих мыслей.  Он словно рассуждал
вслух.
     - Чудо  война  творит  с  людьми,  истинное  чудо,  -  задумчиво сказал
генерал. - В 9-й армии я нарочно поехал осмотреть 74-ю дивизию...
     - Ту,  что была сформирована в  ноябре четырнадцатого года в Петрограде
из швейцаров и дворников? - поинтересовался Сухопаров.
     - Именно так,  -  подтвердил Брусилов. - А хотел я ее проведать оттого,
что сначала она показала очень плохие боевые свойства...  Теперь же,  спустя
почти два года,  дивизия преобразилась.  Дерутся лихо, людей берегут, боевой
дух высокий! Но пришлось наказать командира, хотя он и не виноват...
     Махров обернулся на своем сиденье, чтобы лучше слышать.
     - Навстречу первой атакующей волне из германских блиндажей, не разбитых
артиллерией,  брызнула горючая жидкость, - говорил генерал. - Средство это -
одно из  самых варварских в  нынешней войне.  Солдат,  попавший за несколько
десятков саженей под такую струю, сгорает живьем...
     Сухопарова передернуло,  когда он представил себе ужас людей,  попавших
под огнеметы.  Подполковник,  разумеется,  знал про такое ужасное оружие, но
впервые ему довелось слышать рассказ о его применении. Брусилов продолжал.
     - Неприятель пожег много наших солдат.  Неудивительно, что ожесточенные
этим  "серые  герои",  ворвавшись  в  деревню,  начали  безжалостно избивать
германцев...  В  одном  месте  солдатики  дорвались  до  баллона  с  горючей
жидкостью,   тут  же   направили  ее   на   беспорядочно  отступавшую  толпу
германцев...  Начальник дивизии не остановил своих солдат,  хотя видел все и
должен был  это сделать.  Так поступать не  по-христиански и  не  по-русски.
Германцы ведь были почти что пленные, хотя и не все еще бросили оружие...
     - Ваше высокопревосходительство!  -  решил сказать свое слово Махров. -
Неприятель,  я имею в виду только германцев,  ожесточенно дерется... В таком
случае солдат вовсе не остановить...
     - Неправильно!  - решительно возразил Брусилов. - В солдате должна быть
не только ярость,  но и душа. А что касается дисциплины, то она есть продукт
деятельности начальствующих лиц!
     Машины легко взбирались по извилистой дороге на холм,  вершину которого
венчала  маленькая церквушка о  трех  многоярусных главах,  крытых  кружевом
лемеха.  Неподалеку от  церквушки был  разбит бивак  маршевой роты.  Солдаты
сидели вокруг костров,  толпились у походной кухни,  кое-кто,  притомившись,
спал прямо на земле, подстелив шинель.
     Главнокомандующий перекрестился на купола храма,  приказал остановить у
ближайшей группы солдат.  Из  рощицы за  церковью уже  скакал верхом офицер,
своевременно предупрежденный дозорным о появлении начальства на машинах.
     Брусилов  вышел  из  авто  и   критическим  взглядом  осмотрел  солдат.
Некоторые были в рваных сапогах, двое и вовсе в лаптях. На головах, несмотря
на июньскую жару, почти у всех красовались барашковые папахи.
     Всадник,  нелепо  трясшийся  в  седле,  спешился,  вытянулся  в  стойке
"смирно".  От  возбуждения лицо  офицера  покрылось  багровыми  пятнами.  Он
таращил глаза на главнокомандующего и со страхом ожидал разноса.
     Светлые глаза Брусилова стали стальными и колючими.
     - Господин штабс-капитан!  -  резко начал генерал.  -  Известно ли  вам
любимое выражение вашего главнокомандующего генерала Лечицкого:  "Солдат без
подошв - не солдат"?!
     - Ваше высокопревосходительство! Я знаю-с, но мне так передали маршевую
команду... - забормотал офицер, оправдываясь.
     - Почему же вы в  таком безобразном виде приняли ее под свое начало?  -
продолжал холодно и зло Брусилов. - Известно, что нижних чинов отправляют из
тыла на фронт вполне снаряженными,  одетыми и  обутыми...  И  если некоторые
искусники среди них проматывают казенное имущество в пути,  приходят на этап
в  рваных сапогах и  растерзанной военной форме,  то  это  значит,  что  они
торговцы казенным имуществом!  Таких надо наказывать! Приказываю по прибытии
в  часть  нарядить следствие и  тех,  кто  будет  уличен в  распродаже своей
военной формы  -  наказать пятьюдесятью розгами!  Чтобы  и  другим неповадно
было!
     - Непременно выпорем!  -  пообещал штабс-капитан и  злобно оглянулся на
нестройно сгрудившихся солдат.
     - Второе... - продолжал генерал. - Почему у вас нижние чины еще одеты в
папахи, хотя минула середина июня?! Фуражек в нашем интендантстве в избытке,
об изъятии папах было многократно приказано!  Что они будут зимой носить?  -
гневно показал пальцем на солдат Брусилов.
     Я  требую  обратить  внимание  на  внешний  вид  частей!   -  обратился
главнокомандующий к Махрову и другим офицерам свиты.  -  Несмотря на тяжесть
боевой обстановки,  а тем более в тылу -  солдат должен походить на солдата,
быть  опрятным,  одетым по  форме...  Командирам частей необходимо проявлять
большую требовательность...
     Сухопаров с удивлением смотрел на своего кумира.
     Придерживавшегося демократических взглядов  генштабиста  покоробило,  с
какой легкостью назначил главнокомандующий порку виновным солдатам. Конечно,
распродажа воинского имущества в тылу -  серьезное нарушение дисциплины,  но
подполковнику, как и многим русским офицерам среднего возраста, претило, что
с  началом войны в  армии все чаще и чаще стала применяться порка солдат.  К
середине пятнадцатого года  она  стала  широко  распространенным наказанием.
Царь,  приняв  верховное  главнокомандование,  не  только  не  упразднил это
унижение для взрослых,  бородатых мужиков,  одетых в  серые шинели,  но даже
узаконил телесные наказания.
     "Э-эх!.. И это великий полководец, который способен немедленно отрешить
от  должности офицера,  по  халатности своей  не  накормившего горячей пищей
солдат в перерыве между боями,  -  с горечью думал о Брусилове Сухопаров,  -
генерал,  который вникает в  мельчайшие детали быта нижних чинов и  всемерно
облегчает им тяжелый ратный труд,  - проявляет столь беспощадную суровость к
провинившимся...  Он  не  хочет принимать в  расчет,  что вся тыловая Россия
щеголяет сейчас в  желтых солдатских сапогах,  серых гимнастерках и суконных
брюках, перекупленных обывателями задешево у миллионов "серых героев"... Его
жесткость где-то переходит в  жестокость!..  Кремень-старик,  прямо какой-то
аракчеевец времен Крымской войны,  когда солдат и  за  людей не  считали,  а
простая зуботычина почиталась чуть ли не за ласку".
     Брусилов кончил распекать штабс-капитана и  подошел к небольшой шеренге
солдат,  подправленной уже  в  ровный  строй  бравым унтер-офицером.  Бросив
взгляд  с  хитринкой на  выпяченную колесом грудь  унтера,  украшенную двумя
георгиевскими медалями,  главнокомандующий с  добрыми и  лучащимися глазами,
словно и не он отдавал минуту назад строгий приказ, обратился к солдатам.
     - Вы  скоро  вольетесь  в  строй  тех,  кто  ежедневным  и  настойчивым
движением  вперед,   ежедневной  боевой  работой  прославил  звание  русских
чудо-богатырей!  Ваши товарищи, - он показал на георгиевского кавалера, - не
зная усталости,  последовательно сбивали противника с его сильно укрепленных
позиций!   -  говорил  маленький,  сухонький  генерал,  стоя  перед  рослыми
солдатами. И странное дело, вдохновение и отеческое обращение к людям словно
окрыляло его,  делало выше ростом и  внушительнее фигурой.  Его патетические
слова,  идущие от сердца старого воина, звучали гордо и звонко. Они находили
отзвук в душе каждого, кто слушал его. - Я счастлив, - продолжал Брусилов, -
что  на  мою  долю  выпала  честь  и  счастье стоять во  главе  несравненных
молодцов,  на которых с восторгом смотрит вся Россия!.. Не посрамите знамени
вашего полка! Добудьте ему новую славу!..
     - Ура!..  -  рявкнул первым унтер-офицер,  и шеренга дружно подхватила:
"Ура-а!"
     - Вольно!  -  скомандовал главнокомандующий, повернулся и пошел к авто,
мельком глянув на  часы.  Время приближалось к  полудню.  Следовало спешить,
чтобы засветло прибыть в штаб 5-го Сибирского корпуса.


                     82. Местечко Рожище Луцкого уезда,
                          середина июня 1916 года

     Поездка с  главнокомандующим стала  еще  интереснее и  поучительнее для
Сухопарова,  когда  Брусилов  начал  высказывать  свои  сокровенные мысли  о
теперешнем положении его  фронта.  Авто плавно катилось по  мягкой грунтовой
дороге,  генерал зорко вглядывался в  горизонт,  открывая для себя просторы,
пройденные тысячу раз по карте. Горькие складки прочерчивали его лоб и щеки,
когда он  мысленно прикидывал все  то,  что могли бы  сделать другие русские
армии, идя в ногу с армиями его фронта.
     - Эверт  тверд  в  своей линии поведения,  -  глухо заговорил Брусилов,
словно не обращаясь к  Сухопарову,  а размышляя вслух.  -  Ставка же,  чтобы
успокоить меня,  решила перекидывать войска... Но любому грамотному офицеру,
тем  более  чинам,   по  Генеральному  штабу  служащим,  известно  о  слабой
провозоспособности наших железных дорог...  Я  ведь  просил не  о  перекидке
войск,  а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина... Я твердо знаю: пока
мы перевезем один корпус, немцы - три-четыре!..
     Подполковник из  Петрограда прекрасно понял осторожную речь  Брусилова.
Генерал хотел через него  донести свои мысли до  активной части сравнительно
молодого  офицерства  в   Генеральном  штабе  и  Ставке,   симпатизировавшей
Брусилову  и   готовой   закладывать  в   планы   будущих  военных  операций
наступательный брусиловский дух.  Сухопаров внимательно слушал  и  запоминал
высказывания Брусилова, не перебивал ход его мысли вопросами.
     Главнокомандующий немного помолчал, пожевал губами по-стариковски и так
же глухо продолжал:
     - Третьего  дня  Алексеев по  телефону сообщил  мне,  что  государь дал
разрешение Эверту перенести его удар на Барановичи...  Так воевать нельзя!..
За шесть недель,  которые потребует новая подготовка, я понесу потери и могу
быть  разбит...  Прошу Михаила Василича доложить государю мою  настоятельную
просьбу -  чтобы дали Эверту приказ наступать...  Алексеев упирается, а я-то
знаю,  что все дело вовсе не  в  государе -  он в  стратегические вопросы не
вмешивается -  а  в  самом Михаил Василиче!..  Какая муха его укусила?!  Вся
кампания нынешнего года  насмарку пойдет  от  такой  бездеятельности!..  Мне
только  и  остается,  что  держать войска в  наступательном настроении и  не
давать возникнуть духу уныния.
     Помолчали. Мотор плавно и ровно урчал.
     - Конечно,  мне  представлялся случай,  -  заговорил вновь Брусилов,  -
искать успеха на Львовском направлении,  а пошел я на Ковель,  куда мне было
указано...  и  что  я  считал более полезным для всех трех фронтов...  Львов
соответствовал интересам только моего фронта,  а  Ковель облегчал выдвижение
всех фронтов...  Конечно, Львов доставил бы мне славу, но я ее не искал и не
ищу...  Свой план без абсолютной необходимости я не мог изменить и не хотел,
а  Эверт и  Куропаткин под покровительством Михаил Василича только и делали,
что  планы  меняли  и  отнекивались...  Это  лишает меня  надежды достигнуть
решительных результатов против Австро-Венгрии,  какие,  несомненно, были бы,
окажи мне поддержку Западный фронт переходом в наступление...
     Брусилов снова замолчал,  вынашивая новые мысли. Однако высказать их он
не успел или не захотел -  шоссе поднялось на бугор, откуда открылась насыпь
железной  дороги.  По  рельсам,  приближаясь  к  мосту  через  Стырь,  бежал
санитарный поезд.  За полотном виднелось местечко Рожище, где надлежало быть
штабу 5-го Сибирского корпуса и его частям, отведенным на короткий отдых.
     Штаб корпуса обосновался на краю местечка, где по иронии военной судьбы
почти  не  было  разрушений.  Главкоюза здесь  не  ждали  -  Брусилов строго
запретил   своим    штабным    предупреждать   об    инспекторских   наездах
главнокомандующего.  Жизнь текла в обычном русле.  Сновали ординарцы, писаря
изображали из  себя  "героев" перед местечковыми кралями,  работали швальни,
прачечные,  хлебопекарни. Корпусные канцелярии и учреждения не поместились в
домах.  Они  разбили армейские палатки и  в