- Будет,  будет тебе все, не томи только! - перешел на "ты" Альтшиллер.
- Что  же  я  могу  передать в  Берлинскую ложу  для  его  высочества принца
Генриха?
     - Итак,  брат Александр, - перешел на язык масонов Игнатий Перфильевич,
- теперь слушай! У русского Генштаба есть действительно важный агент в Вене,
и,  по-видимому,  не  один.  Ему  или  им  через  особого курьера передается
вознаграждение на одну из железнодорожных станций в Германии, расположенную,
очевидно,  неподалеку от  русской  границы.  Оттуда  в  немецком  конверте с
германской маркой деньги идут по почте в Вену до востребования. Полагаю, что
сыщики в почтовом ведомстве его величества Вильгельма Гогенцоллерна работают
по-прежнему исправно,  так  что установить персону получателя -  дело мелких
чиновников!
     - Браво,  брат Игнатий! - поаплодировал кончиками пальцев Альтшиллер. -
Если тебя и дальше использовать на тучных нивах разведки...
     - Ближе к делу,  Александр!  -  холодно прервал его Манус. - Я надеюсь,
что в  Берлин вместе с твоим донесением пойдут и мои предложения о гонораре.
Через неделю я  жду  в  своем банке представителей ведомства путей сообщения
Германии и фирмы Круппа...
     Альтшиллер понял тон хозяина, молча встал и откланялся.


                      33. Петербург, январь 1913 года

     Альтшиллер вызвал  Кедрина  на  свидание  в  "свой"  кабинет  ресторана
"Медведь". Снова был подан ужин, изысканный и обильный. На этот раз, однако,
гостеприимный хозяин не  стал дожидаться десерта,  а  начал деловой разговор
между пулярдкой и стерлядью, где-то в середине трапезы.
     - Любезный  брат  мой,   -   начал  Альтшиллер  несколько  холодновато,
неизвестно отчего  сердясь  на  Кедрина,  -  просьба  его  высочества принца
Генриха, великого магистра Прусской ложи, наконец выполнена. Кое-что удалось
узнать у одного простака из Генерального штаба.  К сожалению, этот болван не
в состоянии выведать подлинные имена предателей в Вене и Берлине,  но он дал
ниточку, следуя которой можно установить по крайней мере одного из них.
     Кедрин молча слушал,  уплетая жаркое из рябчиков,  запивая его отменным
бургундским.
     - Вам  придется,  брат мой,  под предлогом каких-либо собственных дел -
причем дела должны быть настоящие,  а то,  не дай бог, русская контрразведка
что-нибудь заподозрит -  отправиться завтра же в Берлин и передать мой пакет
его высочеству, Великому магистру ордена. Здесь он найдет подробный доклад о
том,  посредством кого  удалось  установить интересуемое,  как  следовало бы
вознаградить нашего друга за столь любезное вспомоществование Прусской ложе,
а также суть добытых истин...  Для вашего личного уведомления могу сообщить,
и  это  на  тот  случай,  если вам придется в  силу необходимости уничтожить
конверт,  в  коем  покоится шифрованный доклад,  что  на  днях  с  одной  из
пограничных станций в  Германии,  где  проходит железная дорога  из  России,
пассажиром,  следующим из Петербурга, будет брошен в почтовый ящик с адресом
куда-то  в  Берлин  или  Вену,  до  востребования,  конверт  или  конверты с
денежными суммами вознаграждения агенту. Маловероятно, что его подлинное имя
будет стоять на пакете. Скорее всего его кличка или условная фраза...
     - Но  ведь  с   пограничных  станций  идут  во  все  концы  Германии  и
Австро-Венгрии сотни и тысячи писем!..  Как же найти искомое в этом огромном
потоке?! - усомнился Кедрин.
     - А вы что, никогда не слышали о существовании в каждой стране "черного
кабинета",   в   обязанности  коего   входит   негласно  проверять  почтовые
отправления на  предмет  выявления крамолы,  революционной заразы  и  прочих
опасных дел - в том числе шпионажа и контрабанды?..
     - Я,  конечно,  догадывался,  что  кто-то  может  читать чужие  письма;
например,  ревнивый муж,  конкуренты с помощью лакеев или иной прислуги,  из
любопытства,  например,  почтмейстер,  как у Гоголя,  помните?..  - принялся
оправдывать свою наивность Кедрин. - Но чтобы это делало государство, да еще
дворяне - кто бы мог подумать!
     - Этого  вашего  Гоголя,  простите,  не  читал,  -  съязвил австрийский
подданный,  -  но  уверен,  что  лучше всех именно немцы перлюстрируют чужие
письма. Так что дело простых чиновников найти искомое...
     Разговор  коллег  мгновенно  прекращался,   когда  в   дверь  осторожно
постукивали официанты  и  неслышно  входили  с  кушаньями,  неслышно  меняли
тарелки и приборы,  ставили новые бутылки вин, соответствующих каждое своему
блюду.
     - Что  же  передать мне  на  словах его высочеству?  -  поинтересовался
Кедрин.
     Альтшиллер задумался.
     - А о чем он расспрашивал вас в прошлый раз? - ответил наконец вопросом
на вопрос Альтшиллер.
     - О самом разном... Например, о слухах и сплетнях в русском обществе...
о каких скандалах говорят больше всего... - принялся припоминать Кедрин. - О
Распутине, в частности, шла речь, о его роли и скандалезности этого дела для
российского императорского двора...
     - Вот  и  расскажите ему  новые  слухи про  Распутина.  Как  растет его
влияние в будуаре Александры Федоровны,  как беснуются поклонницы "Старца" в
Петербурге...
     - Александр, а что вы сами думаете по поводу положения этого шарлатана?
- осмелился поинтересоваться Кедрин.  Для  успеха своего вопроса он  тут  же
капнул немножко лести:  -  Ведь вы так близки к  придворным сферам,  да и  с
четой Сухомлиновых на короткой ноге...
     Альтшиллеру  и   самому  было   приятно  изображать  персону  важную  и
осведомленную в тайнах петербургского двора.  Он принялся философствовать на
эту тему, бывшую в российской столице излюбленной для обсуждения:
     - Несомненно,  что  влияние  этого  грязного мужика  на  царицу  и  его
величество покоится на  какой-то магической силе,  которой он явно обладает.
Совершенно достоверно известно:  его  присутствие и  какой-то  особый шепот,
совмещенный    с     массажем,     удивительно    целебно    действуют    на
наследника-цесаревича. Ни для кого не секрет, что цесаревич Алексей страдает
особой  формой  наследственной болезни,  передающейся только по  материнской
линии, - гемофилией, или несвертываемостью крови. Любой укол, порез или даже
просто ушиб вызывает у него болезненные кровоизлияния и кровопотерю. Ни один
врач до сих пор не в силах был излечить мальчика. Только этот "Старец", или,
как его называет царь и царица -  "Наш Друг",  останавливает своим заговором
кровотечение  у  цесаревича  и  избавляет  его  от  тяжких  болей  во  время
приступов...
     - Да, кое-что в этом роде я слышал... - согласился Кедрин.
     - В этом и коренится причина влияния Распутина.  Но представление о его
решающем   воздействии   на    российскую   политику   страдает   чрезмерным
преувеличением,  -  жестко и  четко высказался Альтшиллер.  -  Впрочем,  как
полагает его величество кайзер,  для сокрушения русского и  славянского духа
нам, масонам, и всем оппозиционным силам следовало бы действовать наоборот -
расширять и укреплять,  особенно в темном народе, это представление, могущее
значительно ослабить волю русских к  борьбе в грядущей битве.  О,  как мудры
его величество кайзер Вильгельм и братья-масоны Прусской ложи...
     Тут собеседники сочли необходимым пропустить по рюмочке за мудрость его
величества    кайзера,     после    чего     Альтшиллер    продолжал    свои
разглагольствования.
     Изучая русское общество, он, Альтшиллер, пришел к выводу, что император
Николай взял  направление на  систематическое игнорирование этого общества и
самых  здоровых -  буржуазных,  финансовых -  кругов его.  Российский монарх
создает  изоляцию престола и  ошибается не  по  настояниям Распутина или  ее
величества императрицы, а по "велениям своей совести", как он объясняет свою
политику. Влияние "Нашего Друга" пока ничтожно в области политики и не столь
уж  значительно в  переменах по  кабинету  министров.  Гораздо  опаснее  для
русского   престола,   что   государь  ощущает   потребность  искать   опору
исключительно во  все  более  узком кругу непопулярных в  народе и  обществе
"преданных" ему людей.
     - Дикость и азиатчина российского императора выражается и в том, что он
в  отличие  от  своих  коронованных  родственников  в  цивилизованной Европе
уверен,  что царь, а не народ является выразителем божественного провидения,
а  потому только он один прав всегда.  Вот что поведал Альтшиллеру самолично
граф Пурталес. Как-то граф обмолвился в присутствии Николая Александровича о
том, что монарху необходимо заслужить доверие народа, и это мудро делает его
кузен  Вилли.  Его  величество  император  российский ответствовал с  мягкой
улыбкой:  "А не так ли обстоит дело, что моему народу следовало бы заслужить
мое  доверие?"  Вот  в  этих-то  словах и  таится ключ к  пониманию политики
Николая Романова по отношению к обществу...
     Кедрин  сидел,   с  благоговейным  ужасом  внимая  тираде  австрийского
подданного.   Он   никогда  не  слышал  столь  откровенных  оценок  политики
императорского двора,  личности монарха.  Вместе с  тем  не  мог  не  отдать
должное прямоте и циничной точности этих оценок.  Кедрин подумал о том,  что
ему  потребуется еще много лет заниматься политикой,  приобретать шлифовку и
лоск  в   собеседованиях  с   братьями-масонами,   местоблюстителями  важных
государственных постов в империи, прежде чем он научится вот так же свободно
и  непринужденно изрекать  глубокие  формулы,  касающиеся  изначальных основ
политики.
     Он не мог представить себе,  что эмиссар австро-венгерской и германской
разведок,  купец  и  финансист Альтшиллер излагал с  пафосом не  собственные
мысли,  а удачно компилировал высказывания своих высокопоставленных друзей и
партнеров по картам, таких, как Вышнеградский, Манус, Тимашев, Рубинштейн.
     Раздробленный  огромный   клан   российской  буржуазии  -   финансовой,
торговой,   служивой  и  промышленной  -   весьма  не  одобрял  поведение  в
государственных делах самодержца всея Руси,  оберегавшего все самое отсталое
и  феодальное в  своем  государстве.  Вышнеградские,  Манусы,  Рябушинские и
Тимашевы,  Рубинштейны и  Унгерн-Штернберги,  Бурдуковы  и  Веревкины хотели
получить больше свободы,  нет,  не лично для себя,  ее им хватало,  и не для
простого народа,  которому они и  не  собирались ее  уступать,  а  для своих
капиталов,   для  своих  банков,   фабрик,   заводов,   концессий,   свободы
бесконтрольно хозяйничать на  русской земле,  как  делали это их  собратья в
Англии,  Франции,  Германии и других "цивилизованных" странах Европы. Царь и
его   жадная   придворная  клика,   пустоголовые  и   бездеятельные  осколки
помещичьего дворянства,  алчная и  насквозь прогнившая бюрократия мешали им,
стискивали  предприимчивость толстосумов,  оборотистость лабазников,  размах
заводчиков, предусмотрительность финансистов.
     Все  империалистские  устремления  и   аппетиты  буржуазии  сковывались
строками уложений,  сохранившихся чуть ли  не от царя Петра.  И  если мелкие
купчишки,  приказчики,  кабатчики и прочая "мелкота" еще самозабвенно сучили
кулаки   супротив  "революции"  и   "стюдентиков",   вздымали  хоругви   над
охотнорядскими дружинами "Союза  русского народа",  упоенно  орали  лужеными
глотками сквозь  слезы  благой  радости  "Боже,  царя  храни!",  то  крупные
гешефтмахеры,   сидя  в  роскошных  кабинетах  банков,   конторах  фабрик  и
товариществ,  искали форм своей новой и более совершенной, чем самодержавие,
организации для  движения  к  реальной и  суверенной власти  его  величества
"российского капитала".
     ...Ужин  продолжался деловито  и  неспешно.  Тут  же  собратья  послали
мальчика на Невский в отделение общества спальных вагонов взять на завтра до
Берлина в норд-экспрессе купе целиком,  не постояв за платой.  Договорились,
что из Эйдкунена,  германской пограничной станции,  Кедрин даст в Берлинскую
ложу телеграмму с  условным текстом,  любезно продиктованным в  его записную
книжку Альтшиллером.
     Кедрину все хотелось спросить партнера,  какая же  награда выйдет ему в
Берлине за  столь скорую доставку наиважнейших сообщений,  но он решил,  что
ждать  осталось  всего  пару  суток  и   несолидно  размениваться  в  глазах
Альтшиллера на  такие мелочи.  Ему  очень хотелось какого-нибудь германского
ордена,  пусть  самого невысокого,  и  он  старательно ловил  момент,  чтобы
намекнуть об  этом Альтшиллеру.  Но  тот,  прекрасно понимая желание Кедрина
завести  разговор  о   вознаграждении,   всячески  уклонялся  от  каких-либо
обещаний,  переводил  речь  на  биржевые  котировки  и  концессии.  Особенно
занимало  мысли  Альтшиллера основание пресловутым Треповым в  минувшем году
акционерного общества Кузнецких угольных копей - так называемого "Копикуз".
     - Ах,  до чего же богата Россия за Уралом!  -  вздыхал Альтшиллер.  - В
Сибирь надо вкладывать капиталы!
     При  словах  "В  Сибирь..."  задумавшийся было  Кедрин  вздрогнул  и  с
наигранной веселостью перебил хозяина:
     - А не закатиться ли нам к цыганам?!
     - Пфуй,  до сих пор не могу уяснить себе, что именно находят культурные
жители Петербурга в  этих  диких кочевниках?!  -  возмутился Альтшиллер.  Он
наотрез отказался следовать за Кедриным в загородный ресторан,  где цыгане и
цыганки  демонстрировали  веселящемуся  обществу  Питера  свое  экзотическое
искусство.


                   34. Берлин - Потсдам, январь 1913 года

     Норд-экспресс вышел из Петербурга по расписанию в  шесть часов вечера и
на  следующее утро ровно в  предписанное время прибыл на пограничную станцию
Вержболово.  Офицер  пограничной стражи мельком глянул на  паспорт Кедрина -
Россия накануне первой мировой войны была единственной страной в Европе, где
подданные,  выезжавшие за границу,  должны были испрашивать себе паспорт. Во
всех  остальных  государствах паспорта  были  введены  только  после  войны.
Таможенники,  следовавшие за  пограничной стражей,  также не  утруждали себя
досмотром пассажиров,  уезжавших из России, зато они буквально набрасывались
на  дам  и  господ  независимо  от  их  чина,  возвращавшихся  в  Россию  из
заграничных вояжей.  Богатые  и  сановные  путешественники везли  обычно  из
Европы  сундуки  платьев,   флаконы  французских  духов  дюжинами  и  другую
галантерею,  обложенную высоким акцизом в  России,  но  безумно дешевую,  по
российским барским  понятиям,  где-нибудь  в  Париже  или  Берлине.  Ящиками
ввозились в Россию консервы - весьма модные деликатесы в высшем свете, но не
выпускавшиеся в  империи Романовых.  Даже  титулованные и  знатные особы  из
окружения царя не  брезговали ввозом якобы для  личных нужд,  ящиков сардин,
шпрот  и  других консервированных закусок,  чтобы тут  же  перепродать их  в
Петербурге  или   Москве  приказчикам  купца  Елисеева,   владельцев  других
гастрономических магазинов или рестораторам.
     Кедрин погулял в  свое удовольствие по  дебаркадеру,  чуть присыпанному
снежком,   поглядел   на   дородных   жандармов  и   таможенников,   которые
прохаживались  возле  вагонов  второго  класса,  выискивая  "государственных
преступников",   покидающих  Россию  по  подложным  документам.   Присяжного
поверенного внезапно охватило сладкое предчувствие награды, которая уже ждет
его  по  ту  сторону границы.  Он  возмечтал,  что сам его величество кайзер
Германии приколет к  его  фраку один  из  высших орденов Германской империи,
будет долго-долго пожимать ему руку в присутствии всех придворных и говорить
ласковые слова, а затем одарит его поместьем и дворянским званием.
     В чистеньком и добротном Эйдкунене,  едва лишь вагон замедлил свой бег,
Кедрин ринулся искать отделение телеграфа. Он обнаружил его в одном из углов
уютного, стерильно-чистого зала ожидания, получил бланк и торопливо, брызгая
чернилами  из-под   старого  стального  пера,   набросал  условленный  текст
телеграммы.  Чиновник равнодушно сосчитал слова,  сделал служебные пометки и
неторопливо выписал квитанцию. Чтобы немного рассеяться, Кедрин отправился в
буфет и  спросил себе кофе с  пирожными.  Дебелая и рыжеволосая немка подала
ароматный напиток, свежие, будто специально для Кедрина выпеченные воздушные
создания,  ловко  сделала  книксен.  Адвокат  из  Петербурга в  который  раз
умиленно восторгнулся германской цивилизацией и порядком, при котором каждый
знал свое место и предназначение:  эта девушка, например, не претендовала на
большее, чем улыбка и чаевые от пассажиров, немецкий проводник, принявший на
границе вагон от своего русского коллеги,  - персона более высокого ранга, а
следовательно,  и  больших материальных вознаграждений и  так далее,  и  так
далее.  "Эх,  нам бы  такую дисциплину в  народе,  побольше бы  было богатых
людей, чем в Лондоне или Париже!" - с завистью думал Кедрин, допивая кофе со
сливками и доедая кольцо из теста, начиненное взбитыми сливками.
     Пребывая в состоянии полублаженства,  Кедрин расплатился, не забыл дать
"на чай" ровно двенадцать процентов от суммы счета, добрался до своего купе,
где с удовольствием откинулся на мягкие подушки дивана.  Поезд тронулся,  за
окном поплыл ухоженный цивилизованный пейзаж Восточной Пруссии, где каменные
мызы стояли словно крепости собственности и порядка.
     ...На  огромном перроне берлинского Силезского вокзала Кедрина встречал
один из известных братьев,  земельный гроссмейстер масонов Германии, капитан
граф цу Дона-Шлодиен. Он занимал крупный пост во вспомогательном Генеральном
штабе.  Его  положение позволяло иметь полное представление о  сравнительной
силе  армий  Срединных империй и  Антанты,  изучать их  потребности в  новом
вооружении,  а главное,  влиять,  что касалось Германии и Австро-Венгрии, на
передачу заказов вполне  определенным военным заводам,  владельцы коих  были
членами германских или  венгерских лож.  Брат  цу  Дона-Шлодиен,  чопорный и
заносчивый,  как все германские офицеры, принял Кедрина необычайно тепло. Он
даже соизволил пожать руку петербургскому брату,  а  затем полуобнял его  за
плечи.  Кедрин по  российскому обычаю полез  было  с  поцелуями,  но  словно
натолкнулся на  холодное непонимание его  движению души.  Пришлось сразу  же
отказаться от попытки обслюнявить холеную щеку графа.
     Говорили по-французски,  как бы  подчеркивая интернационализм братства.
Капитан усадил  адвоката в  мотор,  украшенный гербами принца  Прусского,  и
братья сначала по Хольцмарктштрассе,  а затем по набережным Шпрее выехали на
Унтер-ден-Линден.  В  самом конце ее,  на  правой стороне,  не  более чем  в
полуверсте от посольства российского императорского двора,  в  двух шагах от
Бранденбургских  ворот   и   рейхстага,   возвышалось  здание  фешенебельной
гостиницы  "Адлон".  Здесь  в  апартаментах,  предназначенных для  князей  и
президентов, германские братья и разместили Кедрина.
     - Не извольте волноваться,  ваши покои и стол уже оплачены,  -  сообщил
граф, видя некоторое смущение петербургского гостя.
     Кедрину предложили ужин,  он  просил  графа  разделить его  с  ним,  но
капитан,  сославшись на более ранние ангажементы на сегодняшний вечер,  стал
собираться,  а  затем  отбыл,  пожелав брату доброго отдыха перед завтрашним
днем, ибо он будет насыщен встречами с важными лицами.
     На  прощанье гость  и  капитан  церемонно обменялись системой масонских
паролей и вновь взаимно удостоверились,  что с обеих сторон не вышло никакой
ошибки.  Только после  этого  Кедрин отдал  капитану хранимый на  груди  под
платьем  конверт  с   шифровкой  Альтшиллера,   сказав,   что   если   нужны
дополнительные пояснения,  то он с удовольствием их даст его величеству. Тем
самым он  намекнул,  что  рассчитывает на  прием самого германского монарха,
поскольку знает себе цену и  может быть полезен для  больших государственных
дел, а не для простой передачи какой-то бумаги...
     Кедрин проснулся утром довольно поздно,  по-питерски, но оказалось, что
из-за  разницы в