Разведенные скороходами,  к  ним устремились послы и  министры с  супругами,
прочая публика ринулась к огромному буфету, занимавшему весь конец зала.
     Маленький   секретарь   китайского   посольства   опередил   громадного
офицера-кавалергарда у  самого стола,  на  котором стояла серебряная ваза  с
шампанским удельного имения Абрау.  Таких ваз было множество, и возле каждой
из  них  закипала  толпа  жаждущих.  Другие  осаждали хрустальные тарелки  с
произведениями придворных кондитеров.  Считалось, что таких сластей в городе
не найдешь.  Офицеры и  дипломаты набивали конфетами и  шоколадом в  пестрых
бумажках полные карманы.  Даже гвардейские офицеры не считали зазорным брать
с царского стола эти конфеты и засахаренные фрукты домой.
     Омары,  лососина,  торты  и  пирожные со  взбитыми сливками,  заморские
фрукты буквально таяли на глазах.
     Полный  неловкости  от  этого  великосветского  разбоя,  Соколов  начал
завтрак  шоколадным  мороженым,   потом   успел   зацепить  кусок  фазана  с
маринованными сливами  прежде,  чем  на  него  покусился японский  дипломат,
добавил салата оливье и провесного балыка и отошел в сторонку -  туда, где у
серебряных ковшей с  оршадом,  лимонадом и клюквенным морсом почти никого не
было.   Здесь  он   стал   невольным  слушателем  разговора  артиллерийского
подполковника с  поручиком  Измайловского полка.  Украшенный  густой  черной
бородой  подполковник в  хмельной  запальчивости убеждал  поручика выбросить
засахаренные фрукты, которыми тот набил карманы, и не носить их матери.
     - Ты столько набрал?  -  вопрошал подполковник. - А зачем? Ведь это все
отнято у голодного народа. И ты, и я, и государь - наш отец-командир...
     - Саша, Саша, - увещевал его поручик, - ты крамольные вещи говоришь, да
еще в гостях у царя!..
     - Замолчи,  как  младший...  -  пьяно  капризничал подполковник.  -  Ты
думаешь, что если меня вдосталь напоили, то я должен...
     Поручик,  бледный от волнения и негодования на своего друга,  все тянул
его подальше от стола,  от толпы, где мог услышать какой-либо верноподданный
гвардеец.
     Начинался разъезд гостей.  Поручику наконец удалось сдвинуть с  места и
подполковника.
     Движимый сочувствием и желанием оградить смелого офицера от лап военной
жандармерии,  которая ревностно следила за образом мыслей в  армии,  Соколов
подошел к подполковнику.  Привитая с кадетского корпуса дисциплина сработала
в сознании офицера, и он подтянулся, увидев старшего в чине.
     - Алексей Соколов, - просто представился полковник.
     - Александр  Мезенцев,   -   так   же   просто   сказал  артиллерийский
подполковник.
     - Виктор Гомелля, - в тон старшим представился гвардии поручик.
     - Давайте выпьем за знакомство...  -  предложил артиллерист и потянулся
за бутылкой. Виктор умоляюще посмотрел на друга.
     - Ну,   хорошо,   Виктор,   -   почти  трезво  ответил  на  его  взгляд
подполковник, - я себе почти не налью.
     Шампанское  вспенилось  в  узких  бокалах,  новые  знакомые  чокнулись.
Пригубив,  Соколов отставил свой бокал в сторону,  и офицеры последовали его
примеру.
     - В какой дивизии изволите служить?  - поинтересовался Соколов. Ему был
симпатичен артиллерист-вольнодумец,  и он не прочь был поближе познакомиться
с ним.
     Подполковнику тоже понравился добродушный,  располагающий к себе офицер
Генштаба.
     В  офицерской среде российской армии в силу сословных перегородок между
отдельными родами войск  царил  антагонизм.  Офицерство гвардии и  кавалерии
почти  полностью комплектовалось знатным и  богатым дворянством.  Офицерство
пехотных частей представляли мелкопоместные, обедневшие дворяне из военных и
чиновничьих семей,  а  также  разночинцы,  крестьяне и  мещане.  Между  ними
господствовала  полная  отчужденность.   Артиллеристы  в   этих   отношениях
находились где-то  посредине -  они и  от гвардии были далеки,  и  к  пехоте
относились несколько свысока.
     Служащие  по  Генеральному штабу  офицеры  также  были  особой  военной
кастой,  не очень-то общавшейся в неслужебное время с остальным офицерством.
Поэтому  порыв  Соколова,   его  доброжелательное  отношение  к   армейскому
артиллеристу были несколько необычны и вызвали душевный отклик у Мезенцева и
его молодого Друга.
     - 28-я  бригада,  -  коротко  ответил  подполковник,  зная,  что  этого
генштабисту достаточно.
     - Командир батареи трехдюймовок?..  - полувопросительно-полуутверждающе
протянул Соколов.
     - Так точно, и к тому же "огнепоклонник"... - шутливо ответил Мезенцев,
намекая  на   две  большие  партии  в   русской  армии.   Одна,   называемая
"штыколюбами",  пользовалась поддержкой верхов военной власти и рождена была
воззрениями   такого   выдающегося   военного   мыслителя,    как    генерал
М.И.Драгомиров.  При  всех  своих  достоинствах и  истинно  суворовском духе
Драгомиров не  признавал значения современной техники  в  армии,  воспитывал
почти пренебрежение даже к пулемету и тяжелой артиллерии.
     "Огнепоклонники" выступали  за  максимальное насыщение  армии  огневыми
средствами  -  от  скорострельных винтовок  и  пулеметов  до  разнообразной,
особенно тяжелой  артиллерии.  Молодые и  прогрессивно мыслящие генштабисты,
такие,   как  Соколов,   называемые  иногда  "младотурками"  за   страсть  к
преобразованиям в армии, горячо поддерживали "огнепоклонников".
     - Вот как! - обрадовался Алексей. - Тогда нам есть о чем поговорить!
     Полковнику хотелось узнать  у  артиллериста,  как  внедряются некоторые
новинки, негласно полученные им через Австрию с заводов Круппа. Особенно его
интересовала бризантная  шрапнель,  о  которой  он  давно  докладывал  через
генерал-квартирмейстера в Главное артиллерийское управление.
     Поручик-измайловец,  свято  оберегавший своего нетрезвого друга,  решил
вмешаться, презрев субординацию.
     - Господин полковник,  нас ждут дома к  обеду...  -  умоляюще смотря на
Соколова, неловко соврал он.
     Алексей понял и оценил его заботу о товарище.
     - Хорошо,  друзья,  давайте встретимся завтра  в  восемь с  половиной в
офицерском собрании на Кирочной... - предложил он.
     - Согласны!..  - торопливо выпалил Виктор, не дожидаясь, пока Мезенцев,
настроенный на разговор, отреагирует иначе.
     С  симпатией проследив,  как  заботливо повел  своего  друга  к  выходу
Гомелля, Соколов тоже направился к гардеробу.
     "Смелый человек этот подполковник,  -  одобрительно подумал Соколов.  -
Значит,  и  другие офицеры задумываются о необходимости перемен в российской
жизни?..  Но  если в  армии бродят такие мысли,  какая же  она опора трону в
критический момент?..  Воистину грядет какой-то взрыв, как правильно считают
друзья Анастасии!  А  вдруг эта Иордань -  одна из последних?  Ведь прятался
царь раньше от народа... Теперь осмелел... Надолго ли?"
     Полковник Соколов был недалек от  истины -  праздник крещенья 6  января
1914 года стал на Неве последним.


                       5. Петербург, январь 1914 года

     Улица  7-й  роты,   где  уже  около  года  квартировал  Василий,   была
пролетарская,  шумная.  Маленькие ампирные домики,  каменные и деревянные, в
два  и  в  три  этажа  -  обиталища старых бар  -  перемежались пятиэтажными
кирпичными громадами, так называемыми "доходными" домами. Здесь почти ничего
не  осталось от тех времен,  когда в  районе казарм Измайловского полка,  по
имени  которого  получил  свое  название  проспект,  селились целыми  ротами
отставные солдаты.
     Совсем рядом  пролегал Забалканский проспект.  Он  являл собой одну  из
самых  безобразных и  угрюмых  улиц  российской  столицы.  Проспект  был  не
Санкт-Петербургом,  а  настоящим Питером,  который денно и нощно грохотал от
ломовиков, чернел унылыми заборами и пустырями. Осенью и весной Забалканский
проспект разливался морем  грязи,  а  летом  поднимал тучи  пыли  и  мух  от
многочисленных извозчичьих дворов и трактиров.
     В холодном воздухе даже сюда,  на тихую, заваленную сугробами 7-ю роту,
распространялся шум  проспекта.  Толстые дворники уже  расчистили тротуары и
теперь возвышались в  своих тулупах недвижными фигурами у ворот,  соперничая
белизной фартуков со свежевыпавшим снежком. Настя знала от друзей, что почти
все  петербургские дворники были осведомителями полиции,  и  шла  мимо них с
подчеркнуто независимым видом.
     Василий  жил  в  подвале  большого каменного дома,  очень  удобном  для
конспирации.  Из двора можно было усадьбами пройти к Измайловскому проспекту
или выйти на 6-ю роту.  Через дыру в заборе было легко проскользнуть в узкий
Тарасов переулок,  а от него -  через 1-ю роту и проходной двор собственного
дома Тарасова добраться до  Фонтанки,  где летом работал яличный перевоз,  а
зимой была проложена тропка к  Институту путей сообщения и Юсуповскому саду.
Одним словом,  опытный человек, выйдя от Василия, мог немедленно исчезнуть с
глаз вольного или невольного наблюдателя.
     Анастасия уже  два раза получала здесь нелегальную партийную литературу
и  потому хорошо знала все  дороги вокруг дома.  Она  шла к  нему кратчайшим
путем,  осторожно наблюдая,  не  ведет ли  за собой "хвост",  не затаился ли
где-нибудь господин из "наружки" в типичном гороховом пальто.
     Девушка нырнула под арку ворот и  через черный ход спустилась в подвал.
Дверь  пронзительно  заскрипела.  Вместе  с  клубами  морозного  пара  Настя
очутилась в сводчатом коридоре, освещенном тусклой сальной свечой в железном
фонаре.   Влажное  тепло,   тяжелый  запах  кислых  щей,  мокрых  валенок  и
непросушенных тряпок  охватили  девушку.  Она  подошла  к  знакомой двери  и
постучала.  Василий,  одетый в синюю косоворотку и полосатые брюки, умытый и
причесанный, ждал гостью.
     Настя облегченно вздохнула -  в комнате не было этого страшного запаха.
Она сбросила беличью шубку, развязала шаль и присела к столу.
     Василий перед ее приходом завтракал.  На гладко выструганном деревянном
столе лежал кусок ситного хлеба,  стояли блюдечко с мелко наколотым сахаром,
пузатый фарфоровый чайник и стакан чая в мельхиоровом подстаканнике.
     - Хотите чаю, Анастасия Петровна? Хорошо с мороза! - предложил Василий.
     - Спасибо,  да!  -  ответила Настя.  Она  избегала называть Василия  по
имени,  поскольку он по новому паспорту числился теперь Антоном,  и  девушка
боялась оговориться.
     Василий налил  гостье  чаю,  поставил стакан  на  стеклянное блюдечко и
спросил:
     - Вам внакладку или вприкуску?
     - Спасибо, вприкуску! - опять односложно ответила Настя.
     Горячий чай с синеватым твердым сахаром был действительно очень хорош с
мороза.  В комнате Василия было чисто и просто:  железная кровать, аккуратно
застланная синим  покрывалом,  дешевый  двустворчатый шкаф,  который  служил
хранилищем платья  и  нехитрых  съестных припасов,  два  венских  стула,  на
которых сидели хозяин и  гостья,  да  пара деревянных лавок,  так же  хорошо
обструганных,  как и  стол,  составляли все убранство этого жилища.  Неяркий
зимний  свет  струился  из  узенького  оконца,   расположенного  высоко  под
потолком.
     От Василия веяло спокойствием и уверенностью. Он предложил Насте хлеба,
но девушка отказалась. Хозяин не затевал беседу, а отламывал кусок за куском
ситного,  запивая его чаем без сахара.  Черноволосый и  голубоглазый Василий
отрастил пышные усы,  которые были почему-то  чуть светлее его шевелюры.  Он
улыбался Насте,  и  девушке  сделалось очень  спокойно от  этой  добродушной
улыбки человека,  который сознает свою  большую физическую и  духовную силу.
Она  вдруг  почувствовала желание выложить ему  все  сомнения насчет  своего
замужества.
     - А можно мне с вами посоветоваться? - начала она робко.
     - Выкладывайте,  Настасья,  что у вас за беспокойство!  -  подбодрил ее
Василий.
     Девушка решила начать издалека.
     - Вы  помните  полковника  Соколова,  который  ходил  на  "четверги"  к
Шумаковым? - осторожно спросила Анастасия.
     - Ну конечно! С чего это я должен забывать его, ведь такие офицеры, как
он, не каждый день попадаются! - удивился Василий.
     - А как вы к нему относитесь?  -  продолжала спрашивать Анастасия.  Она
никак не могла найти нужные и точные слова и от этого все время краснела.
     - Очень хорошо отношусь!  -  подтвердил Василий. - А в чем, собственно,
дело?  У  тебя появились какие-нибудь подозрения относительно его?  Он  что,
связан с охранкой? Или что?
     - Что  вы!  Что  вы!  -  испугалась  Настя.  -  Он  просто  сделал  мне
предложение!..
     - Какое предложение?  Сотрудничать с полицией?  - продолжал недоумевать
Василий.
     - Да нет же! Как вы могли такое подумать о нем! Совсем не с полицией, а
выйти за него замуж! - выпалила она.
     - Ах вот в чем дело!  -  развеселился Василий. - Извините, Настенька! -
смущенно улыбнулся он. - Я совсем не подумал об этом, но желаю вам счастья!
     - А я все мучаюсь,  выходить мне замуж за него или нет!  -  простодушно
призналась  Анастасия  и  опять  густо  покраснела.  -  Ведь  он  полковник,
представитель той самой машины насилия,  которая подавляет революцию...  Что
будут говорить все наши товарищи?..
     - Ну а  как к  человеку у вас какое отношение к Алексею Алексеевичу?  -
хитро прищурился Василий. - Сами-то вы его любите или нет?
     - Очень люблю! - смущенно прошептала Настя.
     - Так за чем же дело стало?  -  изумился Василий. - Сыграйте свадьбу да
живите себе дружно!..
     - А  революция?!  Не  предам ли  я  ее таким образом?  -  изливала свои
сомнения девушка.  -  Ведь это значит погрузиться в мир семьи...  А потом...
Солдаты 9 января стреляли в народ по приказам офицеров!  Он тоже офицер!.. А
вдруг ему придется выполнять приказ и идти против народа?.. Василий, что мне
делать?! - вырвалось у Насти.
     Мастеровой слегка опешил от потока сбивчивых слов и молчал, собираясь с
мыслями. Настя тоже замолчала, ее руки бессильно легли поверх стола.
     - Во-первых,  он  не  производит впечатление грубого и  тупого служаки,
бессловесного слуги царя...  -  принялся размышлять вслух Василий.  -  Я  бы
сказал,  что  Соколов  очень  умен  и  какой-то  открытый,  доброжелательный
человек... Он веселый и незлой, вызывает симпатию...
     - Да,  он очень добрый! Он справедливый и очень жалеет народ! Я знаю, я
видела!.. - горячо вступилась Настя.
     - Ну что ж,  Настенька!  Придет такое время,  когда все умные и честные
люди будут на нашей стороне!  И  очень скоро!  В  армии тоже есть порядочные
люди,  революция 1905 года хорошо показала нам,  что  мы  должны завоевывать
симпатии солдат, привлекать к борьбе с самодержавием офицеров.
     - Я  ему  показала один раз  рабочие казармы,  как живут там люди!..  -
призналась Настя.  - Так Алексей был просто потрясен. Он совсем не знал этой
стороны Петербурга.  Он  возмущается и  тем,  что  некоторые офицеры раздают
зуботычины  своим  солдатам,  не  заботятся  о  них,  воруют  из  солдатских
рационов...  Он  мне  рассказывал...  Он  справедливый человек!..  -  горячо
защищала Анастасия Соколова.
     - Ну и хорошо! - басил Василий. - Вы ему как-нибудь брошюру нелегальную
дайте почитать... Как он на нее отреагирует?
     - Обязательно!  -  воодушевилась Настя.  - Но все разно я хочу быть его
женой!
     - Не волнуйтесь, Настенька! - успокоил ее Василий. - Товарищи правильно
все поймут, если вы выйдете замуж за Соколова! Мы желаем вам счастья!..
     - Ой, как я засиделась! - вспомнила о цели своего прихода девушка. - Вы
уже приготовили то, что обещали?
     - Да,  да!  -  откликнулся  Василий.  Он  сразу  сделался  серьезен  и,
поднявшись со стула, встал на лавку у окна. Из глубокой ниши за подоконником
вынул обычную корзинку,  с какой кухарки отправляются на рынок за провизией.
Корзинка была заполнена доверху.  Сверху,  на  чистой тряпице,  прикрывавшей
содержимое,  лежали мороженые антоновские яблоки.  Все  было  банально и  не
вызывало никаких подозрений.
     - Как я  люблю мороженую антоновку!  -  не удержалась Настя.  -  Можно,
попробую?
     - На здоровье!  -  улыбнулся ее непосредственности Василий.  - А будете
передавать -  сверху картофель положите, чтобы технологам, которые заберут у
вас эту корзинку, было хорошее жарево!..
     Анастасия  аккуратно повязала  вокруг  шеи  тонкую  шаль,  оберегая  от
простуды свое  горло  будущей  певицы.  Василий помог  ей  надеть  шубку,  и
девушка, несмотря на свою хрупкость, легко подняла тяжелую корзинку.
     - Студент,  который придет к  вам за  ней в  воскресенье на "мясопустой
неделе",  ровно в  полдень,  скажет пароль:  "Не даете ли  вы  уроки игры на
скрипке?" Вы должны ответить ему:  "Нет,  я могу только учить пению".  После
этого на всякий случай выгляните на лестницу и  в окно,  посмотрите,  нет ли
полиции.  Если все спокойно,  то отдавайте корзинку.  Это потому,  - пояснил
Василий, - что в технологическом институте было несколько провалов и комитет
опасается,  что  там  действует  провокатор.  Если  Костя-технолог  окажется
агентом охранки и  приведет с  собой полицию,  то вы отдайте ему из корзинки
десяток книжек,  которые лежат  сверху,  отдельно -  это  вполне  безобидные
издания  речей  думских ораторов-меньшевиков...  Если  нагрянет вслед  наряд
полиции,   который   может   караулить  около   дома,   чтобы   поймать   на
противоправительственном деянии, то они могут сразу не разобраться, приведут
с "нелегальщиной" в участок, а там вынуждены будут отпустить... - пояснил он
тактику действий.
     Желаю успеха!  - ласково пробасил на прощание Василий и пошел провожать
гостью до  выхода из  подвала.  Он  выглянул во двор,  убедился,  что там не
маячат никакие фигуры,  и  пропустил девушку.  Под сапожками Насти заскрипел
снег,  она  завернула за  угол  и  гордо  пошла мимо  дворника,  почтительно
уступившего милой барышне дорогу.


                       6. Петербург, январь 1914 года

     Настя  давно  хотела послушать Надежду Плевицкую,  самую  модную певицу
Москвы и  Петербурга.  Говорили,  что  сам  царь  часто  приглашает "курскую
соловушку", как прозывали Плевицкую, на вечера в Царское Село, Публика валом
валила на концерты знаменитости,  которые,  впрочем, были нечасты в столице.
Анастасия хотела услышать Плевицкую совсем не  из-за  всеобщего ажиотажа,  а
оттого,   что  сама  училась  пению,   любила  народные  песни  и  репертуар
прославленной певицы был ей близок.
     Алексей знал об  этом желании Насти,  следил за  афишами и,  как только
появилось объявление,  что  "концерт единственной в  своем жанре,  известной
исполнительницы русских бытовых песен Н.В.Плевицкой из  Москвы имеет быть  в
зале Тенишевского училища в четверг... января, с ценою местам от 80 копеек",
заказал два билета в креслах поближе к сцене.
     В  восемь часов вечера,  за  час до начала концерта,  Соколов на легких
санках петербургского "ваньки" был  уже  на  углу Большого проспекта и  18-й
линии,  неподалеку от дома Анастасии. Настя не заставила себя ждать, Алексей
заботливо укрыл ее  медвежьей полстью,  и  сани  тронулись,  вздымая снежную
пыль.  В  зимнем  сумраке  промелькнули Большой  проспект,  Дворцовый  мост,
Исаакий,  Невский,  Инженерная улица... Извозчичьи санки, кареты, авто - все
стремилось к ярко освещенному громадному зданию Тенишевского училища.
     Алексей и Настя прибыли за четверть часа до начала.  Зал, поднимавшийся
крутым  амфитеатром,  был  переполнен,  везде  стояли дополнительные стулья,
молодежь сидела и  стояла в проходах.  Соколов с трудом нашел свои кресла во
втором ряду партера.
     Цены местам в  этом зале назначались антрепризой,  и  она в  этот вечер
постаралась -  брала втридорога. Кресло в партере стоило столько же, сколько
самая дорогая ложа на  французскую драму в  Михайловский театр -  20 рублей.
Несмотря на это, Соколову с трудом удалось получить билеты.
     В  зале  стоял  неумолчный гул,  публика  с  нетерпением ожидала начала
конц