и. Он просил передать вам вот это!
     Кедрин   вынул   толстый  конверт,   запечатанный  сургучом,   протянул
Альтшиллеру.  Банкир демонстративно небрежно отложил пакет в сторону и снова
изобразил на своем лице полнейшее внимание к словам гостя. Кедрин продолжал:
     - Во  время  приема  у  принца Генриха Прусского присутствовал также  и
господин майор.  Его высочество сделал мне стратегический обзор европейского
положения.  Знайте же,  что страны Антанты,  в том числе и Россия, готовятся
низвергнуть Срединные  империи,  поколебать  европейское равновесие  в  свою
пользу.  Его  величество Вильгельм  весьма  подробно  осведомлен также  и  о
внутреннем состоянии нашего государства.  Он проявил, как мне передал принц,
большое беспокойство в  связи  с  тем,  что  его  брат  Николай не  в  силах
справиться   с   социал-демократическими   агитаторами,    вследствие   чего
марксистская зараза может  погубить также  и  его  империю.  Тем  более  что
германские рабочие все  более  и  более склоняются влево под  влиянием таких
красных,  как Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Единственным исходом из столь
опасного положения,  а  также средством привести к  изменениям в  России без
революции может  быть  только большая война,  которая поколеблет гнилой трон
Романовых. Только большая война! - еще раз повторил Кедрин.
     - Не  слишком ли  абсолютизируете,  мой друг,  роль Романовых в  России
наших дней? - поддел Кедрина австрийский подданный Альтшиллер.
     - Какие  они  Романовы!  -  взорвался сухой и  желчный Кедрин.  -  Если
позволите,  мой друг,  я расскажу вам,  как иностранцу, незнакомому хорошо с
русской историей,  некоторые эпизоды из  пикантного родословного древа  этой
семейки.
     Масон пригубил рюмку с ликером и начал рассказ.*
     ______________
     *  Кедрин излагает далее некоторые из  тезисов,  которые партия кадетов
обращала против Романовых.

     Судьба была  сурова к  русскому народу;  она  длила жизнь его  династии
искусственно, приливая постоянно к ней живую постороннюю кровь. Больше того,
теперь Россия не  имеет даже  и  сомнительного удовольствия видеть во  главе
правления людей,  в  жилах  которых  течет  хотя  бы  капля  русской  крови.
Действительно,  только  в  лице  Петра  Великого -  преобразователя своего -
Россия имела потомка рода,  избранного на царство.  Но далее,  как известно,
Екатерина Скавронская была  горничной пастора Глюка,  после которого перешла
на  то же амплуа к  Меньшикову.  У  последнего ее и  увидел Петр и  велел ей
вечером "посветить ему в спальне".
     В  следующие годы  связь продолжалась,  пока наконец Екатерина не  была
перевезена в Москву,  где у нее родилась дочь Елизавета. Сохранились письма,
из которых видно, что Петр ждал этого ребенка и считал его своим. Незаконной
дочери Петра,  Елизавете,  было три года,  когда родители ее повенчались.  И
вот,  совершенно неожиданно,  в момент свадьбы, появляется возле венчающихся
рядом с трехлетней Елизаветой,  еще девочка:  девяти лет,  типичная чухонка,
тоже дочь Екатерины, но от совершенно неизвестного лица. К девочке этой Петр
был более чем равнодушен.  Когда старшая,  Анка,  как ее называли в  народе,
подросла,  ее  выдали,  с  небольшим приданым,  за  незаметного голштинского
герцога,  что  еще  более подчеркивает равнодушие Петра.  Впоследствии,  при
вступлении на престол Елизаветы,  она не была признана народом, считавшим ее
незаконной дочерью.  Бунт подавили, многим порезали языки, многих сослали, и
Елизавета дожила свой  век  на  престоле без  потрясений Но  когда после нее
появился Петр III, сын голштинского герцога от брака с неизвестной чухонской
девицей и женатый на немке, то только грубая сила могла заставить признать в
нем  Романова.  Это  одно.  Второе -  несомненное происхождение Павла  I  от
Екатерины Второй и  Салтыкова,  когда  романовская кровь  тоже  только чудом
могла попасть в жилы будущего неуравновешенного царя.
     - Таким образом,  -  подытожил Кедрин, - в жилах Николая Александровича
Романова,  как и его ближайшей родни,  нет ни капли романовской и очень мало
русской крови, если отрицать отцовство Салтыкова для Павла I.
     - В этом нет ничего странного,  -  не удивился Альтшиллер.  -  В Европе
тоже нет ни одной чистой династии.
     - Наши союзники-монархисты и  некоторые братья масоны,  коих мы  только
что  покинули,  как  бы  ни  тщились рисовать образ Романовых самыми мягкими
штрихами,   не  смогут  отвратить  нас  от  борьбы  за  то,   чтобы  Николай
Александрович стал  последним  российским  самодержцем!  -  уверенно  заявил
Кедрин.  -  Сейчас нельзя утверждать,  будет  ли  царствовать его  наследник
Алексей,  но  если и  будет,  то  в  обстановке,  навсегда очищенной нами от
малейшего  запаха  абсолютизма...  Чем  ярче  будет  разгораться над  бедной
родиной, несущей в себе столько здоровых сил, заря политической и социальной
свободы, тем мрачнее будет сгущаться туман над именами ее царей, в том числе
и   Кровавым  Николаем,   пока  не  скроет  их  навсегда  в  недрах  истории
бесстрастной и немилосердной...
     - Браво,  браво!  -  зааплодировал Альтшиллер кончиками пальцев,  когда
адвокатское красноречие Кедрина иссякло.  -  Право же,  любезнейший брат, вы
хоть сейчас готовы свергнуть Романовых, не дожидаясь трехсотлетия их дома! А
что  же  надо сделать для  этого практически,  не  вызвав при  этом народной
революции, типа той, что разверзлась перед всеми нами в 1905 году?
     - Надо  вступить в  войну  и  в  ходе  ее  передать власть  от  царя  к
избранникам имущих классов,  кои доведут ее до необходимого конца,  - сказал
Кедрин твердо и спокойно.
     В  глазах  Альтшиллера погасли иронические искорки,  которые горели все
время, пока Кедрин произносил свою филиппику против Романовых. Он также стал
серьезен и задумчив.
     - Для  этого следует довести Россию в  войне на  грань поражения,  дабы
Государственная дума,  из  которой по случаю войны будут изгнаны большевики,
представляющие опасно  грамотных рабочих,  могла  убрать всех  этих  великих
князей  и  порожденных ими  безмозглых бюрократов.  -  Кедрин  опять  сменил
твердый тон на вкрадчивый:  -  И тут вам, дорогой брат, Александр Оскарович,
следует  сделать  свою  работу.  Вы  должны,  во-первых,  воздействовать  на
военного  министра  в   пользу  более  энергичного  демонтажа  вооружения  в
крепостях Модлина -  Демблина -  Плоцка, а также Варшавы. Памятуйте, что эти
крепости  весьма  высоко  оценил  еще  Наполеон.   Также  надлежит  всячески
саботировать  развернутое  в   тылу   русских   армий   строительство  новой
оборонительной линии.
     Кедрин,  не  стесняясь,  излагал мысли,  почерпнутые им  на аудиенции у
Генриха  Прусского,  но  теперь  выдаваемые  за  свои.  Господина  камергера
Вышнеградского, председателя правления Петербургского международного банка и
владельца  тульских  меднопрокатных  и  патронных  заводов,  можно  было  бы
призвать сократить кредиты, а еще лучше - насовсем остановить производство в
Туле.   Так   появится   удобный   повод   обвинить  царскую   бюрократию  в
нераспорядительности и  поставить своих  людей к  снабжению армии.  Господин
Вышнеградский весьма  симпатизирует кайзеру  и  легко  пойдет  на  временные
неудобства,  тем  более что  германская промышленность,  как гарантировали в
Берлине,  компенсирует эти неудобства -  своими весьма выгодными заказами! -
не только господину камергеру, но и всем, кто захочет помочь святому делу...
     - Самое  главное  я  оставил  на  десерт,  -  пошутил Кедрин,  вспомнив
гастрономические радости,  которые он  только что  испытывал.  -  В  Берлине
ожидают,  что  вы,  я  и  все наши сторонники сможем нейтрализовать тех лиц,
которые  доставляют наибольшие заботы  его  величеству кайзеру  Вильгельму и
нашему общему другу -  господину майору Вальтеру Николаи.  Кажется, господин
майор располагает сведениями о  том,  что на Дворцовой площади в  Петербурге
имеются  весьма  важные  военные  документы,  полученные негласным путем  из
Германии и  Австро-Венгрии.  Здесь,  рядом с  нами,  -  неопределенно махнул
Кедрин  рукой  в  ту  сторону,   где,  по  его  мнению,  располагалась  арка
Генерального штаба, - скопилось больше германских и австрийских тайн, чем их
осталось в Берлине и Вене.
     - Какой кошмар! Я всегда думал наоборот! - всплеснул руками Альтшиллер.
     - Меня просили передать вам в  качестве самого главного пожелания лично
их величества кайзера и императора Франца-Иосифа,  что надо найти предателей
в германском стане.  Сейчас, когда подготовка к европейской схватке вступила
в решающий период,  один нераскрытый шпион в германских и австрийских штабах
может стоить нашему делу больше,  чем два корпуса,  -  повторил Кедрин слова
майора  Вальтера  Николаи.   -  В  Берлине  считают,  что  ваша  близость  с
Сухомлиновым должна дать  возможность нащупать в  Берлине и  Вене  предателя
или, не дай бог, предателей, что служат русской разведке.
     Альтшиллер даже  не  пытался  отвертеться от  нового,  весьма  трудного
задания.  Он молча слушал разглагольствования Кедрина, с удивлением увидев в
нем  вдруг  неизвестного доселе  коллегу по  службе  в  германской разведке.
Получив неделю назад сообщение из Берлина о состоявшейся вербовке и указание
о  том,  что  получит новые  инструкции от  самого Кедрина во  время  личной
встречи,  он с нетерпением ждал заседания масонской ложи,  дабы,  не вызывая
подозрений, сговориться с Кедриным о свидании. Теперь же он размышлял о том,
как просто и ловко нашел единомышленника,  пользующегося столь большим весом
в  масонских и кадетских делах.  Поистине пути господни неисповедимы!  Вот и
пришло время  наметить,  как  самым безболезненным образом выполнить сложное
поручение хозяев.  Русские  секреты,  при  всем  простодушии и  склонности к
рутине офицеров императорского Генерального штаба,  так  просто не  валяются
даже  на   столе  его  высокопоставленного  друга  и   покровителя  генерала
Сухомлинова...
     Встреча двух шпионов заканчивалась.  Кофе был  допит,  сигары докурены,
инструкции переданы.
     Учтиво  приподняв на  прощанье шляпы,  банкир  и  адвокат  расстались у
зеркальных дверей.  Альтшиллер поспешил к карете, а Кедрин вернулся в теплый
вестибюль дожидаться извозчика, за которым побежал на перекресток мальчик.
     Кедрин был  доволен собой  и  прожитым днем.  Он  считал,  что  положил
весомый  камень  в  фундамент  своего  грядущего  величия.   Он  не  мучился
угрызениями  совести,  что  предавал  тех  самых  выборщиков  от  городского
мещанства  и  купечества,  которые  послали  его  в  российский парламент  -
Государственную думу.  Не  беспокоило его  и  то  обстоятельство,  что своей
подлой  шпионской  деятельностью  он  провоцировал  войну.  Жажда  власти  и
обогащения толкала его на все новые и  новые подлости и предательства.  Ради
денег и  власти он  был  готов продать любому императору или королю,  любому
правительству или любому монарху не  только каких-то безвестных ему мужиков,
но даже собственных братьев - масонов, своих компаньонов по аферам, по бирже
- словом,  всех  и  вся,  включая ближнюю и  дальнюю родню.  Ибо  Кедрин был
воплощением торгашества всех времен -  эгоистичный,  холодный и расчетливый,
видящий  свое  отечество там,  где  больше  прибыли,  где  есть  возможность
заработать - хотя бы на предательстве.


                     18. Царское Село, ноябрь 1912 года

     Большой прием государя закончился,  царь и  его свита удалились.  Гости
группами потянулись в  гардеробную.  Скользя по паркету,  Монкевиц подошел к
Соколову,   озиравшемуся  на   месте  и   несколько  подавленному  сделанным
церемонийместером указанием.
     - Каково, друг мой? - обратился Николай Августович к подчиненному. - Не
правда ли, его величество был великолепен?! А как хорошо он знает армию и ее
расквартирование!
     - Точно так, господин генерал! Но зачем понадобился государю я?
     - Причина ясная, - закосил в стороны глазами Монкевиц. - Его величество
весьма озабочен возмутительным поведением Австро-Венгрии, которая в ответ на
выход  сербских  войск  к  Адриатическому морю  в  Северной  Албании  начала
мобилизацию.  В  Берлине,  как  доносит наш  военный агент,  непрерывно идут
совещания  австро-венгерских  и  германских  государственных  людей.  Пахнет
европейской войной,  а  Россия к ней не готова.  Попугать Турцию или Австрию
еще можем, а серьезно воевать - проскачка выйдет!
     - Тогда все  ясно.  Его  величество,  видимо,  хочет,  чтобы я  доложил
обстановку по моему делопроизводству...
     - Надеюсь,  вы готовы?  -  спросил Монкевиц и снова стрельнул глазами в
разные стороны.
     - Непременно, ваше превосходительство!
     Появился скороход,  мало  похожий на  живого человека.  Круглая шляпа с
черными,  белыми и  желтыми страусовыми перьями,  черный,  расшитый золотыми
лентами кафтан, белые панталоны в обтяжку до колен, чулки и черные башмаки с
бантами делали его нереальным, какой-то иллюстрацией к сказкам Андерсена. Он
повел  Монкевица и  Соколова длинными коридорами Александровского дворца  во
внутренние покои, туда, где должен был продолжаться прием, однако теперь уже
малый.  На такую аудиенцию,  которая превращалась в  рабочий доклад государю
или совещание,  приглашались военные и чиновники значительно меньшим числом.
Царь проводил этот прием, как правило, в библиотеке, превращенной во "второй
кабинет его  величества".  Здесь стоял,  помимо круглого стола,  заваленного
книгами, огромный бильярд, на котором Николай Александрович продолжал иногда
свою партию, безучастно внимая докладам министров.
     Всезнающий Монкевиц предупредил по дороге Соколова о  том,  что кабинет
этот  сообщается  через  антресоли  с   будуаром  Александры  Федоровны,   и
императрица,  оставаясь никем не видимая, слушает на них особенно интересные
сообщения царю. Николай Августович намекнул своему подчиненному, что если он
хочет понравиться царице, то должен живописать свой доклад яркими красками и
насытить его забавными деталями.
     И  снова  Соколова  покоробило неприязненное чувство  к  Монкевицу,  он
вспомнил  почему-то   сразу  разговоры  о   ярых  германофильских  симпатиях
Александры Федоровны,  которую вельможи,  отставленные от двора по настоянию
царицы,   презрительно  называли  "Гессенской  мухой".   Для   себя  Алексей
Алексеевич  решил   держаться  в   строжайших  рамках   субординации  и   не
проговариваться,  ни  словом  об  источниках  -  агентах,  которых  ненужной
откровенностью можно поставить под смертельный удар.
     Когда Монкевиц и Соколов, предводительствуемые скороходом, добрались до
приемной, здесь уже толпились парадные мундиры. Сразу было трудно понять, то
ли они все ждут момента приема государем,  то ли уже побывали на аудиенции и
теперь  просто  договаривают светские разговоры с  приятелями.  Вскоре через
приемную  проследовали в  императорскую библиотеку  -  кабинет  председатель
совета министров граф Владимир Николаевич Коковцев,  министр иностранных дел
Сазонов,  министр  путей  сообщения  Рухлов,  военный  министр  Сухомлинов и
начальник Генерального штаба Жилинский.
     Двое  последних  ответили  полупоклонами  на  приветствие  Монкевица  и
Соколова,  коих были начальниками.  Импозантный,  но уже стареющий бонвиван,
Сухомлинов даже  милостиво улыбнулся Соколову,  которого знал по  службе под
своим  началом  еще  в  Киевском военном  округе  за  работящего и  дельного
офицера.
     Генерал-адъютанта Сухомлинова сопровождал до  приемной немецкий адмирал
фон  Гинце,  состоящий "лично при  особе  государя" в  ранге военно-морского
атташе.  Гинце,  как видно,  очень хотелось вместе с  министром проскочить в
кабинет  к  государю,  но  дежурный  офицер  произвел неуловимый жест  перед
адмиралом,  и  тот  сделал вид,  будто  не  собирался вовсе пересекать порог
царского кабинета,  а только провожал своего приятеля Сухомлинова, развлекая
его разговором.
     Соколов подивился беспардонности этого матерого разведчика,  о недавнем
пассаже которого в  яхт-клубе злословил весь  Петербург.  Яхт-клуб,  как  во
всякой европейской столице,  издавна служил в  Питере прибежищем дипломатов,
где они к  тому же могли встречаться с  чиновной и военной элитой -  членами
этого  в  высшей  степени респектабельного заведения.  Правда,  великолепные
обеды  подавались  крупным  сановникам  Российской  империи,  собиравшимся в
яхт-клубе  позлословить и  обсудить самые  горячие новости,  в  иной,  более
поздний час, нежели дипломатам.
     Однажды хитроумный фон Гинце, явно в расчете на то, что после парадного
обеда из двенадцати блюд,  обильно политых вином,  господа министры и  члены
Государственного  совета  будут  менее  воздержаны  на  язык,  задержался  в
столовой зале после дипломатической трапезы и  спрятался за  каминный экран.
Расторопный официант,  получавший вдобавок к своему жалованью вознаграждение
в  корпусе жандармов,  приметил хитрость германца.  Когда обед был в  полном
разгаре и  гости стали высказываться на щекотливые,  а  то и запретные темы,
официант Петрушка, якобы по неловкости, уронил резной японский экран. Глазам
изумленного общества предстал военно-морской  атташе  дружественной державы,
скорчившийся в неудобной позе подле холодного камина.  Господа министры были
весьма шокированы,  однако прожженный шпион, дослужившийся подобными трюками
до адмиральского звания,  ничуть не смутился.  Он сделал вид,  что принимает
какие-то  пилюли,   поскольку-де  ему  после  обеда  стало  нехорошо,  затем
выпрямился,  раскланялся со  знакомыми и  был таков.  Инцидент наделал много
шуму в военной среде,  молодые морские офицеры даже хотели вызвать шпиона на
дуэль, но дело прослышала императрица, вызвала буянов на аудиенцию и умолила
их не давать выхода чувствам...
     Теперь фон Гинце как ни в  чем не бывало отирался в  толпе приглашенных
на малый прием. Кто находился в других группках сановников, ожидавших вызова
в царский кабинет, Соколов не знал, да и особенного интереса не проявлял.
     Подле  двустворчатой двери,  ведшей в  царский кабинет,  стоял  большой
письменный стол.  Место  за  ним  занимал маленького роста  дежурный офицер,
командир лейб-гвардии гусарского полка,  несшего в  ноябре дворцовую службу,
сорокапятилетний Свиты генерал-майор Владимир Николаевич Воейков.  Монкевиц,
перехватив его взгляд,  подобострастно раскланялся и потом объяснил Соколову
причину  своей  особенной любезности тем,  что  вскорости,  то  есть  уже  к
рождеству, Воейков должен был принять пост дворцового коменданта.
     В  приемную  заглянул  неожиданно приятель  Соколова,  командир  конных
гренадеров Рооп,  про  которого вспоминал недавно царь.  Будучи уже  давно в
Петербурге и  хорошо зная  все  хитросплетения придворной военной жизни,  он
специально  решил  встретиться  с  Соколовым  накануне  столь  значительного
момента его жизни, как представление императору. Однако генерал был занят по
службе и не смог повидать приятеля до Большого приема.

     Владимир Рооп и Алексей Соколов отошли в укромный уголок приемной, пока
не настанет черед вызова к государю Монкевица и новоиспеченного полковника.
     Рооп  уже  однажды сыграл  важную  роль  в  жизни  Соколова.  Когда-то,
закончив,  как и  Соколов,  Академию Генерального штаба,  он служил в  штабе
войск гвардии и Петербургского военного округа,  откуда был назначен военным
агентом в Вену.  Веселый и беззаботный гвардейский офицер, за которым ходила
слава необычайного покорителя женских сердец,  Рооп совершенно не производил
впечатления   того   основательного   и    дотошного   штабного   работника,
предусмотрительного в  мелочах и  с  широким складом мышления,  каким был на
самом деле.  В  бытность свою в Вене он,  казалось,  посвящал все свое время
амурным похождениям и  нисколько не  интересовал по этой причине австрийскую
контрразведку.  Однако легкомысленный гусар,  выпивавший н