о одной из улиц, меня  окликнула  с  балкона
незнакомая мне дама и спросила, настал ли час, на что я ей ответил, что  для
этого любой час  хорош.  Тогда  она  спустила  мне  ларец,  полный  денег  и
драгоценностей, и сказала, чтобы я подождал ее у ворот. Не знаю,  какой  бес
толкнул меня на столь бесчестный поступок, но я пустился во всю мочь  бежать
по улице, не дожидаясь продолжения этого приключения, потому что есть  такие
истории, которые развиваются благополучно до второго действия, а  в  третьем
неожиданно кончаются очень плохо. В Севилье я заложил эти драгоценности  для
покупки нужных мне вещей, твердо решив при этом, что, если бог  поможет  мне
вернуться из путешествия, то я возвращу их хозяину. Но  если  вам,  судя  по
вашему рассказу, знакома эта дама, то вот ее алмаз; взгляните, может быть вы
его узнаете.
     У Селио, который сразу же узнал перстень, подаренный им Диане вместе  с
первым его письмом, перехватило дыхание; он не мог и даже не знал,  что  ему
ответить, особенно,, когда моряк добавил, что если бы он рассказал  ему  обо
всем в Севилье, то ему незачем было бы отправляться на поиски
     Дианы, так как он знал достоверно, что она не отплыла вместе с армадой.
Селио, узнавший всю правду и убитый ею, сказал этому человеку, что  перстень
этот был его первым подарком  Диане  и  что  незачем  думать  о  возвращении
драгоценностей, потому что дама эта была благородной  особой,  и  его  могут
обвинить в грабеже, а это будет стоить  ему  жизни,  так  что  пусть  он  не
говорит никому об этом и пользуется ими, вернув ему один лишь перстень,  ибо
ничто другое не может его утешить. Но никакие усилия Селио - ни его просьбы,
ни угрозы - не могли заставить этого варвара отдать ему перстень.
     Слова разжигают ссору не меньше, чем  действия;  Селио  и  судовладелец
переходили от слов к оскорблениям,  пока  не  вышли  окончательно  из  себя,
потому что крайняя противоположность любви вовсе не разлука, не ревность, не
забвение, не корысть или знатность, а ссора. Дело дошло до того,  что  Селио
нанес хозяину корабля два удара кинжалом, которые стоили тому жизни. Люди  с
корабля сбежались на шум, и хотя Селио отчаянно защищался,  его  схватили  и
отвели на корабль, который, законопаченный и приведенный в порядок, отплыл с
попутным ветром, увозя в индийскую Картахену {36}, закованного в цепи Селио.
И пока он находился в пути, корабельный писарь  составил  небольшую  записку
обо всем случившемся, для того чтобы Селио не мог отрицать убийство  хозяина
корабля, так как  он  утверждал  все  время,  что  убил  его  как  человека,
укравшего его честь и сокровище его жизни.
     В конце концов его поместили в тюрьму. Надо сказать, что в  этих  краях
не было губернатора, и так как они были недавно завоеваны,  то  в  них  было
великое множество всяких бесчинств и грабежей; они  были  непокорными  из-за
своей отдаленности  и  пестрыми  по  своему  населению  из-за  всякого  рода
алчности {37}. А ведь, как  сказал  Плиний  Старший,  "самое  отвратительное
правительство - это то, которое потворствует толпе".
     Тем временем Диана служила герцогу, который, видя, как  она  следит  за
его платьем и что она сама чисто и опрятно одевается, сделал ее вскоре своим
майордомом, потому что она во всем проявляла хороший вкус и охотно исполняла
его желания, а ведь никто не может хорошо служить, если  не  старается  быть
приятным тому, кому служит.
     Между тем, король Испании решил завоевать Гранаду  {38},  и  призвал  к
себе грандов, среди которых герцог был не из последних. Получив  королевское
послание, он сразу же созвал слуг, которые должны были его  сопровождать,  и
велел их всех одеть в дорогие и красивые ливреи. У Дианы  за  все  время  ее
службы не было более радостного дня; она решила, что, если только  Селио  ее
ищет, то ни в каком другом месте, кроме как  при  дворе,  он  не  сможет  ее
найти. Окружающим было так приятно видеть ее  веселой,  что  все  желали  ей
счастья, ибо все ее уважали за то,  что  с  каждым  она  была  приветлива  и
разумна, а это столь необходимо во дворцах,  что  если  кто-нибудь  надеется
достичь высокого положения,  но  не  ладит  с  другими  и  не  умеет  к  ним
приспособиться, то он не сможет сохранить милости своего господина, и  чужая
зависть будет всегда препятствовать его стремлениям.
     Во  время  путешествия  положение  Дианы  упрочилось,  и  герцог   стал
проявлять к ней еще большую любовь, ибо в дороге и в тюрьме всегда рождается
дружба и ярче проявляются способности человека. Однажды они  уже  готовились
тронуться в путь, и герцог попросил Диану спеть одну из тех  песен,  которые
она обычно пела. С милой покорностью она начала:

                        Лес, любви приют тенистый.
                        Смолкни, не шуми под ветром,
                        Ибо вновь мои терзанья
                        Я хочу тебе поведать.

                        Лес, не сетуй, что безмолвье
                        Я нарушил скорбной песней,
                        Отдыхая от страданий
                        Под твоей безлюдной сенью.

                        Если ж ты сочтешь докучной
                        Эту повесть долгих бедствий,
                        Знай, что изливать печали
                        Нам не возбраняет небо.

                        Расскажи я об удаче.
                        Мы бы радовались вместе;
                        Будь же другом и в несчастье,
                        Вняв моим унылым пеням.

                        Ты ведь помнишь поселянку,
                        Чья божественная прелесть
                        Пламенем двух звезд, как солнце,
                        Озаряет все на свете?

                        Ту, которая умеет
                        Быть зверей жестокосердней
                        И, пронзая сердце наше,
                        Лгать, что это сердце зверя?

                        Из-за ревности к пастушке,
                        Мне внушавшей лишь презренье
                        Глупостью, и безобразьем,
                        И влюбленностью своею.

                        В ярости она рассталась
                        С ей наскучившей деревней.
                        Унося с собою радость,
                        Унося с собою небо.

                        Лес, не испытав разлуки.
                        Ты со мной тоску не делишь;
                        Нет, и ты тоскуешь, ибо
                        Ждешь весны четвертый месяц.

                        Мне ж пришлось намного дольше
                        Жить на склонах и в ущельях
                        Гор, чье пламя на свободу
                        Жаждет выйти из-под снега.

                        Лес, я опасаюсь многих
                        Пастухов, ее соседей,
                        У которых меньше чувства,
                        Но, наверно, больше денег.

                        Лес, узрев ее, ты скажешь,
                        Что не в силах человека
                        К ней не воспылать любовью,
                        А ко мне - враждой и местью.

                        Знаю я, никто не смотрит
                        На нее без вожделенья;
                        Как же верить ей могу я,
                        Если ревность гложет сердце?

                        Заживо я умираю
                        Из-за вечных опасений,
                        Что другой счастливым станет,
                        Чтоб меня несчастным сделать.

                        Я писал ей, что отныне
                        Предаю любовь забвенью,
                        Но того, кто умирает,
                        Не спасет обман от смерти.

                        Жду я, что она напишет
                        Мне хотя б два слова нежных,
                        Чтоб ее мне было можно
                        Умолять о возвращенье.

                        Но она, моей тоскою
                        И безумной страстью тешась,
                        Говорит, чтоб не питал я
                        На ее возврат надежды,

                        Чтоб не слал я ей записок,
                        Почитая их за вексель,
                        По которому уплаты
                        Я потребовать осмелюсь.

                        Вслед за ней ушел я в горы
                        В скорбном ожиданье встречи,
                        Поверяя мраку ночи
                        Малодушное томленье.

                        В хижину я к ней явился
                        И, заметив, что успела
                        Стать она еще прекрасней,
                        Укрепился в подозреньях.

                        Лес, кто любит, но в разлуке
                        Подавить не может ревность,
                        Тот любви не знает, ибо
                        Нет любви, где нет смиренья.

                        Тех, кто дорог нам, мы сами
                        Приукрашиваем в гневе.
                        Веря, что владеть другому
                        Красотой придется этой.

                        Я пошел назад и клялся
                        Всей душой отдаться мщенью,
                        Но, сто раз отдав ей душу,
                        Вижу я, что мстить мне нечем.

     Все продвигались вперед, восхищенные  остроумием  и  изяществом  Дианы,
которые проявлялись во  всем;  особенно  был  ею  доволен  герцог,  решивший
оказать ей милость: он уже оказал бы ее, если бы видел, что Диана  не  прочь
жениться, потому что у него с герцогиней уже несколько раз заходил  разговор
о том, чтобы женить нового майордома на  камеристке  герцогини,  которую  та
любила и баловала, но Диана всеми возможными способами  избегала  того,  что
было для нее невозможно.
     Герцог расположился в  столице  со  всею  роскошью,  подобающей  такому
вельможе, как он. Он часто бывал во дворце, и Диана всегда его  сопровождала
в его карете; она превратилась в неусыпного Аргуса {39}, стремясь увидеть на
улицах  или  во  дворах  и  галереях  королевского  дворца  Селио,  который,
закованный в цепи, пребывал в индийской Картахене.
     Король часто выходил на балкон, с которого  были  хорошо  видны  ворота
замка, чтобы наблюдать через оконные стекла, как прибывают гранды.
     Судьбе Дианы, которая уже устала от разных превратностей,  было  угодно
сделать так, чтобы однажды, когда экипажи въезжали в ворота  и  выезжали  из
них, какой-то слуга допустил грубость по отношению к герцогу, и так как все,
кто был с герцогом, пришли в  замешательство,  потому  что  придворными  они
стали совсем недавно, то Диана, к счастью упражнявшаяся когда-то  со  своими
служанками на тех вороненых шпагах, которыми пользовался Октавио, ее брат, и
Селио,  мгновенно  соскочила  с  подножки  кареты  и  никто  не  успел  даже
оглянуться, как она нанесла оскорбителю ловкий удар  кинжалом.  Это  вызвало
общее смятение, конец  которому  положило  властное  вмешательство  герцога,
приказавшего Диане следовать за ним до самых дверей королевской приемной.
     Король принял герцога, и так  как  он,  говоря  с  ним,  не  переставал
улыбаться, герцог спросил, что вызвало улыбку его величества. На это  король
ответил: "Ловкость вашего дворянина, который нанес удар  кинжалом  человеку,
допустившему по отношению к вам дерзость".  Герцог,  видя,  что  государь  в
хорошем расположении духа, стал ему расхваливать и превозносить достоинства,
дарования и мужество Дианы так,  что  король  пожелал  ее  видеть;  и  Диана
предстала пред королем и поцеловала его руку. Осанка  Дианы,  ее  изящество,
скромность и непринужденность манер побудили  короля  попросить  у  герцога,
чтобы тот уступил ему своего верного слугу. Герцог  ответил,  что,  хотя  он
чрезвычайно им дорожит, все же с  самого  начала  аудиенции  он  намеревался
предложить его государю.
     Ваша милость, сеньора Леонарда, вероятно, довольна улучшением в  судьбе
Дианы, так как она стала служить королю Испании и за несколько дней в  такой
мере завоевала его любовь, что в тысяче разных случаев  он  поступал  по  ее
усмотрению,  и  постепенно  через  ее  руки  стали   проходить   все   более
значительные и важные бумаги. Но я заверяю вас, сеньора Леонарда, что  Диану
не радовало все это, потому что  душа  ее  разрывалась  между  двумя  Селио,
которые были далеко от нее - один в Индиях, другой близ Пласенсии. Один - ее
супруг, а другой - сын.
     Дарования и услуги Дианы настолько усилили любовь  к  ней  короля,  что
перед тем, как герцог покинул двор, король отблагодарил его за все,  что  он
сделал  для  Дианы:  по  просьбе  герцога  король  назначил  его  командором
Алькантары  {40}  и  пожаловал  его  младшему  брату  шесть  тысяч   дукатов
содержания.
     Красота голоса Дианы во дворце не осталась тайной, хотя в  своем  новом
положении и при новых занятиях она старалась скрыть его. Так  уже  повелось,
что, достигнув положения в обществе,  человек  отворачивается  от  муз,  ибо
ошибочно  считает,  что  тому,  кому  небо  даровало  способность  к  пению,
рисованию или сложению стихов, недоступны иные занятия, и  говорит  об  этих
своих способностях как о чем-то позорном. Но ведь  известно,  что  Александр
играл на лире и пел, а Октавиан сочинял стихи {41}, что, однако, не помешало
первому завоевать чуть ли не всю землю, а второму поддерживать на  ней  мир.
Сын  одного  знатного  вельможи  ухаживал  за  придворной   дамой,   которой
чрезвычайно хотелось послушать пение Дианы, чья наружность и ум не  были  ей
неприятны. С большой настойчивостью она стала просить своего  возлюбленного,
чтобы тот уговорил Диану  спеть  ей  как-нибудь  вечером.  Диана,  чтобы  не
навлечь его неудовольствия и полагая, что ничего не случится, если  об  этом
узнают, около часу ночи спела на террасе следующее:

                        Лес, мне жизнь давала много
                        Поводов слагать напевы,
                        Случаев мечтать о славе
                        И причин влюбляться нежно,

                        Ты тоску мою узнаешь,
                        Ты поймешь мое блаженство,
                        Ибо зазвучит мой голос
                        Под твоей безмолвной сенью.

                        Лес, излить свои печали
                        Побоялся я в деревне,
                        Где подслушает их зависть.
                        Чтобы осквернить насмешкой.

                        Здесь же, в чаще, я спокоен,
                        Ибо, если и лепечет
                        Ключ, моим словам внимая,
                        Он забудет их мгновенно.

                        Долго пленником томился
                        Разум мой в дворцах Цирцеи,
                        Покоряясь безотрадно
                        И страдая безответно.

                        Как ее пороки видеть
                        Мог он, превращенный в зверя?
                        Нет, плоха любовь такая,
                        О которой сожалеешь!

                        Но владычицу иную,
                        Друг мой лес, избрал теперь я.
                        Красоту ее бессильно
                        Описать воображенье.

                        Очи - словно две картины...
                        Нет, сравнение неверно:
                        То, что дивно на картине,
                        В жизни лучше несравненно.

                        В них гляжу я и, ликуя,
                        Их считаю чудом света,
                        Ибо, словно два светила,
                        Эти очи чудно блещут.

                        В них живут два живописца,
                        Двое юношей прелестных.
                        Кем и я в очах-картинах
                        Был подчас увековечен.

                        Эти очи сообщают
                        Красоту двум аркам черным,
                        Ибо все, что рядом с ними,
                        Украшает их соседство.

                        И природой и богиней,
                        Украшающей в апреле
                        Луг и лес нарядом новым,
                        Пурпур губ ее расцвечен.

                        Алых роз, даримых маем
                        Смертным людям в честь Венеры,
                        Роза уст ее багряней;
                        Но она грозит мне смертью.

                        Эта роза - из кораллов,
                        А под ними - нити перлов,
                        И о них не я словами,
                        А она расскажет смехом.

                        Руки у нее - как мрамор,
                        Пальцы - как Амура стрелы:
                        Ведь лучи из льда бросало 6
                        Солнце, будь оно из снега.

                        Я смолкаю, ибо знаю,
                        Что, продолжив восхваленья,
                        Буду принят за счастливца, -
                        Я же лишь безумец бедный.

                        Расскажи я, как возвышен
                        Дух в ее прекрасном теле,
                        То, как в зеркале, предстал бы
                        Всем ее рассудок светлый.

                        И не три, а больше граций
                        Появилось бы у древних,
                        Если бы они увидеть
                        Грацию ее успели.

                        От красы ее жестокой
                        Я шесть лет спасаюсь бегством.
                        Но с лихвой свиданьем каждым
                        Долг оплачен шестилетний.

                        Не живу, а умираю
                        Я от встречи и до встречи.
                        Я клянусь бежать и тут же
                        Думаю о возвращенье.

                        Я исполнен странным чувством -
                        Смесью ревности с блаженством,
                        Ибо к собственному счастью
                        Я испытываю ревность.

                        Я погиб, коль правдой станет
                        То, что мне всего страшнее,
                        И боюсь об этом думать.
                        Чтоб не пасть от страха мертвым.

     К несчастью или,  вернее,  к  счастью  Дианы,  ее  пение  услышал  один
придворный, пользовавшийся милостью короля, но не  заслуживший  расположения
этой дамы. Он рассказал об этой серенаде королю и при этом всячески  поносил
Диану. Король, который слышал ее пение, но пропустил его мимо ушей, составил
приказ, обрадовавший многих придворных, осуждавших предпочтение, которое  он
оказывал Диане, ибо причиной его не были ни благородное ее происхождение, ни
заслуги на мирном или военном поприще. Король знал о множестве  беспорядков,
происходящих в Индии, и ему было известно, что при дворе  начали  завидовать
Диане, по-прежнему называвшей себя во дворце Селио, за то, что их клевета не
лишила  ее  королевской  милости;  поэтому  он  назначил  ее  правителем   и
генерал-капитаном всех недавно завоеванных владений и  поручил  ей  наказать
преступников,  повинных  в  убийствах,  о  которых  каждый  день  в  Испанию
приходили донесения. Диана  не  могла  отказаться  от  этого  назначения  и,
поцеловав руку своего государя,  вместе  с  его  срочными  распоряжениями  и
необходимым количеством людей отбыла из  Вальядолида  {42}  в  Севилью,  где
стояла армада и собирались люди, желавшие отплыть на  ней,  и  так  как  уже
дошли слухи о невиданных  сокровищах  той  земли,  то  таких  желающих  было
бесчисленное множество.
     Диана проезжала через Толедо,  свою  родину,  и  так  как  там  новость
взволновала всех дам и кавалеров, то весь город вышел, чтобы  посмотреть  на
нового вице-короля, красота и необыкновенный ум которого славились  во  всей
Кастилии. Вышел на улиц