узей), Леонело решил потребовать удовлетворения,  чем,  впрочем,  доставил
величайшую радость Фелисии, страстно желавшей, чтобы они оба погибли.
     В этот город приехал из  другой  страны  молодой  кабальеро,  по  имени
Фабрисио, и Леонело завязал с  ним  дружбу,  постепенно  отдаляясь  от  той,
которая связывала его с доном Феликсом. Последний это заметил: ведь на  лице
человека сразу же можно прочесть то, что происходит в его сердце; а так  как
они долгое время дружили, то утаить что-нибудь друг от друга  для  них  было
почти невозможно. Это нужно иметь в виду,  поскольку  лицо,  -  хоть  оно  и
расположено далеко от сердца, - не всегда сохраняет одно и то же  выражение,
а поэтому ему не следует доверять. Итак, Леонело  стал  дурно  отзываться  о
доне Феликсе. Упаси нас боже от вражды друзей! А так  как  всегда  находятся
люди, своего рода погонщики слов, перегоняющие их с одного места на другое и
почитающие за лучшее проявление дружбы передачу неприятных известий, то  эта
новость скоро достигла ушей дона Феликса, который написал ему  такое  письмо
(но если ваша милость найдет, что всяких писем  здесь  многовато  для  одной
новеллы, она может свободно их пропустить):

     "После того как ваша милость стала относиться ко мне заметно  холоднее,
я подумал, что это случилось не без причин; и так как вы мне о ней ничего не
сказали, то я счел себя забытым вашей  милостью.  Но  я  обманулся  в  своих
ожиданиях, ибо мне говорят, что вы вспоминаете обо мне всюду, где бы  вы  ни
находились, и с меньшим доброжелательством, чем я того заслуживаю. Я бы  вас
очень попросил объяснить мне, в чем тут дело, в противном же случае возлагаю
всю вину за эту неблагодарность на вас".

     Леонело, всегда готовый вспыхнуть, как сухая щепка, ответил так:

     "Мое поведение  вполне  оправдано,  ибо  нет  между  друзьями  большего
преступления, чем вероломство. Я сделаю то, что вы советуете мне, и не  буду
вспоминать о том, кто отплатил за мою любовь тем, что сунулся со своей туда,
куда вам известно".

     Пораженный дон Феликс мог оправдать поведение Леонело только  тем,  что
Фелисия взвела на него какое-нибудь ложное обвинение -  постоянная  хитрость
женщин; и, не найдя иного пути, чтобы наказать обманщицу, он попросил одного
их общего друга раскрыть Леонело все ее козни, но Леонело ответил на это:

     "Скажите дону Феликсу, что я видел его письма и узнал почерк".

     Дон  Феликс,  обычно  весьма  сдержанный,  в   превеликом   негодовании
направился прямо к Фелисии, и гнев настолько охватил его, что он не  заметил
Леонело, с которым почти столкнулся у порога ее дома. Он ворвался в гостиную
Фелисии, которая радостно  поднялась  ему  навстречу,  протягивая  руки.  Но
Леонело шел за ним следом, а войдя, спрятался за занавеской.
     - Я не для этого пришел! - воскликнул сердито дон Феликс.
     - А для чего же? - спросила Фелисия и, не дав  ему  сказать  ни  слова,
обвила его руками и осыпала тысячью всяких нежностей.
     Леонело обезумел от всего  того,  что  увидел,  и,  не  разобравшись  в
поведении дона Феликса, вскочил в комнату со шпагой в руке.
     - Вот как наказывают предателей! - вскричал он.
     Дон Феликс быстро обернулся и, так как бывают случаи, когда  стремление
объясниться может быть понято за трусость,  тоже  выхватил  шпагу;  встав  в
позицию, он нанес Леонело удар в грудь, от которого тот упал  замертво.  Как
полагается в таких случаях,  поднялся  крик,  явилась  полиция  и  составили
протокол; а Фелисия тем временем укрылась в  монастыре.  Но  разрешите  мне,
ваша милость оставить этого мертвеца в покое и отправиться странствовать  по
свету вслед за Гусманом, который уже начал становиться смелым.
     В это время турецкий султан Селим {8} со своими пашами, славившимися по
всей Европе отвагой, решил захватить остров Кипр {9}. Начальником его  флота
был назначен  Мустафа,  который  сломил  сопротивление  защитников  острова,
нанеся им ужасные потери. В этом деле погибли Николо Дандило, Джулио  Романо
и Бернардино. После этого Мустафа вступил в Фамагусту {10},  а  Пиал_и_-паша
вернулся с флотом в Константинополь. Вслед за тем Очали вышел из  Негропонта
{11} и взял тысячу пленных в Корфу, на Кандии {12} и в Петимо и  не  меньшее
количество на  островах  Занте  и  Кефалонии.  Затем,  поддержанный  с  суши
турецкой армией,  осадил  город  Катаро  {13}.  Город  этот,  принадлежавший
Венецианской  республике,   отважно   защищал   венецианец   Маттео   Бембо.
Христианский мир  был  потрясен  дерзостью  Селима,  победы  которого  я  не
собираюсь перечислять, так как это не входит в мои задачи.
     Все христиане решили, соединив свои силы, обрушиться на этого  варвара.
В союзе приняли участие славной памяти святейший римский пастырь, отец  всей
церкви Пий V, король Испании Филипп  II  и  осторожный  венецианский  сенат.
Главнокомандующим этой святой лиги был назначен благороднейший юноша,  честь
и слава нашей нации, сеньор  дон  Хуан  Австрийский  {14},  которому  всегда
помогало мужество и завидовала судьба.  Принц-герой  ваял  с  собой  на  это
ответственное дело нашего дона Феликса по приказу майордома  Педро  Гусмана,
отца великого дона Энрике, посла в Риме и вице-короля Филиппа II в Сицилии и
Неаполе, - Педро Гусмана из рода герцогов Оливаресов, которым  я  за  многое
глубоко признателен, вследствие чего меня радует, что хоть в этой новелле  я
могу упомянуть о них, ибо они - дед и отец того, кто сегодня  так  счастливо
венчает и награждает оружие и литературу {15}:

              Nee nos ambitio, nec nos amor urget habendi {*}.
              {* Ни тщеславие, ни стяжательство нас не побуждают (лат.) {16}.}

     Надеюсь, что ваша милость мне уже простила строку  стихов,  приведенную
выше. Знайте же, что дон Феликс  принял  участие  как  солдат  в  знаменитой
морской битве {17}, так подробно описанной  многими  историками  и  воспетой
поэтами, что мне незачем рассказывать вам о ней, а вам - слушать. Впрочем, в
этом случае я мог бы отослать  вас  к  божественному  Эррере  {18},  который
подробно ее описывает стихами и прозой. Но лучше всего отыщите описание ее в
одной из моих комедий, где ход сражения понять  значительно  проще.  В  этой
баталии, как говорят и как должно выражаться  на  нашем  языке,  дон  Феликс
проделывал такие чудеса  своей  шпагой  и  щитом,  что  за  ним  с  тех  пор
утвердилось прозвище Смелый. Он захватил одну галеру и получил двадцать  две
раны от стрел и ятаганов; и тем, кто его в этот день видел, он внушал  ужас,
ибо, покрытый стрелами, он казался ежом,  а  изрезанный  ятаганами,  он  был
похож на быка, когда его, обессиленного, но еще не добитого,  уволакивают  с
арены. Дона Феликса стали лечить, и он чудом остался жив. И мне вспоминается
при этом то место у Лукана, где он  замечательно  описывает  подвиги  Кассия
Сцевы {19} (очевидцем которых был император Юлий Цезарь, упоминающий о них в
третьей книге "Гражданской войны"), принесшего с поля боя  щит,  пробитый  в
двухстах тридцати местах. А Юлий Цезарь - человек, заслуживающий доверия уже
потому, что он был повелителем Рима, а значит, и всего мира. Все  же  мы  не
скажем о доне Феликсе того, что говорит Лукан о Сцеве:

                  О, как ты счастлив именем столь славным.
                  Ты, в бегство обращающий тевтонов,
                  Иберов и кантабров,

     ибо он поднял оружие против  врагов  церкви  и  родины,  возгордившихся
после стольких побед, опьяненных кровавыми грабежами и  насилиями  в  мирных
водах Архипелага {20}, а не во  время  гражданских  войн.  Светлейшему  дону
Хуану Австрийскому воздвигли достойные  его  статуи  за  эту  победу,  после
которой ненависть всей Азии склонилась к его  ногам.  Одна  из  этих  статуй
находится в Сицилии, но, конечно, заслужить бессмертие в  истории,  где  его
имя никогда не померкнет, - дело еще более  великое,  ибо  бронза  и  мрамор
поддаются влиянию времени, чего нельзя сказать о славе людской доблести.
     Итак, дон Феликс выздоровел и  под  именем  Феликса  Смелого  некоторое
время жил в Неаполе, пользуясь уважением со стороны самых высокопоставленных
лиц; после этого  он  отправился  во  Фландрию,  где  с  не  меньшей  славой
продолжил свои подвиги. Там он, случалось, дрался по  очереди  на  различных
видах  оружия;  из  всех  этих  поединков  он  вышел  победителем,  заслужив
рукоплескания  представителей  разных   народов,   взиравших   на   подвиги,
совершенные им как на поле битвы, так и в других местах.  Между  прочим,  по
примеру прославленного юноши Чавеса де Вильяльбы, победившего  на  публичном
поединке в Риме силача-немца и отстоявшего честь Фердинанда  Католика  перед
другими государями, дон Феликс вызвал на дуэль одного Фламандского капитана.
Тот предложил дону Феликсу самому избрать род оружия. Тогда дон Феликс велел
изготовить огромные палицы весом в четыре  арробы  {21},  которые  противник
едва мог поднять, но дон Феликс фехтовал  ими  необычайно  ловко  и  поэтому
заслужил почет и уважение всей армии. Вашей  милости  известно,  что  я  вас
всегда прошу - там, где вам кажется, что я отступаю от  истины,  убавлять  и
прибавлять то, что вы найдете нужным.  Следует  принять  во  внимание  и  то
обстоятельство, что, хотя вышеуказанное оружие и очень тяжелое, читателю все
же не придется таскать его самому. К тому же я не утверждаю, что эта история
действительно имела место  в  жизни;  это  лишь  собрание  вполне  возможных
обстоятельств, хоть меня и заверяли в точности всех приводимых здесь фактов.
Как сказал один старинный испанский поэт {22}:

                            Умолчать не премини
                            Про геройство,
                            Ибо людям это свойство
                            Не сродни.

     Правда, я сообщаю их с дрожью неуверенности в голосе,  но  сила  нашего
кабальеро была столь велика, что ни в чем из содеянного им вы  смело  можете
не сомневаться. Вам, конечно, известен Херонимо де Айанса {23}  -  испанский
Геркулес, алебарда которого до сих пор хранится в прихожей дома  маркиза  де
Приего в Монтилье. Острием этой алебарды он буквально все превращал в салат;
недаром говорится в сонете на его смерть {24}:

                   Не вздумай, смерть, с ним дерзкий бой
                                                     затеять,
                   Иль алебардой, как салат, искрошит
                   Он и тебя с твоей косой.

     В  наши  дни  девятнадцатилетний  Сото  тащит  на  себе   и   на   ходу
останавливает повозку с грузом в четыре арробы; одна дама как-то  сказала  о
нем:

                     Что только натворит он, возмужав!

     В  Валенсии,  на  празднествах,  сопровождавших  бракосочетание  короля
Филиппа Третьего (да хранит  его  господь!),  я  видел  одного  крестьянина,
которого затем граф Лемос увез с собой в  Неаполь;  человек  этот  отличался
необычайной силой: он поставил колонну какой-то старинной арки, привязал  ее
к своей  спине  с  помощью  пенькового  каната  и,  напрягшись  всем  телом,
приподнял эту колонну на три пальца. Я очень боюсь солгать, и,  может  быть,
поэтому такая незначительная подробность  заставила  меня  привести  столько
примеров. Заметьте, ваша милость, что сама природа любит иной раз  проявлять
таким образом свои возможности,  хотя  и  делает  это  довольно  редко.  Ну,
скажите, пожалуйста, не является ли прекрасная женщина большим чудом, нежели
сильный мужчина? Ибо сильнейший может одолеть лишь одного мужчину, тогда как
красота побеждает всех, кто на нее взирает. Обширный  ум,  охватывающий  все
тайны природы, спасает жизнь человека, находящегося в опасности,  борется  с
болезнями,  постигает  высокие  материи,  дает  правила  наукам   и   законы
государствам,  -  словом,  делает  все  то,  на  что,   неспособна   простая
человеческая сила. Вот почему Лукиан аллегорически  изображает  Геркулеса  в
левой руке держащим лук, а в правой - дубину и с канатом во рту, на  котором
он влечет взятых им в плен людей; этим  Лукиан  {25}  намекает  на  то,  что
Геркулес этих людей победил не силой и не оружием, а словом:

                     Оружье уступает тоге, ибо
                     Внять долгу красноречье принуждает
                     Грубейшие сердца.

     Гусман Смелый беззаботно провел во Фландрии  несколько  лет,  и,  когда
пришло время уезжать оттуда, один солдат,  его  приятель,  рекомендовал  ему
своего пажа, по имени, Мендоса. Он был из тех, кого обычно называют фертами:
плащ, украшенный лентами, широкополая  шляпа,  лихо  заломленная  и  надетая
набекрень, с бляхой и перьями, в  меру  болтливый,  подвижный  и  скорый  на
ответ. Вышеназванный солдат отправлялся в  Германию  с  письмами  к  герцогу
Клевскому, стоявшему лагерем под Дюреном {26} - городом, прославившимся тем,
что  Карл  Пятый  подверг  его  обстрелу  из  сорока  пушек,  иначе  говоря,
получившему известность по причине постигшего его несчастья. Солдат этот  не
мог взять с собой в длинный, тяжелый путь через горы, поросшие лесом,  между
Рейном и Руром {27}, юного пажа, звавшегося Мендосой. В этих местах, богатых
всякой  живностью  (там  водятся  даже  дикие  лошади),  герцог  развлекался
роскошной охотой и  наслаждался  прохладой  прелестных  ручейков  и  плодами
деревьев,  столь  обильными  в  этих  местах.  Паж  не   особенно   горевал,
расставаясь со своим прежним хозяином, потому ли, что он надеялся скоро  его
увидеть, или потому, что юноша рад был случаю  перейти  на  службу  к  столь
прославленному господину; надо полагать, что  он  и  сам  обладал  столь  же
воинственным нравом. Дону Феликсу представился случай поехать на Мальту, где
он рассчитывал быть посвященным в рыцари этого ордена. Он не хотел  брать  с
собой Мендосу, но отделаться от пажа оказалось делом  весьма  нелегким,  ибо
тот со слезами упрашивал взять его с собой, подкрепляя мольбы свои тем, что,
служа испанцу, он будто бы меньше испытывает  тоску  по  родному  дому.  Дон
Феликс успел уже привыкнуть к нему, так как паж, помимо  прочих  достоинств,
обладал неплохим голосом и играл  на  гитаре.  Они  сели  вместе  с  другими
путниками на корабль, направлявшийся на Мальту  через  Ливийское  море.  Там
судно попало в сильную бурю, и они несколько дней плавали по  воле  ветра  и
волн, ибо им не удалось пристать к Пеньону де Велес {28}, к которому отнесли
их грозные валы. Впрочем, это были уже  христианские  земли,  отвоеванные  у
мавров Гомеры доном  Гарсией  Толедским,  которого  Филипп  Второй  назначил
начальником небольшой  эскадры,  предназначенной  для  подавления  корсаров.
Несмотря на старания моряков и  путешественников,  им  помогавших,  как  это
обычно бывает в минуту опасности, судно никак не смогло пристать к берегу  -
столь  велика  была  ярость  волн,  разбивавшихся  о  прибрежные   скалы   и
превращавшихся  в  пену.  Моряки  поэтому  попытались  укрыться  за   скалой
Полифема, выдававшейся далеко в море. Ночью всем казалось, что они пойдут ко
дну, - настолько ужасны были волны и ветер, достигшие наивысшей силы.  Гром,
дождь и молнии яростно обрушивались на судно, и плывущим временами казалось,
что они проваливаются в бездну меж двух  океанов,  хотя  в  действительности
было то, что происходит с двумя ядами, взаимно уничтожающими друг друга.
     Наконец на рассвете они увидели небо и землю, а когда,  рискуя  жизнью,
пристали к берегам Берберии, то были взяты в плен маврами и увезены в Тунис.
Обращенные в рабство, дон Феликс и Мендоса быстро нашли  себе  хозяина.  Дон
Феликс попросил пажа не называть его настоящего  имени,  так  как  оно,  без
сомнения, было в этих краях известно, а потому плен его слишком затянулся бы
или вообще никогда бы не кончился. Им  посчастливилось,  так  как  их  купил
некий еврей, по имени Давид, знавший кастильский язык и  имевший  в  Испании
родственников. Он неплохо обращался со своими новыми  рабами,  ибо  надеялся
таким образом получить за них более значительный выкуп, полагая,  что,  если
они дадут о себе знать в Испанию, родные обязательно их выручат. Дон  Феликс
вел себя весьма осмотрительно и остерегался показывать  свою  силу,  считая,
что если он будет узнан, то либо за него назначат огромный выкуп, либо долго
еще продержат в плену. У Давида была дочь, прекрасная, как  солнце  (вот  уж
нестерпимый испанизм, хотя он до  крайности  принят  у  наших  рассказчиков!
Судите сами: если бы девушка действительно была похожа на солнце, чьи  глаза
могли  бы  на  нее  смотреть?  Ваша  милость,  без  сомнения,   знает,   что
сравниваемый  предмет  не  должен  быть  вполне  подобен  тому,  с  чем  его
сопоставляют, и потому, конечно, принимает, как должное, выражения:  "белая,
как снег", "знатный,  как  король",  "мудрее,  чем  Соломон",  "поэт,  более
прекрасный, чем Гомер"). Скажем просто, что она была  необычайно  красива  и
весьма неглупа. Ее звали Сусанна, но только именем своим, а  не  скромностью
она походила на библейскую Сусанну {29}, ибо она сразу  же  остановила  свой
взор на... - Я уже слышу, как ваша милость хочет досказать: на доне Феликсе;
но вот вы и ошиблись, потому что Мендосика {30} был  красивее,  и,  услышав,
как он вполголоса напевал в саду, она отдала ему свою душу. Таким-то образом
госпожа стала рабой своего пленника, что, однако, нисколько не печалило дона
Феликса, потому что эта любовь приносила им обоим  некоторые  выгоды:  когда
Давид уезжал по торговым  делам  в  Триполи  или  Бизерту,  они  становились
полновластными хозяевами дома. Сусанна обычно отправлялась со своими  рабами
в сад. Она не остерегалась дона Феликса, потому что пленники сказали ей, что
они братья. Достав лютню, Сусанна попросила Мендосу спеть, и тот начал так:

                       Как наказана Филида!
                       Фабио она терзала,
                       А теперь к нему в деревню
                       С гор спустилась с пастухами.

                       Видя, как она любима,
                       И в былом презренье каясь,
                       Им она твердит, что силой
                       Вырвано у ней согласье.

                       Но в душе она довольна,
                       Хоть не хочет сразу сдаться,
                       Ибо ожиданье цену
                       Придает желаньям нашим.

                       Бегством Фабио ревнивый
                       От нее спастись пытался,
                       Но любовь - недуг, который
                       Превращает в яд лекарство.

                       О несчастный! То же средство,
                       Что других лечило часто,
                       Фабио не исцелило,
                       А, напротив, убивает.

                       Но Филида покорилась
                       И приходит на свиданье
                       С радостной душою, ибо
                       Тот, кто любит, мстить не станет.

                       Принаряжена пастушка,
                       Хоть нарядов ей не надо,
                       Ибо даже скорбь не в силах
                       Помешать ей быть прекрасной.

                       Пояс бархатный зеленый
                       Стан Филиды облегает.
                       Юбки в вязи позументов
                       Чуть приподняты руками.

                       Чтобы Фабио не понял.
                       Что он дорог ей, как раньше,
                       Ею не надет сегодня
                       Ни один его подарок.

                       Выбрав те, что он не видел,
                       Украшения и платья,
                       Хочет намекнуть пастушка,
                       Что играть с огнем опасно.

                       Лента алая с девизом
                       Косы ей перевивает:
                       Ведь всегда нужны уловки
                       Той, кто вызвать ревность жаждет.

                       Заменяет ей мантилью,
                       До оче