Над Тахо раздаются,
                         Предугадать сумел бы,

                         Что до границ испанских,
                         До самого прибрежья
                         Твоим следам вдогонку
                         Мои домчатся пени.

                         Ужели ты забыла,
                         Как здесь, под сенью леса,
                         Я омывал когда-то
                         Слезами лик твой нежный,

                         И мне они, сливаясь
                         С твоей слезой ответной,
                         Порой казались чище,
                         Чем слезы звезд небесных!

                         Здесь я с тобой простился
                         И здесь кончину встречу
                         Затем, что жив я только,
                         Пока с тобой мы вместе.

                         Спеши, моя Филида!
                         Я на пороге смерти,
                         Которая страдальцам
                         Дарует утешенье".

     Обратив внимание на эти концерты, хотя то, что на них  пелось,  и  было
написано не для данного случая, а  относилось  к  турнирам  и  празднествам,
Леонардо заключил, что дон Феликс ухаживает за его сестрой или,  как  теперь
принято говорить, ведет себя с нею галантно, - ведь всякое время приносит  с
собою  свои  новенькие  словечки.  Леонардо  весьма  расстроился,  ибо   был
чрезвычайно осторожным, достойным кабальеро, и, не желая ссориться с  особой
столь уважаемой, как дон Феликс, поместил Изабеллу, весьма этим  огорченную,
в монастырь. Однако дон Феликс в ответ на эти хлопоты  дона  Леонардо  начал
действовать так, как если бы рука Изабеллы была ему уже обещана, и Изабелла,
связанная обязательством, хоть и не давала к этому повода, согласилась стать
женой дона Феликса. Договорившись об этом через посредство лиц  благородного
происхождения, она покинула монастырь,  и  они  вступили  в  брак.  Леонардо
особенно этому не противился, прежде всего потому, что дон  Феликс  известен
был своей знатностью, а  кроме  того,  еще  потому,  что,  будучи  человеком
разумным, признал, что нельзя препятствовать супружеству двух людей, которые
любят друг друга, ибо сказано: "Кого бог соединил, человек да  не  разлучит"
{45}.
     Слава дона Феликса среди горожан  и  студентов  достигла  тем  временем
такой степени, что его всюду встречали приветственными кликами. Но некоторые
кабальеро этого города, побуждаемые завистью, сговорились его убить, и  хотя
паж одного из них предупредил дона Феликса о грозящей ему опасности,  он  не
пожелал  принять  никаких  мер  предосторожности  и  не   стал   скрываться.
Заговорщики нанесли ему свыше сорока ран, и слуги  принесли  его  к  жене  в
таком состоянии, что Изабелла не надеялась, что он останется в живых.
     Здесь будет уместно рассказать  о  происшествии,  случившемся  с  неким
знатным итальянцем, читавшим  однажды  вечером  "Амадиса  Галльского"  {46}.
Когда он дошел до того места, где герой, под именем Вальтенебрес,  изображен
лежащим на скале в пустынной местности под  названием  Пенья-Побре,  то,  не
обращая внимания на множество слуг, смотревших  на  него  с  удивлением,  он
начал рыдать и, ударив кулаком по книге, воскликнул: "Maledetta sia la donna
que tal te ha fatto passare!" {Да  будет  проклята  дама,  заставившая  тебя
вытерпеть такое! (Итал.).}
     Прошу  вас,  не  отчаивайтесь,  ваша  милость,  ибо  дон   Феликс   уже
выздоравливает; мужество не вытекло вместе с кровью из его  ран,  сила  духа
его удержала в теле жизнь. Другой на его месте, без сомнения, умер  бы;  он,
однако, выжил, на удивление самой природе.
     Когда дон Феликс выздоровел,  он  велел  поставить  на  площади  шатер,
увешанный всякими девизами, и встал на рассвете  у  его  входа,  приказав  в
качестве вызова трубить в трубы и бить в  барабаны.  На  доне  Феликсе  были
белые с золотом доспехи, яркий плюмаж  соломенно-желтого  и  белого  цветов,
расшитые золотом и серебром чулки, белые сапоги, на  плече  копье,  в  левой
руке шпага;  и  со  щита  свешивалось  объявление  с  вызовом  на  поединок,
прикрепленное к дощечке, поддерживаемой тремя шнурками золотого,  желтого  и
белого цветов. Вид дона Феликса  внушал  ужас.  Поднятое  забрало  открывало
гневно сверкавшие глаза и черные усы - словно траур по тем  жизням,  которым
он угрожал.
     Так простоял он на месте целую неделю, и ни один кабальеро не  вышел  в
поле, или, как говорили древние, на ристалище. По  истечении  этого  времени
его слуга, конный и в полном вооружении, коснулся  щита,  на  котором  висел
вызов.  Дон  Феликс  вышел  из  шатра  и  проскакал  вместе  с  этим  слугою
расстояние, равное броскам трех копий, после чего так ударил своим копьем  в
землю,  что  она  задрожала,  а  копье  разлетелось  на  кусочки.  Затем  он
направился  домой,  и  все  население  города  проводило   его   шумными   и
восторженными кликами. Прошло несколько дней, и завистники,  которые  и  тут
нашлись, - хотя, казалось бы, истинная доблесть не должна порождать зависти,
- довели все случившееся до сведения короля, обвинив дона Феликса в том, что
он будто бы хотел взбунтовать этот город. Произвели, как водится, следствие,
и так как у зависти никогда не бывает недостатка в лжесвидетелях, то  их  не
замедлили и на этот раз найти. Дон Феликс был приговорен  к  обезглавливанию
на эшафоте и для этой цели был доставлен в столицу.
     Весть об этом дошла до  достойнейшего  кабальеро,  светлейшего  сеньора
дона Луиса Энрикеса де Кабреры, адмирала Кастилии, герцога  Медина  и  графа
Модика (деда того самого, который  сейчас  является  главой  этого  славного
дома), достойного  и  щедрого  вельможи.  Он  прочитал  записку  дона  Хауна
Австрийского, в  которой  подтверждался  вышеописанный  подвиг,  совершенный
доном Феликсом при  захвате  турецкой  галеры,  и,  посетив  его  в  тюрьме,
проникся к нему уважением настолько,  что  стал  ходатайствовать  перед  его
величеством о сохранении ему жизни.
     Король, также весьма благосклонный к дону  Феликсу  за  проявленное  им
мужество и понимавший, что в жизни трудно не нажить врагов,  помиловал  дона
Феликса, но при этом запретил ему возвращаться в родной город.
     Дон Феликс поселился в своем имении  поблизости  от  этого  города,  но
впоследствии все тот же названный нами сеньор,  который  счел  такую  помощь
подобающей своему высокому положению, добился для  дона  Феликса  разрешения
жить у себя на родине, где я и познакомился с ним. Он был уже  в  преклонном
возрасте, но по-прежнему проявлял все ту же доблесть,  потому  что  телесные
изъяны не умаляют величия души.
     Вот вам, сеньора Марсия, история Гусмана Смелого. Если же вы  находите,
что в ней недостаточно любовных приключений и  слишком  много  сражений,  то
могу вам посоветовать прочитать "Пастуха Галатеи" {47} -  роман,  в  котором
можно найти все, что только есть по части любви,  этой  царицы  человеческих
чувств, с которой может сравниться лишь ревность  -  незаконное  дитя  наших
страстей,  плод  недоверия  и  душевной  тоски,  ярость  оружия  и   тревога
словесности {48}. Но об этом мы поведем речь уже не здесь,  а  в  книге  под
названием "Лавр Аполлона" {49}, которая последует за этой.

                               Эспинела {50}

                       Величают ныне барды,
                       Чтоб богов не свергли с неба,
                       Гонгорой и Борхой Феба,
                       А Венеру Леонардой.
                       Гера сделалась Гальярдой,
                       Переименован Пан
                       В Марио, Амур-тиран -
                       В Сильвио, а у Паллады
                       С Марсом спор - кого же надо
                       Звать из них двоих Гусман.

     Не  удивляйтесь  тому,  что  это   стихотворение,   обычно   называемое
"десимой", я озаглавил "эспинела";  такое  название  дано  в  честь  маэстро
Эспинеля, изобретателя этой поэтической формы. Точно так же некоторые строфы
называют сапфическими в честь Сапфо {51}.


ПРИЛОЖЕНИЯ

                               А. А. Смирнов

                         Лопе де Вега как новеллист

     В гигантском литературном наследии великого испанского писателя Лопе де
Беги  (около  тысячи  пьес,  двенадцать  поэм,  множество   разнообразнейших
стихотворных и прозаических произведений) четыре его новеллы занимают весьма
скромное  место.  Они  мало  привлекают  внимание  исследователей  и  обычно
рассматриваются  скорее  как  биографический  факт,  чем  как   литературное
явление.
     Действительно, условия, при которых они возникли, весьма своеобразны.
     Лопе было пятьдесят три года, когда, в 1616  г.  на  одном  поэтическом
состязании в Мадриде он познакомился с Мартой де Неварес  Сантойно.  Он  был
прославленным драматургом, приближенным  герцога  де  Сесса,  священником  и
слугою святейшей инквизиции. Марте было около двадцати лет, и она была женою
крупного мясоторговца. Лопе пылко влюбился, и молодая красавица,  увлеченная
открывшимся ей миром культуры и поэзии, откликнулась на его чувство.  Вскоре
благодаря влиянию Лопе в  административных  сферах  Марте  удается  добиться
развода по суду.
     Марта стала для Лопе "десятой музой", по выражению писателя,  и  он  ее
прославлял в стихах  и  в  прозе  под  целым  рядом  псевдонимов  -  Марсия,
Леонарда, Амариллис и т. д. В 1618 или в начале 1619 г.  Лопе  посвящает  ей
написанную им ранее и переделанную для нее  комедию  "Валенсианская  вдова",
приблизив к характеру Марты образ главной героини. В 1621 г. он посвящает ей
другую комедию - "Женщины без мужчин", шуточное изображение города амазонок,
завоеванного объединенными усилиями Геркулеса, Тесея. Ясона и  Тиндарея.  Мы
сейчас лишены возможности установить, связано ли и здесь посвящение пьесы  с
намеком на какую-либо черточку в характере Марты  или  же  дело  сводится  к
выполнению  заказа  любительницы  галантной  мифологии.  Характер  остальных
произведений,  связанных  с  личностью   Марты,   также   колеблется   между
выполнением заказа и панегириком; в число их  входит  и  несколько  чудесных
сонетов к Амариллис, напоминающих своей восторженностью сонеты Петрарки.
     После четырнадцати лет  безоблачного  счастья  Марта  Неварес  внезапно
ослепла. Стараниями врачей удалось  отчасти  вернуть  ей  зрение,  но  тогда
несчастную  постигла  новая  беда  -  она   лишилась   рассудка.   Благодаря
заботливому уходу Марта начала оправляться и от нового недуга,  но  в  конце
1632 г,  она,  по  не  вполне  ясной  причине,  умерла,  оплаканная  Лопе  в
трогательной элегии  "Амариллис"  (два  пастуха  рассказывают  историю  этой
любви). Надо думать, что  смерть  Марты  ускорила  кончину  и  самого  Лопе,
сошедшего в могилу в 1635 г.
     Из всех посвященных Марте  де  Неварес  произведений,  созданных  Лопе,
теснее всех других связаны с ее личностью четыре новеллы. Они были  написаны
по ее настойчивой просьбе: первая - "Приключения Дианы" - издана в 1621  г.,
остальные три - в 1624.
     Новелла в век позднего Возрождения была в Испании мало развита: Испания
не имела своего Боккаччо, как  не  имела  она  хотя  бы  и  своей  Маргариты
Наваррской. Родина новеллы - Италия, страна по всему  ходу  своего  развития
глубоко  демократическая,   что   и   обусловило   раннюю   победу   в   ней
реалистического восприятия жизни и того синтеза гуманистической  культуры  с
народностью, который сделал ее в XV-XVI вв. передовой страной Европы в самых
различных областях науки и искусства. Из всех литературных жанров новелла  в
Италии - какую бы  разновидность  ее  мы  ни  взяли:  новелла  сатирическая,
авантюрная, эротическая и т. д. - особенно насыщена колоритом  и  движением,
этими двумя типичными признаками ренессансного искусства.
     В Испании, в  силу  особенностей  ее  исторического  развития,  глубоко
внедрились  в  народное  сознание   принципы   католицизма   и   монархизма,
осмыслявшиеся как символы национального  и  политического  единства  страны.
Отсюда - известного  рода  догматизм  и  морализм  испанского  национального
мышления, заставляющие говорить об испанском  Возрождении  со  значительными
оговорками и ограничениями.
     Буйное своеволие итальянской новеллы было здесь не ко двору.
     Литературный антагонист Сервантеса, Лопе де Вега в данном случае, как и
в целом ряде других, имеет с ним в своем творческом  методе  немало  общего.
"Назидательные новеллы" Сервантеса  (едва  ли  не  самые  ранние  из  вполне
оригинальных по сюжетам испанских новелл) {Полностью сборник  "Назидательные
новеллы" был опубликован в 1613 г. Почти все другие,  более  ранние  новеллы
Сервантеса, являются переводами или пересказами иноземного материала (см. К.
Н. Державин. Сервантес. М.-Л., Гослитиздат, 1958, стр. 293-294).}, ненамного
предшествуя  новеллам  Лопе,  ориентируют  его  на  идеальные  образы  и  на
положения, характерные для испанской моральной мелкодворянской проблематики,
притом с ярким колоритом  места  и  времени:  тайная  любовь  с  серенадами,
дуэлями и похищениями,  переодевания  девушек  в  мужское  платье,  скитания
героев у себя на родине и на чужбине с пастухами,  плутами,  кондотьерами  и
конквистадорами. Две новеллы Лопе заканчиваются счастливо,  две  трагически,
но во всех звучит вера в жизнь, призыв к борьбе и надежде, а главное - мысль
о том, что, если герой выполнил свой жизненный долг, свое  "назначение",  он
может счесть свой путь свершенным и уйти из жизни со  спокойной  совестью  и
моральным  удовлетворением.  Это  одно  из  тех  сочетаний   эпикуреизма   и
скептицизма, каких в XVII в. было так много на Западе, еще не освободившемся
от религии.
     Новеллы Лопе - хороший пример того, что  можно  назвать  "энергетизмом"
испанской литературы Золотого века. В пьесе Аларкона "Сеговийский ткач" есть
двустишие:

                        Тот, кто сердцем благороден,
                        Чуть помыслил - уж свершил.

     Таковы герои пьес Лопе,  таковы  же  и  герои  его  новелл.  Ни  минуты
передышки! Ни на миг без движения! Вечная жажда новых впечатлений, открытия,
замыслов.  Только  бы  деятельность!  А  на  что  она  направлена  -   почти
безразлично. И потому мы вынуждены мириться с тем,  что  великий  драматург,
чаровавший всю Испанию, в своих новеллах даже не пытается разработать сюжеты
или сколько-нибудь постараться согласовать характеры с фабулой.  В  новеллах
Лопе господствует некоторая условность, в отличие от главных его  источников
и образцов - Сервантеса и итальянского новеллиста XVI в. Банделло. Нарушение
элементарных правил стиля и композиции можно встретить здесь на каждом шагу.
Не ищите в новеллах правдоподобия, последовательности,  логики,  равновесия,
экономии средств: повествование вьется причудливой лентой. Автор растягивает
и сжимает свой рассказ, упрощает  и  вдается  в  подробности,  вводит  новые
мотивы, оставляя их  затем  без  развития,  вставляет  столько  декоративных
стихов, сколько ему вздумается, а еще чаще прерывает рассказ  отступлениями,
бесконечными и разнообразными, все  равно  о  чем,  лишь  бы  они  нравились
слушательнице. В противном случае  -  пусть  она  их  не  читает,  а  просто
опускает, как он не раз и предлагает ей делать. "Наскучили стихи? Выпускайте
их, не читайте. Не верите точности? Измените, как найдете лучше.  Я  на  все
согласен, лишь бы вам  угодить".  Им  владеет  Lust  zum  Fabulieren  {Жажда
рассказывать (выражение Гете, нем.).}.
     Не доходя нигде до открытого  пародирования,  Лопе,  подобно  Боярдо  и
Ариосто (недаром  упоминаемых  им,  правда  ошибочно,  в  связи  с  историей
новеллы, в начале "Приключений Дианы"), постоянно привносит нотку юмора  при
передаче главного сюжета, хотя бы весьма трогательного, и  включает,  словно
фарсы или интермедии, множество шуток,  анекдотов  или  просто  разрозненных
комических черточек. И не удивительно: с давних пор примесь комического была
могущественным  средством  заострения  трагического  и   усиления   нежного,
трогательного элемента.
     Повествование должно быть предельно легким и непринужденным  -  другого
закона Лопе не признает. Чтобы понравиться, рассказ должен быть  принаряжен.
Лопе рассыпал по  страницам  новелл  множество  цитат  из  древних  авторов,
главным образом римских, реже - греческих (Вергилий, Сенека, Ювенал,  Лукан,
Теренций,  Аристотель,  Плутарх  и   т.   д.),   мифологических   сравнений,
всевозможных шуток, анекдотов, порою весьма забавных (о том, как  крестьянин
выучил наизусть "Верую",  как  другой  крестьянин  "подарил"  зайца  рыцарю,
отнявшему его силой, о низенькой невесте на высоких каблуках,  о  наусниках,
придающих усам грозный вид, об актере, угодившем требовательному зрителю,  и
т. д.), насмешек над поэтами  и  драматургами,  над  литературными  вкусами,
неологизмами, и т. п. Сюда же относятся вставные письма и стихи. Это  стиль,
созданный не Лопе, а другим писателем эпохи - Антонио де Грварой, который  и
ввел его в моду. Но Лопе своеобразно его разработал, внеся в него шутливость
и изумительное добродушие.
     Время  Лопе  де  Беги  было  эпохой  борьбы  двух  стилей  -  вычурного
(гонгоризм, культизм),  который  возглавлялся  поэтом  Гонгорой,  и  ясного,
прозрачного,  решительным  сторонником  которого  был  Лопе  де   Вега.   Но
последнему это не мешало иногда  увлекаться  цветистостью  речи  и  сложными
метафорами: в новеллах такие ухищрения нередки, особенно во вставных стихах.
Впрочем, в них почти всегда чувствуется оттенок шутливости, столь  привычный
в этих новеллах.
     Жанр,  избранный  Лопе,  очень  своеобразен  и  требует  совсем  особых
критериев: то, что в другом случае составляет безусловный недостаток,  здесь
является достоинством, и наоборот. Критиковать  композицию  новелл  с  точки
зрения логики или классических правил очень  нетрудно.  Но  при  этом  можно
проглядеть самое очаровательное, что в них есть.  Это  -  полная  внутренняя
свобода,  непринужденность,  скажем  смело  -  небрежность,   придающая   им
воздушную легкость {Таков же и язык их, полный  вольностей  и  погрешностей,
делающих ряд мест, по  мнению  специалистов,  занимавшихся  новеллами  Лопе,
непонятными.  (Мы  были  вынуждены  перевести  некоторые  темные  места   по
догадке.) Правда, текст первого издания новелл  Лопе  сильно  испорчен.  Но,
независимо от этого, язык новелл отличается большей степенью  разговорности,
чем  та,  какая  обычно  встречается  в  литературных  произведениях.   Один
исследователь  нашел  в  них  фразу,  содержащую  двенадцать   относительных
местоимений ("который", "которого", "что"). Есть  просто  непонятные  слова,
неправильные синтаксические конструкции и т. п.  Но  именно  это  и  придает
стилю Лопе непринужденность, сообщающую ему особую прелесть.
     Само собой  разумеется,  переводчик  лишен  был  средств  передать  эти
особенности языка Лопе.}.
     Лопе знает лишь  линейное  построение  фабулы  с  вольным  пользованием
временем, путем наращивания действий и событий,  без  возврата  к  прежнему,
повторного анализа, углубления.
     Для чего  в  "Мученике  чести",  в  эпизоде  столкновения  Фелисардо  с
Алехандро, так выразительно подчеркивается, что первый был брюнет, а  второй
блондин? И для чего в той же  новелле  дальше  дается  детальная  топография
Константинополя, описываются причуды и странности султана  и  рассказывается
история падения и гибели Насуфа-паши, никак не связанного  с  героем  и  его
судьбой?  Такие  вопросы  можно  задавать   десятками.   Особенно   удивляют
отступления,  например  экскурс  об  игорном  доме,  рассуждения  о  тактике
служащих при дворе ("Приключения Дианы"), об  угодничестве  и  соперничестве
слуг и об урожае на стихи, о грозных усах,  о  власти  любви  над  ревностью
("Мученик чести"), об  опасности  промедления,  о  мстительности  женщин,  о
задачах  мужа