й  в
самое сердце грудной голос... Сколько лет постоянным упреком звучит он у
него в душе...
   Глядя на изменившуюся с годами Веру, на  это  милое,  привлекательное
еще лицо, пытался узнать в ней ту трепещущую, непосредственную девушку -
свою первую настоящую любовь, что до сих  пор  лелеет  в  сердце.  После
долгого молчания, видя, что уже подъезжает к  месту  назначения,  Степан
Алексеевич предупредил водителя:
   - Еду дальше. Провожу знакомую - много лет не видел. Потом  вернемся.
- И умолк, погрузившись в воспоминания.

***

   Непредвиденная, потрясающая встреча  с  Розановым  посреди  огромного
города всколыхнула в душе Веры Петровны совсем,  казалось,  перегоревшие
чувства. С удивлением и сердечной болью осознала она, что  этот  сидящий
перед ней человек не стал для нее чужим, несмотря на пролетевшие годы.
   Осторожно наводя о нем справки у Нади, она всегда  опасалась  вызвать
подозрения, - не хватало еще, чтобы  все  открылось.  Хорошо  хоть,  что
Лидия по каким-то своим соображениям скрывает правду от бывшего мужа,  -
Вера сама старательно поддерживала это неведение.
   Из того, что удалось узнать о Степане от Нади, Вера Петровна  вынесла
одно: профессор Розанов живет в свое  удовольствие,  занимается  любимой
наукой, о ней, Вере, забыл и думать.  Сама  она  радио  не  слушала;  по
телевидению ни разу его не видела; политикой не  интересовалась  -  лишь
иногда смотрела любимые издавна фильмы;  все  свободное  время  отдавала
чтению.  И  вот  теперь  вновь  и  вновь  восстанавливала  в  памяти  ту
поездку... Капитолину Львовну  уже  высадили;  из  деликатности  она  не
задала  ни  одного  вопроса  -   потом   все   выяснит,   по   телефону.
Заинтригованная,  провидя  женским   чутьем   истину,   всю   дорогу   с
любопытством поглядывала  исподтишка  на  Розанова  -  интересный  какой
мужчина...
   Только  когда  такси  приближалось  к   Никитским   воротам,   Степан
Алексеевич, зная от Нади, где Вера живет, обернувшись, тихо предложил:
   - Мне хотелось бы сказать тебе несколько слов, Вера.  Давай  отпустим
такси, и я провожу тебя до дома. По дороге и поговорим.
   Видя, что она колеблется, попросил:
   - Пожалуйста, Вера! Надеюсь, твоя безупречная репутация от  этого  не
пострадает?
   Он  остановил  такси,  щедро  рассчитался  с   водителем,   дав   ему
"отступного". Все еще не говоря ни слова, они пошли по направлению к  ее
дому. Вера Петровна шла ног под собой не чуя, осознавая,  что  поступает
она, конечно, не правильно. Не должны ее видеть рядом с  этим  красивым,
похожим на киногероя мужчиной. Но ей так хорошо рядом с ним - ничего она
не может поделать...
   - Вот что хотел я тебе сказать, Вера, что бы ты об этом ни  подумала.
Никогда тебя не забывал. А в тот роковой день...  погорячился;  но  всей
душой, всю жизнь о том жалел. - И, тяжело вздохнув, добавил:
   - Все поправил бы, но узнал, что ты счастлива и ждешь ребенка. Вот  и
все!
   Он мучительно вздохнул, как бы сбрасывая с души тяжелый камень.
   - Все эти годы мне не давала покоя мысль,  что  ты  думаешь  обо  мне
хуже, чем есть на самом деле. Ведь ты была и останешься лучшим, что  мне
дала жизнь! Знаю - ты счастлива с другим. Видно, таков уж мой жребий. Но
я... очень рад тебя снова встретить... и всегда  буду  тебе  рад.  -  Не
ожидая и не желая слушать ее ответа, повернулся и зашагал прочь.

***

   Иван  Кузьмич  прибыл  в  закрытое  охотничье  хозяйство  со   своими
зарубежными друзьями в  пятницу,  еще  в  первой  половине  дня.  Видных
представителей братских компартий вызвали в Москву  на  конфиденциальное
совещание; цель - противодействовать очередной американской экспансии  в
"холодной войне".
   Как всегда, конкретные вопросы свелись к оказанию финансовой  помощи.
Разумеется,  гости  с  энтузиазмом  откликнулись,  когда  Григорьев,  от
которого зависело, будут ли удовлетворены  их  запросы,  пригласил  всех
принять участие в традиционной русской охоте. В неслужебной  обстановке,
за дружеским столом надеялись они, можно добиться большего, чем действуя
официально.
   - Ну и чудо эта ваша русская баня! - Кубинец Анхель зябко  кутался  в
белоснежную простыню. По-русски он  говорил  хорошо,  но  с  характерным
испанским акцентом. - Чувствуешь себя  так  легко,  словно  сбросил  лет
десять, не меньше!
   Расслабленные, в охотку попарившись и похлестав друг друга  душистыми
березовыми вениками, все  сидели  в  чем  мать  родила,  завернувшись  в
простыни, в уютном, жарко натопленном  предбаннике.  Обшитый  тесом  под
старину, декорированный коваными деталями и лубочной  росписью,  зальчик
располагал к откровенной беседе. Братья-коммунисты  дружно  выпивали,  с
аппетитом отдавая честь щедрому, вкуснейшему  угощению.  Перебрасывались
шуточками, рассказывали анекдоты,  но  не  забывали  о  насущных  делах,
группируясь вокруг Григорьева, заискивая, стараясь угодить.
   Около гостей сновали вышколенные официанты, пополняя запас  спиртного
и всевозможной снеди. Доставало и женского  персонала,  подготовленного,
чтобы исполнить любое пожелание гостей.
   В  прекрасном  состоянии  духа,  окруженный  почтительным  вниманием,
Григорьев чувствовал себя помолодевшим и бодрым. Он господин  положения,
от него зависит - казнить или миловать. Кровь его  заиграла,  он  ощутил
прилив сил, захотелось острых ощущений...
   Елена Александровна, крупная блондинка в безукоризненном  медицинском
халате, соблазнительно обтягивающем ее пышные формы, приблизилась к нему
- проверить пульс.
   - Спасибо, Аленушка! -  приветливо  улыбнулся  ей  Иван  Кузьмич  как
старой знакомой. - Что, соскучилась?
   - Всегда вам рада, - угодливо  откликнулась  она,  откровенно  косясь
смеющимися глазами на простыню, вздыбившуюся у него выше колен. - Может,
массаж сделаем?
   - Хорошая мысль! - шутливо, но с достоинством поддержал Григорьев.  -
К вашим услугам!
   Не торопясь, выпил стопку коньяку,  закусил  добрым  куском  отварной
белуги  и,  провожаемый  понимающими,  веселыми  взглядами,   вперевалку
направился в медицинский кабинет, небрежно поддерживая  рукой  спадающую
простыню. Там он лег на спину и, скомкав простыню, не стесняясь  сбросил
на пол.
   - Ну давай, Аленушка! - проговорил нетерпеливо. - Ты ведь  знаешь,  у
моей благоверной то голова болит, то там, где надо...
   Елена Александровна делала  массаж  с  французским  искусством,  сама
загораясь неистовым желанием. Убедившись, что он готов и постанывает  от
нетерпения,  глядя  как  завороженная  на  внушительный  предмет   своих
вожделений, она с удивительной для своей комплекции легкостью  забралась
на него сверху. Приподнялась - и стала медленно  опускаться,  кряхтя  от
удовольствия. Накрыв Ивана Кузьмича пышной грудью, горячо дыша,  покрыла
его лицо мелкими поцелуями...

***

   Когда Григорьев вернулся к зарубежным друзьям,  он  не  испытывал  ни
малейшего угрызения совести, что изменяет жене.
   "Что же я, поститься должен, если у нее там все болит? Пусть лечится,
если не хочет, чтобы я вожжался с  другими  бабами.  Вон  как  они  меня
любят! - самодовольно рассуждал он. - Вот Алена  -  классно  знает  свое
дело! И трудиться не надо".
   После его возвращения дружеский пир разгорелся с  новой  силой,  хотя
отдельные члены  компании  периодически  отлучались  -  для  прохождения
процедур.
   Разговор в основном вертелся вокруг предстоящей  охоты,  но  наиболее
настойчивые просители продолжали осаждать  Григорьева,  стараясь  выбить
для  своих  партий  побольше   финансовых   средств.   "Вот   попрошайки
ненасытные!" - презрительно думал Иван Кузьмич,  с  приветливой  улыбкой
выслушивая просьбы. - Сколько ни дашь - все улетучивается как в  прорву.
Воруют, что ли? Но придется давать, ведь  за  этим  только  и  приехали.
Наплевать им на мировую революцию!"
   Заядлых охотников между ними почти не было  -  наоборот,  большинство
любили животных и не понимали тех, кто питал страсть к этой  узаконенной
форме убийства. Поляк Вацек держал дома очаровательного  малого  пуделя,
любимца всей семьи, и отрицательно относился к охоте.
   -  Неужели  вам  не  жалко  убивать  беззащитных  животных?  Что   за
удовольствие? - поинтересовался он за столом.
   - А чего их жалеть, - ответил как организатор  Иван  Кузьмич,  -  все
равно отстреляют. Не мы, так другие охотники - в сезон. Охота -  царское
развлечение, всем известно.
   Но мысли его вились далеко от  охоты  -  он  с  сожалением  думал  об
испорченных отношениях с  женой.  "Неужто  конец  пришел  нашей  долгой,
спокойной семейной жизни? И в чем причина?  -  пытался  он  разобраться,
проанализировать ситуацию и найти выход. - Вера стала совсем  не  такая,
как раньше. Внешне незаметно - все та же "ягодка", но ведет себя со мной
намного хуже. Прежде не была такой неласковой, раздражительной..."
   Он  пытался  взвалить  вину  на  нее,  но   по   зрелом   размышлении
почувствовал, что не прав. У нее добрый, отзывчивый  характер,  и,  если
сердится,  значит,  есть  тому  серьезная  причина.   Себя   он   считал
непогрешимым.  "Это  все  родственнички!  -  раздраженно  заключил   он,
обиженно поджав губы. - Варвара плохо влияет!  Вера  и  раньше  на  меня
из-за нее дулась, а стоило ей переехать в  Москву  -  все  перекосилось.
Всегда я знал, что Верино внимание и забота будут делиться между  Светой
и младшей сестрой, а мне ничего не достанется. Как в воду смотрел!  Нет,
родственники - это стихийное бедствие".

***

   На следующей неделе Иван Кузьмич, выдержав два дня "холодной войны" в
семье, решил сделать  попытку  примирения.  Вернувшись  с  охоты  вполне
удовлетворенный и в хорошем настроении, он не  форсировал  объяснения  с
женой - выжидал, надеялся: сама не выдержит, и все  у  них  потечет  как
бывало.
   Но  разочарование  и  обида,  овладевшие  Верой  Петровной,  вкупе  с
продолжающимся недомоганием охладили ее чувства к мужу, а неискренности,
фальши не принимала ее честная душа. Она с ним почти  не  разговаривала,
отделывалась короткими репликами.
   Зная, как раньше Вера любила совместные  обеды,  он  позвонил  домой,
сообщил - сможет приехать пораньше, составить им со Светой  компанию.  И
не  ошибся:  ее,  видно,  тоже  тяготит  их  размолвка  -   откликнулась
приветливо.
   - Вот и хорошо. Только приезжай к трем - Света полпятого должна  быть
в консерватории.
   По дороге домой Григорьев обдумывал, с чего бы начать общий разговор,
чтобы создать благоприятную  атмосферу  семейного  согласия.  Зная,  что
жена, когда сердится, встречать  его  не  выходит,  Иван  Кузьмич  своим
ключом открыл дверь, сбросил  дубленку  и,  наскоро  умывшись,  вошел  в
столовую с самой широкой, лучезарной улыбкой,  на  какую  был  способен:
знал, что она до сих пор его красит.
   Вера Петровна и Света ждали его за накрытым столом, спокойно о чем-то
беседуя; увидев его, сразу замолкли.
   - Папочка! Как хорошо, что ты  приехал!  -  радостно  улыбнулась  ему
дочь. - Мы с тобой последнее время очень редко видимся. Я уж решила, что
тебе совсем не до нас -  весь  в  государственных  делах!  -  И  сделала
забавную гримасу передразнив: надула щеки, высокомерно поджала губы.
   - А вот ты и не права! - весело возразил Иван Кузьмич, усаживаясь  за
стол. - Надоели  мне  эти  дела  хуже  горькой  редьки!  Никогда  их  не
переделаешь. Так вдруг захотелось побыть с вами, поговорить  о  семейных
делах, узнать, что у вас на уме да на сердце. А то  и  не  заметим,  как
отдалимся друг от друга. - И со значением посмотрел на  молча  внимавшую
ему супругу.
   Вера Петровна, хорошо изучив мужа за долгие  годы  совместной  жизни,
поняла, что он ищет пути к примирению, и ей это  было  приятно.  "Может,
что-то до него дошло? - думала с надеждой. - Может, изменится?  Ведь  он
умный и меня любит. Просто зазнался и распустился".
   - Ну давайте обедать! - Она бросила на мужа потеплевший взгляд.  -  А
то Света на занятия опоздает.
   Она встала, принесла из кухни супницу под крышкой с горячим  супом  и
стала разливать его по тарелкам.

***

   - А почему я Мишу последнее время у тебя не встречаю? - как бы  между
прочим  осведомился  Иван  Кузьмич  перед  десертом.  -  Вы   часом   не
поссорились?
   - Напрасно надеешься, у нас с ним все о'кей,  -  весело  откликнулась
Света. - Просто ты  всегда  слишком  поздно  возвращаешься  домой.  Миша
сейчас в отъезде - помогает что-то расследовать.
   - Зря ты на меня нападаешь. Я же говорил  -  ничего  против  него  не
имею, даже против его татарской, фамилии. - И  добродушно  посмотрел  на
дочь. - Кстати, почему у него такая странная фамилия - Юсупов? Он  разве
татарин? Вроде не похож... блондин.
   - Никакой он  не  татарин;  разве  в  седьмом  колене!  -  запальчиво
возразила Света. - Маме рассказывала, а тебя я практически не вижу.
   - Ну и что ты рассказывала о нем маме? Мне тоже  интересно  знать,  -
миролюбиво попросил он. - Поверь,  я  не  виноват,  что  поздно  прихожу
домой.
   - А у него отец - древнейшего  русского  рода  Юсуповых,  -  кажется,
отдаленно татарского происхождения. Зато мать - чистокровная русская, из
столбовых дворян Стрешневых, - не без удовольствия доложила отцу  Света.
- Я их родословную видела. Так что жених твоей  дочери  -  потомственный
аристократ, чем очень гордится.
   Григорьев не без любопытства взглянул на дочь - неприятно удивленный,
он ничем этого не выдал. "Парень-то не пролетарского происхождения. Хотя
это сейчас и не так важно, как раньше. Но дочка какова? Гордится, что ее
жених голубых кровей; не чурается класса эксплуататоров.  И  чему  их  в
комсомоле учат?" Но вслух так же добродушно произнес:
   - Хорошо все-таки, что не татарин.  Он  что,  из  тех  Юсуповых,  чей
князек Распутина утопил? Хорошее дело для России  сделал.  Значит,  Миша
вправе претендовать на их поместье Архангельское? - И  рассмеялся  своей
шутке, глядя на дочь веселыми глазами.
   Вере Петровне и Свете тоже понравился его юмор.
   - Хорошо бы хоть дворец оттягать -  там  такой  музей  роскошный!  Да
жаль, ничего не получится! Не вернет  добро  победивший  пролетариат,  -
смеясь, поддержала Света.
   Григорьев наконец почувствовал, что семейная атмосфера потеплела.
   - А как же  ваши  с  Николасм  Егоровичем  матримониальные  планы?  -
впервые  улыбнувшись,  спросила  мужа  Вера  Петровна.  -  Ты   от   них
отступился? На тебя не похоже.
   - Вот как ты меня знаешь, Вера! Тебя не проведешь! - лукаво улыбаясь,
признался Иван Кузьмич. - Конечно, не отступился - мы с ним  обязательно
породнимся. - Видя, что жена и  дочь  непонимающе  уставились  на  него,
засмеялся и пояснил:
   - Просто я внес в свой план корректировки. Мы выдадим за Олега другую
нашу дочь - Надежду. Ведь мы приняли ее в нашу семью? Она почти  так  же
хороша, как Света. Так пусть Олег и  получит  в  жены  ее  сестру!  -  И
Григорьев пристально, как-то остро посмотрел  в  испуганные  глаза  Веры
Петровны.
   Неужели узнал правду? Ох, неспроста  это  сказано!  Она  обомлела  от
мелькнувшей догадки, смущенно отвела глаза, не выдержав его  испытующего
взгляда, инстинктивно чувствуя подвох.

***

   Покончили с десертом; Света ушла на  занятия  в  консерваторию.  Иван
Кузьмич взял жену за руку и ласково предложил:
   - Пойдем, Веруся, на диванчик -  посидим  рядком,  поговорим  ладком.
Ведь есть о чем?
   Вера Петровна молча последовала за ним  в  гостиную;  супруги  удобно
устроились на диване, подложив под спину мягкие подушки.  Вкусный  обед,
согласие, что во время  него  установилось,  располагали  к  задушевному
разговору.
   - Знаешь, Веруся, я вида не показывал, но в душе переживал, что ты от
меня как-то  отдалилась,  -  беззастенчиво  соврал  Григорьев,  стремясь
поскорее добиться примирения. - Если чем тебя обидел - не лучше ли прямо
сказать? Ты же не любишь кривить душой.
   - Дело не в обиде, Ваня. Просто  последнее  время  вижу  вместо  тебя
другого человека. Не того, кто любил меня, а такого, для которого  важны
только собственные интересы. - Вера  Петровна  проговорила  это  залпом,
словно боялась, что муж ее перебьет, и умолкла, глядя на него с  печалью
и укором; все же облегчила душу - тяжело столько времени  носить  это  в
себе.
   Горькая ее критика больно кольнула самолюбие Григорьева,  но,  верный
себе, он сдержался и с деланным недоумением развел руками.
   - Ну знаешь, Веруся, я не согласен! Все, что я делаю, - все для тебя,
для Светы, для нашей семьи. Чем же я тебя так обидел?
   - Ничего  ты,  стало  быть,  не  понял,  Ваня!  -  понурившись,  тихо
прошептала Вера Петровна, но собралась с духом, прямо посмотрела  ему  в
глаза - последняя попытка донести до  него  простую,  как  ей  казалось,
истину. - Что ты сейчас сказал - только красивые  слова.  Ты  считаешься
лишь с собой, со своими удобствами. До других  тебе  дела  нет.  -  Надо
удержать подступающие слезы. - Почему я болею?  А  потому,  что...  и  в
постели ты все делаешь... как тебе хорошо... А обо мне и не  думаешь!  И
еще: что ты сделал доброго для близких нам людей? Мы не раз с  тобой  об
этом говорили... Я своего мнения не изменила.
   "Ну вот, начинается! - разозлился Григорьев, ожидая конца этой  паузы
и отлично понимая, о чем пойдет речь. - Сколько можно говорить об  одном
и том же?" Но  опять  сдержался  и  с  показным  смирением  приготовился
слушать жену.
   - Я тебя стала... бояться. Мне  трудно  делиться  с  тобой  заботами,
сомнениями. Мы  перестали  понимать  друг  друга,  словно  чужие!  -  Не
выдержав напряжения, Вера Петровна расплакалась, захлебываясь слезами, -
горько сознавать крах своего семейного счастья.
   Но Григорьева не растрогали ее  слезы.  "Эх,  никогда  Вера  умом  не
блистала, а к старости так просто сдурела. Такую жизнь ей создал, а она,
неблагодарная, не ценит!" - мысленно возмущался он, но вслух мягко,  как
раньше, предложил:
   - Слушай, Веруся, будет слезы  лить.  Лучше  скажи  конкретно  -  что
сделать, чтоб ты стала мною довольна?
   От такого прямого вопроса  Вера  Петровна  растерялась.  В  душе  она
чувствовала: не понял он,  не  осознал  суть  ее  обиды.  Но  не  мешает
убедиться, что муж готов считаться с ее мнением.  И  она  так  же  прямо
высказала свое горячее желание помочь сестре:
   - Вот ты сейчас сказал, Ваня, что все для меня сделаешь, - конечно, в
разумных пределах. - И с надеждой посмотрела ему в глаза. - А я  хожу  и
переживаю, боюсь к тебе обратиться: знаю - откажешь.
   - Да говори же, не мучай! - не выдержал Григорьев, закипая злостью  -
догадался, о ком пойдет речь.
   - Помоги Славе и Варе получить квартиру. Чтобы у них и их детей  были
нормальные условия, как у нас с тобой. Если не государственную, то  хотя
бы кооперативную.
   - Вон чего захотели! Такую квартиру, как у нас! - уже не скрывая злой
иронии, процедил сквозь зубы Иван Кузьмич. - А кто они такие? Лимитчики!
Пусть поработают, заслужат.  -  Вновь  став  самим  собой,  почувствовал
облегчение. - Ну никак не могу вдолбить в твою тупую голову!  -  уже  не
сдерживаясь, крикнул он в запальчивости. - Для нас  -  все  сделаю!  Для
всяких там родственничков - и думать не стану! Не хочешь ты,  видно,  со
мной больше ладить. Ну что ж, пускай! - Резко поднялся и ушел в кабинет,
ругая себя за несдержанность, но абсолютно убежденный в своей правоте.
   Трещина в их отношениях грозила перерасти в пропасть.

Глава 15
"ЗОЛОТАЯ МОЛОДЕЖЬ"

   В  доме  Григорьевых   готовилось   большое   празднество:   Светлане
исполнялось двадцать лет - знаменательная, круглая дата!
   Несмотря на размолвку с мужем, а может быть, именно  из-за  нее  Вера
Петровна целиком посвятила себя хозяйственным заботам.  Надо  переделать
массу дел, предусмотреть каждую мелочь, чтобы семейный  праздник  прошел
безупречно, запомнился Светочке на всю жизнь.
   Иван Кузьмич помогал ей обеспечить празднование дня  рождения  дочери
всем необходимым: никто  пусть  не  заметит  трещины,  образовавшейся  в
отношениях с же