ни к чему. И еще одно, - добавил он, немного подумав. - Я ей оставлял перед отъездом свой медальон. Пусть вернет и его.
     Прежде чем ответить, Марк задумался. "Значит, Миша ничего не знает о сыне. Сало в тюрьме и не скоро оттуда выйдет, если не сгинет там вообще", - рассудил он и решил не проявлять инициативы. "Узнает со временем, если Света захочет или судьба так распорядится", - сказал он себе и, зная, что медальон она подарила сыну, ответил:
     - Само собой разумеется, Миша. Все находится в полной сохранности, завтра днем я тебе все доставлю. Кроме одного. - И тихо, но настойчиво попросил:
     - Не принуждай ее возвращать медальон, она не хочет с ним расставаться. Со временем, может, и сам поймешь, что не так велика ее вина.
     Впервые в этот день в переполненной гневом и обидой душе Михаила шевельнулось что-то похожее на жалость, и он не стал настаивать.
     - Ладно, пусть так, - согласился он скрепя сердце. - Пусть сохранит, если хочет. Из памяти все равно того, что было, не выбросишь!
     Полдня Светлана провела как во сне, а потом слегла. У нее произошел нервный срыв, она почувствовала полный упадок сил. Ничего не могла делать ни по дому, ни тем более идти в театр. Целиком ушла в себя, в мысли о своей жестокой, несправедливой судьбе.
     - Что с тобой, доченька? - встревожилась Вера Петровна. - Захворала? Что у тебя болит? Ведь целый день лежишь и обедать не вставала!
     Она зашла в комнату дочери, присела рядом с ней на кровать, пощупала ее пылающий лоб. Ответом ей были лишь безудержные рыдания. Мать с жалостью смотрела на нее, понимая своим чутким сердцем, что дело тут не в здоровье... Подождала, пока дочь немного успокоится.
     - Что случилось, родная? С Марком поссорилась или еще что?..
     - Миша вернулся... - почти беззвучно произнесла Света, захлебываясь слезами. - Утром звонил... все узнал. Что делать, мама?.. Мне теперь и жизнь не мила!
     От такой невероятной неожиданности Вера Петровна лишилась дара речи; долго сидела молча, слушая незатихающие рыдания дочери, а потом как-то траурно выдавила:
     - Ну и... как он?
     - Не хочет больше меня знать. Считает, предала его, нашу с ним любовь! И он тысячу раз прав, мамочка! - И завыла в безысходном отчаянии.
     Вера Петровна сидела, сгорбившись, рядом с дочерью, переживая вместе с ней постигшую ее сердечную драму и оплакивая крушение такой сильной и пламенной любви. Она понимала, что сделать уже ничего нельзя и помочь горю дочери невозможно. Вдруг она выпрямилась, спросила:
     - А как, доченька, вы порешили с сыном? Он что же, и Петеньку знать не хочет?
     Светлана ничего ей не ответила, только завелась еще сильнее, стала всхлипывать и выть, - у нее началась истерика... Вера Петровна, ни о чем больше не спрашивая, встала, налила в стаканчик валериановых капель, подала дочери:
     - На, Светочка, выпей. Тебе нужно успокоиться. Не забывай, что у тебя есть сын.
     Это подействовало: Света приняла капли, постепенно утихла и уже почти спокойно объяснила:
     - Ни о чем я не успела ему сказать. Он и слушать ничего не захотел. Поделом мне! - И замолчала, мрачно глядя перед собой невидящим взором.
     - Все же, доченька, мне кажется, ты к себе несправедлива. И Миша - тоже, - осторожно, боясь вызвать новый взрыв эмоций, высказалась Вера Петровна. - Ты очень долго его ждала. Много лет. Пока можно было. И не твоя вина, что не дождалась. Виноваты обстоятельства. Судьба!..
     - Нет, не согласна я, мама! Мишенька прав, - без слез, но с горьким сожалением вынесла себе приговор Светлана. - Просто слабой я оказалась, мне не хватило силы любви и памяти! Почему его мама смогла сохранить свою верность памяти мужа? Другие люди были раньше?
     - Что ж теперь казниться, ведь былого не воротишь, - попыталась урезонить дочь Вера Петровна. - Не помирать же и впрямь. Что с сыном будешь делать? Познакомишь с отцом?
     - Пока сам не захочет, ничего о нем Петеньке говорить не буду, - подумав и уже полностью овладев собой, решила Светлана. - Он знает, что его отец погиб. Пусть и дальше так думает. Будет Григорьевым, если Миша не одумается! Зачем его лишний раз тревожить?
     Теперь пришла очередь погоревать матери:
     - Что же это такое?.. Кто же нам ворожит?.. - причитала она, жалея и себя, и дочь. - Я родила тебя от любимого, но судьба нас разлучила, и он до сих пор ничего не знает об этом. И у тебя - то же самое! Неужели и Петеньку будет растить не родной отец, а у тебя тоже с ним счастья не будет?
     Вера Петровна обняла дочь, целуя ее и поливая слезами солидарности. Так они и плакали вместе, пока не устали от слез. Первой успокоилась мать и, сев на кровати, объявила о своем решении:
     - Ты, доченька, с Петей поступай как знаешь, а я от Степана Алексеевича скрывать больше правду не стану! - высказала она то, что созрело как плод ее долгих раздумий. - Он имеет право и будет знать!
     - А если обидится, начнет переживать? - Света откликнулась на крутой поворот разговора, желая хоть немного отвлечься от захлестнувшего ее горя. - Не сделаем ли мы ему хуже? Ведь он живет себе... в неведенье счастливом...
     - Будь что будет! Не могу я больше молчать! Совесть загрызла, - призналась Вера Петровна дочери. - Пока был жив Ваня, я оправдывалась тем, что скрывала правду ради вас, ради семейного спокойствия. А теперь ради чего? Он хороший человек, поймет. Вам обоим будет лучше жить! - заключила она, убежденная в своей правоте.
     Наконец-то Вера Петровна твердо решила посвятить Розанова в его причастность к рождению Светланы и рассказать всю правду о том, что произошло дальше. Но сделать это ей снова не удалось. На этот раз - только потому, что ее опередили.
     После смерти своего незабвенного Чайкина Лидия Сергеевна совсем опустилась. Крушение связанных с ним планов лишило ее обычного честолюбия, уверенности в себе, и она поплыла по течению. Стала еще больше пить, постепенно превращаясь в алкоголичку.
     - Ну что ж ты все убиваешься, Лида?! Зачем столько пьешь? Так и подорвать здоровье недолго! - часто корила ее соседка Раиса Павловна: она издавна ей симпатизировала, знала о Чайкине и сочувствовала ее горю. - Ведь ты интересная женщина, сможешь еще устроить свою личную жизнь.
     Нельзя сказать, что она не делала попыток, но чары, увы, уже не те! Пыталась даже отбить у семьи одного родителя - понравился он ей, приезжал забрать сынишку из детского сада, когда жена в больнице долго лежала. Активность ее сработала, стали встречаться, но кончилось рее скандалом. В результате ее перевели в уборщицы за моральную неустойчивость. Да и не выгнали только потому, что комендант за нее вступился, который сам глаз на нее положил. Этот высокий, сухопарый старик, участник войны, еще довольно крепкий, все же не соответствовал ее темпераменту. Уступила она ему от одиночества и из благодарности за защиту. Да и он тоже одинок, любит выпить. Это их и связывало больше всего, и стали они уединяться в его каптерке.
     Связь их длилась довольно долго; эту тесную дружбу, конечно, приметили, и однажды кто-то из склочных сотрудников стукнул начальству - получился новый конфуз.
     - Ну как вам не стыдно, Лидия Сергеевна? Понимаем: человек вы одинокий, сердцу не прикажешь. Но ведь здесь детское учреждение! Как можно заводить флирт? Да к тому же вы были нетрезвы1 - выговаривал ей заведующий, добрый и отзывчивый по натуре человек. - Я, конечно, должен бы вас уволить, но. мне обоих вас просто по-человечески жаль. - Помолчал немного, потом решительно поставил ей ультиматум:
     - Оставайтесь, если устраивает работа, но никаких больше встреч! Что-нибудь еще выкинете в этом роде - сразу приходите за трудовой книжкой.
     Дружба ее со стариком комендантом на этом прекратилась, но он продолжал ей симпатизировать и, как непосредственный начальник, часто прикрывал. Несмотря на унизительную должность, Лидия Сергеевна местом своим дорожила. Работа в правительственной системе сохраняла ей льготы, и, кроме того, как ни странно, она теперь больше зарабатывала, используя возможности совместительства.
     В общем, не опустилась еще на самое дно, кое-как держала голову на поверхности жизни.
     Надежда прилетела в Москву, никого не предупредив, в пасмурный осенний день. Над аэродромом висела низкая облачность и их рейсу едва разрешили посадку. Звонить своим постыдилась: лгать им ей не хотелось, говорить правду - тем более. А прибыла она делать аборт. В Париже это было неудобно - мог произойти скандал: в посольстве все знали о ее романе с атташе Шкляровым и беременность сразу связали бы с ним.
     Заказав такси еще в самолете, Надя без проблем добралась до знакомого с детства дома, своим ключом отперла входную дверь и остановилась на пороге, неприятно пораженная царившим в квартире беспорядком. В комнате на столе - грязная посуда и пустые бутылки; мать в одежде вповалку спит на диване.
     - Ну хватит валяться! - встряхнула ее Надя. - Неужто не проспалась? Как можно так напиваться?
     Лидия Сергеевна, очнувшись, изумленно протерла глаза:
     - Боже мой, мне это не снится? Доченька! Ты? Будто с неба свалилась..
     - Так и есть, только что прилетела.
     - А почему не дала знать? Могла ведь позвонить или отбить телеграмму, - недоумевала мать, тяжело поднимаясь и оправляя на себе платье.
     - Не до этого было! Мне случайно подвернулся бесплатный служебный билет и срочно пришлось вылететь, - не утруждала себя правдоподобным объяснением Надя. - Сама знаешь как дорог пролет до Парижа.
     Но Лидия Сергеевна была верна себе:
     - Откуда же мне знать? Ты же меня к себе не приглашаешь, - язвительно упрекнула дочь. - Только папочке - такая честь, а меня, видать, стесняешься!
     - Как же не стесняться, мам, когда от тебя так разит, - укоризненно покачала головой Надя. - Да ты посмотри на себя в зеркало - на кого похожа!
     Лидия Сергеевна тяжело вздохнула:
     - С горя я пью, доченька. Тошно мне жить без Васеньки!
     - Понимаю тебя, мам, любила ты его, - посочувствовала ей Надя. - Мне тоже тошно жить с нелюбимым мужем, но я же не пью!
     - Что, все не ладите с Олегом? Детей нужно завести! Они помирят тебя с мужем, скрепят вашу семью.
     - Чья бы корова мычала, а твоя - молчала! - взорвалась Надя. - Что же я не скрепила нашу семью и не помирила тебя с папой? Прежде чем поучать, на себя оглянись!
     Этот ее аргумент действует безотказно - Лидия Сергеевна сразу сникла.
     - Что правда, то правда. Но твой отец меня не жаловал, а тебя Олег любит. Ты все же держись за него, - неуверенно попросила дочь. - Найдешь ли ты еще кого - неизвестно. А он наверняка послом будет!
     - Да хоть принцем Уэльским! На дух он мне не нужен. Думаешь, я не хочу завести ребенка? Но этот боров ни на что не способен!
     - Ты все же подумай, доченька, не спеши! А мне, по правде, сейчас не до этого, - вздохнула Лидия Сергеевна. - Сняли меня с заведующей!
     - Вот оно что! Теперь понятно, отчего так напилась. Что с тобой, мама? Ты же умная, честолюбивая. Как могла так опуститься?
     - Выходит, не такая я умная, - понуро опустила голову Лидия Сергеевна. - И жить мне стало совсем неинтересно, как не стало моего Васеньки. Так что не спеши с Олегом расставаться. Видишь, что сделало со мной одиночество?
     Но Надя с ней не согласна.
     - Еще хуже - одиночество вдвоем, мама. Нельзя жить с мужем, которого не любишь. Я всегда тебя осуждала, а теперь понимаю.
     - Доченька! Бедненькая ты моя! - Лидия Сергеевна порывисто обняла дочь, и Надя, как в детстве приникла к ее груди; обе залились слезами.
     От матери Надежда решила поехать к отцу. Когда позвонила предупредить, Степан Алексеевич несказанно обрадовался:
     - Это надо же! Я сам только прилетел и такой чудный сюрприз! Побывал в Монголии. Бери скорее такси - и ко мне! За тройной счет! Твой отец временно разбогател.
     - Лечу к тебе на крыльях! - весело ответила Надя. - И оплачу такси сама - между прочим, валютой. Но ценю твою щедрость, папочка!
     Когда она к нему добралась, Степан Алексеевич молча стиснул дочь в крепких объятиях и горячо расцеловал. Потом повел в комнату, в которой ничего по сути не изменилось - разве лишь прибавилось на полках книг. Там усадил ее на диван, обхватил за плечи своей большущей рукой и прижал к себе.
     - Ну рассказывай, как долетела и что у вас нового? Все так же грызетесь с Олегом? Почему не заводите детей? - забросал ее вопросами и добавил:
     - Я так мечтаю о внуке!
     - Думаешь, я не мечтаю, папочка? Но Олег... - Надя смущенно замялась, - как бы это сказать... не состоятелен... как мужчина. Он мне противен, а ты говоришь - завести детей. Ничего не получается!
     - Очень неприятно это слышать, - поморщился отец. - А со здоровьем у вас все в порядке?
     - У меня все нормально, а у него... не знаю. Но не заводить же мне ребенка от прохожего молодца? - горько пошутила Надя. - Я хочу родить от мужа!
     - Верно, доченька! Адюльтеры - это пошло и низко! А обман еще хуже. Ведь правда в конце концов выйдет наружу, и ребенок тебе этого не простит.
     Тяжело вздохнув, Надя призналась отцу:
     - Наверно, я с Олегом разведусь. С ним мне и Париж не в радость.
     Немного помолчала и добавила:
     - Не люб он мне. Ты помнишь: я тебе говорила про Костика - того волейболиста? Вот с кем у меня было счастье! Думала, что смогу позабыть. Но... ничего не выходит.
     Степан Алексеевич еще крепче прижал к себе дочь, сочувственно сказал:
     - Да уж, плохи дела! Но все же придется к чему-то прийти. Негоже лицемерить и разводить семейную грязь. Ты молода и еще сумеешь найти свое счастье.
     - Папочка! Ты у меня самый лучший на свете! - нежно поцеловала его Надя и, бросив испытующий взгляд, мягко спросила:
     - А с Верой Петровной за это время не виделся? Неужели ты все еще один... из-за нее?
     - Да, дочка, - грустно признался Степан Алексеевич. - Она у меня все еще здесь, - коснулся рукой сердца, - и похожей на горизонте что-то не видно.
     "Это надо же - какая сильная любовь! - мысленно восхитилась Надя. - Отец пронес ее через всю жизнь". Ей стало его очень жалко - все еще моложавого и красивого, захотелось помочь ему стать счастливым, и она, движимая женским чутьем, сказала:
     - По-моему, папуля, у тебя теперь есть шансы. Последние годы отношения у нее с Иваном Кузьмичом были... не того...
     - Давай лучше не будем об этом, - болезненно сморщившись, перебил ее отец. - Все не так просто... Вера... Вера Петровна - преданная душа. Она очень порядочный человек...
     - Ты прав, папа. Она - чудесная женщина. Очень искренняя. И мне кажется, тоже к тебе неравнодушна. Тем более что... вас связывает... - Надя оборвала фразу на полуслове, никак не решаясь открыть отцу тайну.
     - Что ты хочешь сказать? - насторожился он, вопрошающе глядя на дочь.
     "Нет! Не могу я сейчас сказать ему правду, она его убьет, - испуганно подумала она и уклончиво ответила:
     - Так, одну очень важную вещь. Но сейчас, думаю, этого делать не следует.
     - Ладно, тогда не говори, а лучше объясни: почему невнимательна к матери? - упрекнул ее Степан Алексеевич. - Так ни разу и не пригласила в Париж. Ведь она, помнится, сыграла не последнюю роль в том, что ты туда попала.
     - Потому и не пригласила! - вспыхнула Надя. - Это она меня толкнула на брак с Олегом. Из-за нее я порвала с Костиком и потеряла свое счастье! И еще потому... - сразу погаснув, добавила с горечью:
     - Что она... очень опустилась...
     Степан Алексеевич нахмурился.
     - Ты, как дочь, не должна была этого допускать, Наденька! Да чего уж сейчас говорить? Она что, по-прежнему пьет? Все одна?
     - Да, папа. Ее из-за этого с заведующих сняли. И все горюет по тому... за которого замуж собиралась...
     - Ты, доченька, будь к ней повнимательнее! Мать все же, - укоризненно покачал он красивой головой.
     - Вот за что я особенно люблю тебя, папочка. За твою доброту! - обняв за шею, горячо поцеловала отца Надя.

***

     Сроки беременности поджимали и по совету врачей Надежде пришлось срочно лечь в больницу, так и не повидавшись с сестрой (Света вот-вот должна была вернуться с гастролей). За хорошую плату в валюте ей предоставили отдельную палату с телефоном, холодильником и даже телевизором.
     Света примчалась сразу, как приехала, в тот самый момент, когда все уже было кончено и Надя лежала не зная - радоваться ей или горевать.
     - Ну вот, врачи говорят - твоему здоровью, слава Богу, ничего не угрожает, - со счастливой улыбкой поцеловала она сестру. - Я, конечно, рада, хотя и сейчас не одобряю, что ты на такое решилась..
     - Только не морализируй, Светик! - попросила Надя. - Тысячи женщин это делают. Ничего особенного...
     - Знаю, и все же это - против Божьих законов. Я с теми, кто считает аборт убийством собственного ребенка. Смотри, не пожалей об этом!
     - А я уже жалею, сестричка, - грустно призналась Надя. - Но не потому, как расценивают это церковь и моралисты. Многие, как и я, делают это вынужденно. А потому... - она запнулась, и на глаза у нее навернулись слезы, - потому...
     - Неужели осложнения, Наденька? - испугалась сестра.
     - Да. Прошло у меня все далеко не гладко. Врачи говорят, что вряд ли смогу снова забеременеть. Нужно лечиться - тогда, может быть...
     Света со слезами обняла сестру.
     - Наденька, дорогая, не верю! Сердцем чувствую - ты сможешь! За что Богу тебя так наказывать? Ты достойна счастья! Не сдавайся, лечись!
     - Я и не думаю сдаваться, буду лечиться, - бодрилась Надя. - И, потом, не в одних детях счастье. Ладно, лучше скажи, как дела у Веры Петровны и моего племянничка? Кстати. - Пытливо посмотрела на сестру. - Твоя мама не хочет встретиться с нашим отцом? Ведь он ее, Светочка, очень любит!
     - Ты считаешь это уместным? С учетом их прошлых... - замялась Света, - отношений... Да и память о папе... то есть об Иване Кузьмиче... еще свежа.
     - А по-моему, пора уже им выяснить эти свои... отношения. Ведь так и вся жизнь пройдет, а они, - Надя бросила на сестру просительный взгляд, - просто созданы друг для друга.
     Света ей не ответила, и сестры помолчали, занятые своими мыслями, потом Надя сказала:
     - Знаешь, о чем я думаю? Нельзя больше скрывать от нашего отца правду! Хочешь или нет, но я наконец открою ему, что ты - его дочь. Это будет только справедливо!
     Света наклонилась и поцеловала сестру.
     - Делай как знаешь, Наденька! Наверно, ты права...

***

     И все же в тот свой приезд Надежда так и не решилась сказать отцу правду о Свете, хотя, как никогда, была близка к этому.
     Степан Алексеевич отвез дочь из больницы домой на своей машине (знал лишь, что обследовалась там по женской части). Когда его "Жигули" - четверка остановилась у ее дома, Надя предложила:
     - Может, зайдешь и хотя бы поздороваешься с мамой? Ну сколько можно враждовать? Давно пора вам установить спокойные, ровные отношения.
     - А зачем? - спокойно возразил отец. - Это было бы неискренно, а я ненавижу фальшь! Мы - чужие люди и не забыли прошлых обид. Если бы не ты, она бы для меня больше не существовала. Так для кого нам ломать комедию? Думаю, и тебе это не нужно.
     Он помолчал и, тепло улыбнувшись, добавил:
     - Вот когда подаришь мне внука, и мы с ней станем дедушкой и бабушкой вот тогда еще подумаю...
     Его слова разбередили у нее еще свежую рану, и Надя, испытывая душевную муку, подумала: "Ну что ж, придется открыть ему правду, как это ни тяжело! Он должен знать, что от меня внуков не дождется. И что горевать не стоит: у него уже есть один - Петенька. Пора ему знать, что Света - его дочь!" И собравшись с духом, сказала:
     - Оставь эту надежду, папа. Своих детей у меня не будет - врачи говорят что-то неладно с гинекологией, но не волнуйся, - глубоко вздохнула, - без внука ты не останешься! Давно хотела тебе сказать... да все не решалась... - сбивчиво начала она, опасаясь его бурной реакции, - о том, что...
     - Погоди, дочка! Если задумала взять приемного ребенка - спешить не надо, - не вытерпев, перебил ее Степан Алексеевич. - Слож