анно, хочется себя уважать. Или ты думаешь, что мы должны терпеть присутствие этой женщины и пересуды обслуги? По-моему, кто-то хотел соблюдать приличия! - язвительно и твердо заявила Вера Петровна.
     - Ну и куда же вы денетесь с ребенком? - уцепился за последний аргумент Григорьев.
     - Придется отправить Петеньку с детским садом, хоть мне это не по душе. Кроме болезней, он ничего хорошего оттуда не выносит. - Вера Петровна явно обдумала все заранее.
     - Ну а сама ты... в городе все лето торчать собираешься или, может, к своему профессору побежишь? - не выдержал Григорьев - и тут же пожалел о сказанном.
     Вера Петровна побледнела, выпрямилась, потом лицо ее запылало негодованием. Светлана, тоже бросив сборы, встала рядом с матерью.
     - Ну вот что, Ваня, - тихо, печально произнесла Вера Петровна, чувствуя слабость от охватившего ее волнения, - прости, но ты сам напросился. - Собрала все свое мужество и заявила ему в глаза окрепшим голосом:
     - Все эти пять лет я не имела личной жизни, свято соблюдала правила, установленные тобой. Отреклась от себя. Спасибо, выручил внучок. Ему я отдавала всю неистраченную заботу и любовь. Соблюдала приличия. Но теперь - все!
     Вера Петровна бесстрашно смотрела на притихшего Григорьева.
     - Ты хочешь жить в свое удовольствие, не считаясь с нами? Пожалуйста! Но и мне дай свободу! Я ведь не старуха. Попрекаешь меня Розановым? Ну что ж, он одинок и, кажется, все еще ко мне неравнодушен. Да и, no-правде сказать, хоть и вечность пролетела, чужим мне не стал.
     При этих словах Иван Кузьмич вскочил с места, будто подброшенный пружиной.
     - Только посмей пойти к нему, только попробуй сказать о Свете! - заорал он во весь голос и осекся, увидев, как у дочери вытянулось лицо; но остановиться уже не мог. - Ну и пусть узнает! Все становится известным - рано или поздно. Кто ее вырастил, кто отец? Я, и только я! Он до сих пор ничего не знает! Тоже мне папаша. - Тут он ощутил боль в сердце и тяжело опустился на стул, схватившись за грудь и бормоча:
     - Ну вот... С вами снова инфаркт заработаю...
     Боль отпустила неожиданно, как и возникла. Надо держать себя в руках, говорить спокойно.
     - В общем, так. К вашему приезду на дачу медпункта там не будет. Очень жалею, что погорячился и сказал лишнее. Прошу прощения, - особенно у тебя, Светлана. К старости глупеть стал. Бывает. Но тебя, Вера, предупреждаю: если что до меня дойдет про вас с Розановым - я его уничтожу! Не физически, конечно, - морально и материально. Сделаю так, что его отовсюду выгонят. Козам на огороде будет лекции читать! Имею право: немало он мне крови попортил! - С этими словами, чувствуя себя опустошенным и больным, Григорьев, почему-то прихрамывая, вышел из дома и направился к ожидавшему его "членовозу".
     После тяжелой сцены, устроенной Григорьевым, Вера Петровна и Светлана еще долго сидели в траурном молчании, переживая случившееся; они отчетливо сознавали окончательный крах семейных отношений.
     "Ну зачем он это сделал? Взял и сам все порвал!" - горевала Вера Петровна, понимая, что возврата к нормальным отношениям с мужем уже никогда не будет.
     "Вот все и выяснилось. Правду мне Надя сказала. Сам он признался, - с болью в сердце думала Светлана. - А кому это нужно? Жаль и его, и себя!"
     - Послушай, мама, - нарушила она наконец тягостную тишину. - Мне трудно поверить, что за это время Степану Алексеевичу ничего не было известно. Неужели ему так никто и не сказал? Невероятно! - Помолчала, добавила:
     - Ведь с ним удар может случиться. Он производит впечатление очень порядочного человека.
     - Не знаю, доченька. - Лицо у Веры Петровны затуманилось. - Наверно, так и есть, хоть и непонятно. Он дал бы мне знать при встрече. Да что говорить, - конечно же, захотел бы тебя видеть!
     - Ты права, - согласилась Светлана. - Я бы тоже это заметила на свадьбе у Нади. Он смотрел на меня приветливо - ведь я твоя дочь. Но... не так! Я бы почувствовала!
     И они снова замолчали, - каждая думала о своем. Вера Петровна печалилась, размышляя над своей неудавшейся личной жизнью. Со своей прямой натурой не сможет она теперь соблюдать и видимости семейных отношений. Как ей вести себя с Григорьевым?
     Душа ее подсознательно искала выход, ощущая неистраченный запас любви и нежности. Постепенно ее помыслы обратились на Розанова: "Как ему живется? Думает ли еще обо мне иногда? - мелькнуло у нее в голове. - Как жестоко обошлась жизнь с таким чудесным человеком! Ведь с отъездом Нади он, наверно, совсем одинок..."
     Светлана предавалась скорби об отце - об Иване Кузьмиче Григорьеве. Не ведая о его расчетливости и прагматизме, она исходила из того благородства, которое он проявил, приняв ее мать с чужим ребенком и всю жизнь окружая их любовью и заботой.
     Она охотно прощала ему резкость, и сердце ее разрывалось от жалости к нему и от того, что, как ей казалось, жизнь к нему несправедлива.
     - Ты знаешь, мама, - вновь нарушила она гробовое молчание, - я, наверно, никогда не смогу относиться к профессору Розанову как к отцу. Он хороший человек и ни в чем не виноват, но... для меня он все же... чужой, незнакомый... Хотя, не скрою, где-то здесь... - и прижала руку к сердцу, - что-то екнуло... И тянет узнать о нем побольше.
     Но тут душу ее захлестнула волна любви, и нежности, и жалости к Ивану Кузьмичу и на глазах появились слезы.
     - Степан Алексеевич никогда не сможет заменить мне папу! С рождения не было у меня другого отца - и не будет! Ты меня прости, мама, но, как бы ни сложились у вас дальше отношения, а я его не оставлю. Ему очень тяжело, и нужно ему мое внимание.
     Мать молчит, и попытки не делает возражать.
     - Вот видишь, я права, мама! Так велит мне сердце... А ты... ты вправе поступать по-своему. Я не скажу ни слова против. Мне понятно твое состояние, и ты должна быть счастлива.
     Они еще некоторое время сидели молча, а потом не сговариваясь возобновили сборы на дачу.
     Почти весь летний период прошел у Григорьева в напряженной работе. Такого количества сложных финансовых операций он не проворачивал за все время пребывания в аппарате ЦК. Он еще не стар, и здоровье восстановилось, но к концу дня так уставал, что буквально еле волочил ноги. Если и появлялся на даче, то обычно поздно вечером.
     - Не остается сил даже поиграть с Петенькой, - жаловался он Вере Петровне, молча подававшей ужин, и сразу шел спать.
     Григорьев добросовестно, в поте лица выполнял все поручения, хотя его не посвящали в их тайный смысл и он многого не понимал из того, что ему приходилось делать. Операции совершались секретно и сводились к размещению крупных сумм партийных денег в совместных с частными лицами предприятиях.
     - Ну зачем переводят новые шикарные гостиницы в совместное владение, тем более с иностранцами? Ведь только что построили на партийные деньги, - недоумевал Иван Кузьмич. - С какой целью вкладываем партийную казну в коммерческие банки? Делать деньги? Но и так же все в своих руках!
     Перестройка возродила частную собственность. Как грибы после дождя росли кооперативы, частные предприятия, коммерческие банки. Но для чего нужно было это делать на деньги партии? Только для того, чтобы ими завладела партийно-комсомольская элита? Для личной наживы?
     Григорьев считал, что в таком крупном масштабе это маловероятно, и не ошибся. К концу лета, когда противостояние между центральной властью и президентом России достигло кульминации, ему стал наконец ясен дальний прицел партийного руководства.
     - Просто не хочется верить, Владимир Николаевич, - неужели было необходимо создавать ГКЧП и отстранять Горбачева? - поделился Иван Кузьмич с Нехорошевым, приехавшим к нему на прием с очередной просьбой. - Зачем стягивать к Москве столько войск и бронетехнику? Зачем пугать людей?
     Официальное объявление - солдаты посланы для уборки картофеля. Это же курам на смех! Не такой уж дурак наш народ. - Он озабоченно взглянул на Нехорошева и понизив голос добавил:
     - Неужели боятся, что Ельцин их скинет? У него же никого нет, кроме толпы крикунов из "Демократической России". Он - карлик против военно-партийного руководства! Зачем нужна армия, когда достаточно спецназа? Одной "Альфе" под силу всех скрутить и доставить в Лефортово.
     Они дружески беседовали за рюмкой коньяка, удобно расположившись в мягких креслах в комнате отдыха. В последние месяцы ради Светланы он сблизился с Владимиром Николаевичем, который не преминул этим воспользоваться.
     - Колосс, мне сдается, на глиняных ногах, - не скрывая сарказма, высказал свое мнение Нехорошев. - Боятся они Ельцина, потому что за ним народ. Вот и войска нагнали, чтобы люди испугались и сидели дома, пока его будут брать.
     "Ну и дела! Неужели пойдут на кровопролитие? - мысленно ужаснулся Григорьев. - Можно ли было еще год назад представить, что такое возможно?" Вслух же мрачно предположил:
     - Если у Ельцина есть шансы победить, так для партии это катастрофа! Он не простит гонений, которым подвергался, запретит КПСС - это точно!
     Теперь он уже четко представлял себе смысл тайных операций: прятали партийную казну на случай поражения! Это означало, что победа Ельцина считается реальной и приняты крайние меры.
     - Вот вы сказали, Иван Кузьмич, что "гекачеписты" отстранили Горбачева. А так ли это на самом деле? - осторожно, как бы боясь зайти за грань дозволенного, спросил Нехорошев. - Что он изолирован и не ведает, что творится?
     - Говори яснее, - попросил Григорьев, хотя сразу отлично понял, что тот имел в виду, - и сам об этом догадывался.
     - Сдается, что ГКЧП только ширма. За всем этим стоит сам генсек, которому Ельцин поперек горла.
     - Но тогда зачем нужен этот фарс?
     - Чтобы сохранить имидж поборника демократии. А Ельцина иначе как насильственным путем не убрать, - довольно логично изложил свое мнение Нехорошев. - Вот он и решил оказаться как бы в стороне. Как всегда! Вспомните Тбилиси, Баку, Вильнюс. Но простите, Иван Кузьмич, разве вам не лучше, чем мне, известно все это? - удивился он, проницательно глядя на Григорьева.
     - Такие вопросы решаются у нас в узком кругу ближайших соратников. Я же - хозяйственник и не принадлежу к их числу, - объяснил Иван Кузьмич, хотя знал, что не посвящен потому, что не доверяют.
     Резонные доводы Владимира Николаевича заставили Григорьева всерьез задуматься. До этого ему казалась абсурдной возможность поражения такой могучей силы, как КПСС. С присущим ему прагматизмом он стал анализировать свои перспективы на случай победы демократов. Поразмыслив, пришел к выводу, что некоторая надежда у него все-таки есть.
     - Куда они денутся? Придут ко мне на поклон, - без особой уверенности предположил он, стараясь себя успокоить. - Поинтересуются, куда подевались партийные миллионы.
     Вместе с тем его не оставляла мысль о грозящей ему опасности. Все это возможно, если только его не прихлопнут. Одна надежда - потеряют власть над спецслужбами.
     Немного успокоившись, Григорьев стал ждать дальнейшего развития событий, отчетливо сознавая, что наступил самый опасный и решающий поворот в его судьбе.
     Решив для себя, что катастрофа КПСС вполне вероятна, Иван Кузьмич задумал обеспечить себе "запасной аэродром", предоставив в случае прихода новой власти ценнейшую информацию, которой располагал. Отобрав самые важные документы, он уложил их в большой пакет, опечатал его и положил в кейс.
     Эти документы он решил хранить в домашнем сейфе - пусть будут в нужный момент под рукой, если придется дать им ход. Следует спешить, обстановка в столице накаляется, и можно ожидать всего. Его радовало, что нет свидетелей, - жена с внуком еще на даче.
     Однако, придя домой, он был неприятно удивлен - квартира полна народу: за обеденным столом Вера Петровна с тетей и супруги Никитины с детьми. Оказывается, они сговорились совместно посетить зоопарк и теперь заехали домой отдохнуть и пообедать. Иван Кузьмич заглянул в столовую, поздоровался, а потом пошел к себе в кабинет, спрятал пакет в сейф и примкнул к шумному обществу.
     - Как хорошо, что ты пришел, Ваня! - взволнованно обратилась к нему Варвара. - Ну убеди моего ненормального мужа! Нечего ему, отцу двоих детей, делать у Белого дома! Там же война может начаться!
     - А чего тебе там понадобилось, Вячеслав? - поинтересовался Григорьев, мрачно взглянув на мужа Вари. - Считаешь, без тебя там не обойдутся?
     - Вот на это и рассчитывают негодяи, - убежденно ответил Никитин, - на извечное обывательское "моя хата с краю"! На испуг берут. Но я не поддамся!
     - Но что тебя все-таки заставляет? Почему так рвешься? У тебя же дети! - наступал на него Иван Кузьмич: ему интересно знать: что движет такими людьми, как известный хирург Никитин, чем вызвана их готовность к самопожертвованию. - Ты что же, риска не боишься?
     - Боюсь, - честно признался Вячеслав Андреевич. - И детей жалко, и Варю, если что. Но иначе поступить не могу! - Глубоко вздохнул и с вызовом поглядел в глаза Григорьеву.
     - Сейчас, возможно, решается судьба России - освободится или нет народ от жестокого, лицемерного гнета коммунистического режима. Как живут наши люди? Хуже всех в Европе! Что дала революция? Построили коммунизм? Вот видишь - тебе самому смешно. А тут не смеяться - плакать надо! - Осуждающе посмотрел на Григорьева. - Тебе бы покаяться, Иван Кузьмич! Столько лет дурили народ! Вот Ельцин обещает покончить с этим, возродить Россию - и я с ним. Ради будущего своих детей! Хочу помочь, защитить! Я врач - могу понадобиться.
     Однако Григорьева его пламенная речь не смутила и ни в чем не убедила. Сытый голодного не понимает!
     - Ну ты и карась-идеалист! Прости, это я по-свойски, без обиды. Значит, от коммунистов решил Россию освободить, Ельцину поверил? - И насмешливо покачал головой. - А кто такой Ельцин? Один из партийных воротил, только шкуру сменил. А кто вокруг него? Секретари и члены ЦК, партийно-комсомольский актив, профессора научного коммунизма. Все - перевертыши! В одночасье демократами стали! И ты, наивный, им веришь?! Просто к власти рвутся, к жирному куску! С ними может быть еще хуже. Бедная наша Россия!
     - Пожалел волк кобылу! - решительно возразил Никитин. - Ну и что? В партии было много честных людей, поверивших в красивые слова. Хуже не станет! За время вашего правления народ богатейшей по ресурсам страны так и не вылез из нищеты, отстал от европейцев на сто лет! Наши люди не хуже других. Не умеете управлять - убирайтесь с дороги! - Он взглянул на часы и встал из-за стола. - Думаю, Иван Кузьмич, когда народ тебя одернет, ты многое поймешь, - миролюбиво заключил он. - А не поймешь - тем хуже для тебя, да и для всех нас. Пойдемте, Варенька, дети! Пора домой! - позвал он своих. - Спасибо, Веруся, за компанию и за вкусный обед. Извини, если что не так. Нам надо поторапливаться. Мне, наверно, сегодня спать не придется!
     Как известно, "гекачеписты" не решились бросить армию на безоружный народ, тем более, что в войсках началось брожение и отдельные подразделения стали переходить на его сторону. "Путч трясущихся рук", как прозвали эту неудавшуюся попытку партийного руководства сохранить свой режим, с треском провалился. Участь его была предрешена. Отставка Горбачева и запрет КПСС стали вопросом времени.
     К осени, когда вернулась с гастролей Светлана и переехали с дачи Вера Петровна с Петей, Григорьев уже перестал ездить на работу; кабинет его, как и все апартаменты ЦК на Старой площади, новые власти опечатали. Он замкнулся в четырех стенах городской квартиры и никуда не выходил. Целыми днями играл с Петенькой или перебирал бумаги, запершись в кабинете. Свой архив и наиболее важные документы хранил в маленьком стенном сейфе, спрятанном за копией картины Грекова "Тачанка", висевшей над письменным столом.
     Всю заботу об отце охотно взяла на себя Светлана, - Вера Петровна, не в силах побороть возникшее отчуждение, почти не общалась с мужем, отделываясь короткими фразами. Дочь выполняла все поручения отца, заботилась о бытовой стороне его жизни.
     Зарплаты Иван Кузьмич не получал, но в деньгах они не нуждались: у него оказались изрядные накопления.
     - Мои "неприкосновенные запасы", - с усмешкой объяснил он дочери, доставая из сейфа толстую пачку сотенных в банковской упаковке, - я человек предусмотрительный. Это тебе на текущие расходы. - Подумал немного и достал из глубины сейфа толстое кожаное портмоне. - А вот это спрячь понадежнее. - Иван Кузьмич смотрел на дочь серьезно и многозначительно. - Здесь немалая сумма в валюте. Пригодится вам на черный день. Мало ли что со мной может случиться? Могут, например, арестовать.
     - Неужели, папочка, дойдет до этого? За что же? Что ты такого натворил? - Светлана подняла на него испуганные глаза.
     - Да ничего особенного. Не видишь разве, какие гонения идут на партийных лидеров? К ногтю берут, если ты не "перевертыш"!
     - Но откуда у тебя столько валюты?
     - А ты как думаешь? "Быть у воды и не напиться"? - пошутил Григорьев, но тут же пояснил спокойно:
     - Не бойся, все честно! Это у меня скопилось от многих командировок. Я же там ничего на жизнь не тратил, а мне много полагалось. Но ты это храни лучше в банковском сейфе или у надежных людей, иначе при обыске отберут.
     - Брось ты, папуля, мрачные мысли! Был бы ты им нужен - давно бы посадили. Вон ведь скольких упекли в "Матросскую тишину", - постаралась успокоить его Светлана.
     - Твоими бы устами да мед пить, доченька! Я и сам на это рассчитываю, - признался Григорьев, запирая сейф и ставя картину на место.
     У него действительно с течением времени появилась надежда, что о нем забыли. Но он жестоко ошибался.
     Однажды в дождливый день, когда Григорьев чем-то занимался у себя в кабинете, а Вера Петровна кормила малыша на кухне, раздался резкий звонок в дверь. Оставив внука за столом, она пошла открывать.
     - Вы к кому? - оставив дверь на цепочке, спросила она у стоявших на площадке двух солидного вида мужчин.
     - Товарища Григорьева нам, мы из Управления капитального строительства, пришли осмотреть состояние квартиры. - Один показал какое-то удостоверение. - А хозяин ваш дома?
     - Он в кабинете, - вежливо ответила она посетителям. - Проходите, пожалуйста, только просьба получше вытереть ноги.
     Вошедшие неторопливо выполнили ее просьбу.
     - Мы сначала с хозяином поговорим, а потом с вами. Не возражаете? - осведомился тот, что, очевидно, был за старшего.
     Они направились в кабинет, а Вера Петровна вернулась на кухню к внуку. Занимаясь с Петенькой, она уже позабыла о визите посторонних, как вдруг услышала за окнами дикий вопль, и ей почудилось, будто что-то тяжелое ударилось о землю... Оставив внука, перепуганная, она выскочила в холл, но тут из кабинета вышли посетители.
     - Вы слышали - там кто-то кричал?! - задыхаясь от ужаса, проговорила Вера Петровна.
     - Может, что и случилось, - равнодушно ответил старший, глядя на нее холодными, рыбьими глазами и настойчиво предложил:
     - Попрошу вас вернуться на кухню. Нам нужно сказать вам нечто важное.
     Говорил он спокойно, ровным голосом, но Вера Петровна почувствовала озноб, таким холодом от него веяло - будто те человек, а робот... Понимая - пришла беда, сама не своя от страха, она прошла с ними на кухню, усадила за стол и присела рядом с Петенькой, обхватив его рукой и прижав к себе, будто боялась, что отнимут.
     - Уважаемая Вера Петровна, - так же ровно и холодно, как автомат, произнес старший, - мы не ремонтники, а сотудники органов. - Сделал небольшую паузу и с угрожающими нотками в голосе продолжал:
     - С нами, как вы понижаете, шутки плохи. Что бы ни случилось, о чем бы вас ни спрашивали, нас здесь не было! Нас вы никогда не видели! - Снова сделал паузу и, отчеканивая каждое слово, жестко предупредил:
     - Если хоть слово вами будет сказано, неважно кому, даже дочери, своего внука вы больше не увидите никогда! - И выразительно указал глазами на притихшего, ничего не понимающего мальчика.
     Не прощаясь оба