- Даже две! Две  женские  судьбы  коснулись  крыльями  в  стремительном
взлете юности... А Рахиб-хоне такая  же  несчастная,  как  и  Анна-Алоиза,
встретившаяся на моем тернистом пути. Иезуиты отняли у нее женское счастье
и материнскую радость...  А  что  я  могу  сказать  о  своей  Василине  из
Подгорца? Разыскал я ее,  свою  первую  и  юношескую  любовь.  Она  теперь
пожилая вдова, долго не могла узнать меня, а  может,  из  предосторожности
просто боялась признаться. От меня родила, говорит, сына Николая,  но  уже
будучи замужем за другим.  Родители  поторопились,  чтобы  не  осталась  с
байстрюком в девках! А жаль, что она не осталась в девках!.. "Николай стал
теперь казаком", - сказала она. Вот и ищу, как  вчерашнюю  мечту.  Николай
Подгорский...
   - Рахиб-хоне и не обещала мне сына,  будучи  четвертой  у  моего  баши.
Только... Не стоит об этом...
   - Да, Богдан, не стоит. Поговорим об этом  в  другой  раз.  Тебе  пора.
Каменецкие шляхтичи, наверное, уже послали своих джур к коронному  гетману
с сообщением о твоем пребывании здесь.
   - Ты прав. Я рад, что мы  с  тобой  начали  этот  большой  разговор!  А
Рахиб-хоне, или скорее уж Ганна, или твоя Василина - это только  сердечные
занозы.
   - Но эти занозы все-таки глубоко вонзились в наши сердца,  -  засмеялся
Кривонос. - На всю жизнь!
   - Это тоже роднит нас с тобой. Николая Подгорского я поищу у нас. Лучше
бы тебе самому приехать к нам! Где такому быть, как не среди запорожцев! А
наш разговор мы еще продолжим. Лукарис, Кампанелла, Рембрандт! Есть о  ком
вспомнить и нам!.. Может быть, заглянешь хоть на несколько дней ко  мне  в
Субботов. Ни бог, ни сатана не узнает! Твой след своими ногами затопчу, не
позволю шляхтичам выполнить их людоедский приговор.
   - Люди уже готовы к восстанию. Нельзя их оставлять одних, погибнут.  Об
этом и ты не забывай. Но знай, что мы на  Подольщине  готовы  в  ближайшую
весну вспахать и посеять зерна свободы! Однако подождем приднепровцев!..




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВМЕСТЕ С СУХИМ И СЫРОЕ ЗАГОРИТСЯ!


1

   В субботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины.  У
них родился второй сын.
   Только вот роженица до  сих  пор  еще  оставалась  в  постели,  вызывая
тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину.
Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке  и,  лишь  когда
пришла в сознание, узнала, что родила сына. Радовалась  ли  она  появлению
еще одного ребенка на свет и в без того большой семье, трудно сказать.
   - Мальчика привел господь бог принять от  тебя,  Ганна.  Будь  здорова,
доченька! - сказала уже совсем состарившаяся  Мелашка,  когда  та  открыла
глаза.
   - А кормите вы его?.. -  забеспокоилась  Ганна,  с  трудом  поворачивая
тяжелую голову.
   - А как же, бог с тобой! Соседка молодуха вам еще спасибо говорит.  Три
раза в день носим к ней кормить ребенка. Чтобы  не  распирало,  говорит...
Молочной породы молодуха!
   Богдан был рад рождению второго сына. Тимоше пошел уже восьмой  год,  а
рос он один в  окружении  девочек.  Он  тяжело  переболел  оспой,  которая
оставила следы на его лице. Сейчас  все  тревоги  за  его  жизнь  остались
позади, но мать глубоко переживала за сына, оставшегося  на  всю  жизнь  с
оспенным лицом.
   Хмельницкий устраивал пышные крестины,  послал  гонцов  на  левобережье
Днепра, в Лубны и Переяслав,  даже  в  Киев!  Друзья  юности  были  самыми
желанными  гостями  на  этом  семейном  торжестве  в   доме   Хмельницких.
Готовились устроить богатые крестины, как подобает казацкому  старшине.  В
доме  появился  младенец!  Прибавилось  хлопот,  и  Богдан  прежде   всего
советовался с Мелашкой обо всем.
   - Можно ли, мама, доверить такого малыша нашей воспитаннице  Гелене?  -
спрашивал он старуху.
   - Дивчине, слава богу, уже пятнадцать минуло. Таким  только  и  нянчить
детей! А что она шляхтянка... Да какие там шляхтичи ее родители? Батрачили
всю жизнь в корчме чигиринского жида. Мать ее во время родов умерла, а она
выросла под присмотром служанок  корчмаря.  Отец  долгое  время  служил  у
арендатора Захарии, покуда не ушел вместе с  казаками  в  море.  В  бою  с
турками и погиб ее неудачник-отец. Вот Ганна и приютила  у  себя  сиротку.
Потому что на родственников, если они и  окажутся,  надежды  мало.  Бедный
родственник, что дырявая сума у нищего. Как-нибудь вырастим, говорила пани
Ганна, потом отблагодарит. До чего же умная, набожная,  не  расстается  со
своим молитвенником, правда латинским, а с ребенком ласковая.  Вот  только
плохо с языком... - говорила Мелашка.
   - Это не страшно, матушка, даже очень хорошо. Я собирался взять учителя
польского и латинского языка, чтобы учить детей, особенно Тимошу.  Не  все
же время нам жить в этом лесу, пора и в люди выходить... За это не бранить
надо девушку, а поощрять. Свой язык Тимоша знает, ведь  дома  и  на  улице
говорит. А позже приглашу хорошего воспитателя.
   - А мне-то что, Богдась!  Лишь  бы  все  живы  были  в  окружении  этих
приблудившихся, но назойливых панов. В самом деле, самой  когда-то  стыдно
было,  что  не  могла  двух  слов  связать  по-польски,  когда  во  Львове
обращались паны Хмелевские. А Олена... или как  там,  будем  привыкать,  -
Гелена вон как на панском языке стрекочет. Да еще и книжечку какую-то  или
молитвенник на этом языке читает.
   Богдан понимал, как важно для человека знать несколько языков.  Сам  он
увлекался латынью. "Город солнца" Кампанеллы перечитывал много раз, любил,
как и во время учебы в коллегии, читать стихи Кохановского. Одиночества не
любил ни на службе, ни дома. Иногда они выпивали с  Карпом  за  ужином  по
рюмке варенухи или водки, купленной у  чигиринского  шинкаря  -  выкреста,
которого Богдан называл "недокрещенным". После такого ужина Богдан брал  в
руки бандуру и своим сильным приятным голосом затягивал  песню  о  зеленом
орешнике, заставляя Карпа подпевать ему.
   Богдан  любил  принимать  гостей,   друзей,   казацких   старшин.   Дом
Хмельницких всегда был гостеприимно открыт для приезжавших  к  ним  людей,
особенно друзей Богдана.
   - Живем все время оглядываясь, изо дня в день ожидая  чего-то  худшего,
какой-нибудь беды.  Польская  шляхта,  словно  саранча,  набрасывается  на
богатые земли, испокон веку принадлежащие нам... - говорил  иногда  Богдан
своим друзьям. - Встречая  своих  старых  друзей,  словно  возвращаешь  на
мгновение годы  юности.  Да,  годы  идут,  и  стареем  мы,  как  желтяк  в
огороде...
   Крестины - это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец  хотел
широко отметить рождение сына, не считаясь с затратами.
   Жена до сих пор еще болеет. Из-за ее болезни отложили крестины сына уже
на целую неделю. Злые языки начали поговаривать о  безбожии  отца...  даже
намекать на его магометанство.
   Богдан заходил к  Ганне.  Она  сразу  как-то  преображалась,  в  глазах
вспыхивали огоньки, даже лицо как будто становилось свежее.
   - Балуешь меня, Богдась, как бывало в молодости...  -  говорила  Ганна,
захлебываясь от счастья.
   Богдан не мешал ей предаваться иллюзиям. Сам же он давно забыл о  своих
юношеских чувствах к ней. К тому же молодость его прошла в разлуке с  ней.
Он  давно  охладел  к  Ганне,  остались   только   семейные   обязанности.
Жизнерадостная когда-то дочь Сомко, искренне любившая Богдана, чувствовала
это и глубоко переживала. А другая Ганна,  черниговская,  словно  заклятие
какое-то! Порой она заслоняла собой законную жену, мать его  детей,  этого
желанного второго сына. О! Его он не отдаст... никакой другой Ганне!
   Богдан нетерпеливо выходил во двор, открывал ворота,  чтобы  посмотреть
на улицу, не едут ли от батюшки кумовья с его вторым сыном.  Друг  детства
Богдан Станислав Кричевский напросился в крестные отцы  и  повез  крестить
младенца в чигиринскую соборную церковь. Он  попросит  священника  назвать
мальчика Юрием... в честь Георгия Победоносца...  Даже  улыбнулся  Богдан,
вспомнив о настойчивом желании Кричевского.  Священники  не  любят,  когда
кумовья настаивают  на  своем.  Иногда  они  назло  им  нарекают  младенца
Мелхиседеком или Иудой.
   Станислав Кричевский... Как давно это было! Вспоминаются первые встречи
в киевской бурсе.  А  где  сейчас  еще  один  их  соученик,  бурсак  Ивась
Выговский? Кажется, работает  в  киевском  старостве,  выслуживаясь  перед
польской шляхтой. Станислав Кричевский  дослужился  у  них  до  полковника
казачьего Чигиринского полка. Присмирел  и  привередливый  полковой  есаул
Сидор Пешта, ставший полковником по воле гетмана Потоцкого.
   - Не сердись на него, - уговаривал Богдана Кричевский. - Нудный он,  но
что придирчив - это не так уж плохо для военного дела...
   И Кричевский по-дружески советовал Богдану  пригласить  на  крестины  и
полкового есаула, ведь они служат в одном полку.
   - Моя мать говаривала: с кем детей крестить, с тем век в мире жить! А с
Пештой, мой милый друг Станислав, мы никогда  жить  в  мире  не  будем,  -
оправдывался Богдан перед Кричевским. - Ведь  сам  ты  убедился:  коронный
гетман поручил ему пригласить  меня  на  осмотр  восстановленной  Кодацкой
крепости. А передал ли есаул Пешта мне это приглашение? Сказал, сам,  мол,
поеду вместо сотника... Слышал? Вместо сотника! Словно нет у  Хмельницкого
звания  полковника,  присвоенного  самим  королем!..  Нет,  не   стану   я
приглашать Пешту на это семейное торжество.



2

   Днепровские пороги, вербы и осокори на островах,  да  и  сам  солнечный
летний день наполняли радостью сердце полковника Хмельницкого. В Кодак  он
приехал как гость коронного гетмана, радуясь  случаю  снова  почувствовать
жгучую романтику свободы, вкусить, может быть, утраченной теперь славы. Но
там еще существует Запорожская Сечь, есть друзья!
   Выезжал он сюда, как на отдых, после  торжественных  и  шумных  крестин
своего второго сына - Юрия, доставивших ему немало хлопот. Наконец и Ганна
выздоровела, снова стала заниматься хозяйством. Он даже завидовал ей.  Как
умело распоряжалась она, провожая косарей и гребцов в поле,  чабанов  -  к
отарам овец...
   Адам Кисель через своего нарочного сообщил Богдану Хмельницкому  о  дне
осмотра крепости на Днепре коронным гетманом, который пригласил и  его  на
это торжество.
   Чигиринские казаки  глубоко  переживали,  узнав  о  намерении  польских
шляхтичей уничтожить  Запорожскую  Сечь.  Поэтому  Богдан  Хмельницкий  не
удивлялся, когда казаки откровенно в присутствии его  и  полкового  есаула
называли Кодацкую крепость собачьей конурой,  построенной  для  сторожевых
псов,  которые  будут  преграждать   путь   к   морю.   Очевидно,   казаки
неодобрительно отнесутся к поездке субботовского  полковника  на  праздник
открытия крепости. Они могут расценить это как содействие Короне и  шляхте
в их настойчивом стремлении прибрать к рукам казачество...
   Не лучше ли было бы ему отказаться от такого почетного приглашения? Там
соберутся люди, которые должны  будут  выражать  свое  восхищение  военным
могуществом Короны, вспоминать о недавней кровавой победе  Потоцкого.  Тот
же Пешта определенно снова будет млеть от подобострастия  и  скалить  свои
зубы в угодливой усмешке, улыбаясь  шляхтичам.  И  непременно  скажет:  "А
полковник Хмельницкий не приехал, забавляясь рыбной ловлей в своих  прудах
и новорожденным сыном Юрием..."
   Дались  им  эти  пруды!  Богдан  даже  сплюнул,  вспомнив  о  сплетнях,
распространяемых  в   Чигирине.   Вполне   возможно,   что   эти   сплетни
распространяют сторонники есаула Пешты. В одном полку служат они с Пештой,
но по воле польного гетмана - не на одинаковом положении...
   "За пределами  полка  мы  еще  не  так  поговорим  с  прихвостнем  пана
Потоцкого!" - подумал Богдан, презиравший есаула. Неприятные  воспоминания
о встречах с Пештой в Чигирине вызывали у Богдана не только возмущение, но
и отвращение к нему.
   Хмельницкий прекрасно понимал, почему коронный  гетман  пригласил  его.
Знатная шляхта не была единой в  вопросах  государственной  политики  Речи
Посполитой. Король всячески поддерживал Конецпольского,  настаивавшего  на
необходимости войны с Турцией, чтобы избавиться от  уплаты  позорной  дани
султану. Но Владислав - политический деятель,  а  не  ревностный  католик,
каким   прежде   всего   является   каждый   шляхтич.   И   это   невольно
противопоставляло его знатной шляхте, иезуитам - этому оплоту католицизма.
Ведь по их мнению король обязан был активно  поддержать  войну  иезуитской
коалиции  венского   императора   против   протестантской   лиги   Запада.
Конецпольский мог только посочувствовать  королю,  зная,  как  тяжело  ему
противостоять  натиску  шляхты.  К  сожалению,  коронный  гетман  не   был
настоящим помощником королю, а лишь немногословным советчиком.
   И как это ни странно,  но  Богдан  Хмельницкий,  пожалуй,  единственный
среди казацких  старшин,  хорошо  понимал  это.  Он,  скрытный  по  натуре
человек, мотал себе на ус, но никогда не делился  своими  мыслями  даже  с
ближайшими друзьями. Да их и не было среди верхушки казачьих старшин.
   Хотелось Богдану или  нет,  но  он  вынужден  был  заехать  в  полковую
канцелярию в Чигирин. В просторном  дворе  полка  у  привязей  уже  стояло
несколько оседланных коней. Ему бросилось в глаза покрытое мхом и плесенью
старое  корыто  у  колодца.  И  он  стал  присматриваться,  не  стоит   ли
низкорослый, гривастый конь... И увидел посреди двора карету,  запряженную
четверкой лошадей.
   Из  полковой  канцелярии  вышли  полковник  Кричевский  и  черниговский
подкоморий,  придворный  советник  Адам  Кисель.  Кисель  был   такой   же
подтянутый, подвижный, как и прежде, высоко держал голову, даже шея  стала
длиннее. Взгляд у него был уверенный, властный.
   Следом за Киселем толпой вышли и другие чины полкового "отродья",  как,
с легкой руки Карпа Полторалиха, про себя называл их  Богдан  Хмельницкий.
Впереди  шел  высокий  и  какой-то  нескладный  увалень,  не  по  возрасту
подвижный полковой есаул Сидор Пешта. За ним следовал кряжистый, такой  же
юркий шляхтич Данило Чаплинский. Должность  писаря  в  казачьем  полку  не
особенно отягощала его. Но в ней он видел свою великую миссию, возложенную
на него шляхтой. Занимая эту должность, он не только внимательно следил за
казаками, но и  себя  не  забывал.  Он  хотел  крепко  осесть  на  степных
просторах,  зарился  на  плодородные  земли.   Мечтал   стать   зажиточным
шляхтичем-осадником.  Иногда  он,  чтобы  скрыть  свои  алчные  намерения,
говорил Пеште, что ему мешает его шляхетское происхождение.
   - Был бы казаком, черт возьми... проше пана, давно стал бы полковником!
Имел бы собственный хутор и сенокосы, пруды...
   Богдану было приятно, что казацкие старшины ждали именно  его  приезда.
Не слезая с коня, он поздоровался со всеми,  по-казачьи  взмахнув  шапкой.
Потом соскочил с коня, отдал поводья Карпу, пошел  навстречу  Кричевскому.
Кисель, извиваясь как вьюн, опередил Кричевского.
   - Весьма рад приветствовать пана Хмельницкого, -  еще  издали  произнес
он, чтобы его не  опередили  другие.  Ведь  ему  было  известно,  что  сам
коронный  гетман  пригласил  Хмельницкого   на   осмотр   Кодака!   "Каким
недальновидным человеком был Сагайдачный, который так невежливо обошелся с
матерью этого казака, как с простой посполиткой..." - подумал Кисель.
   - Я тоже рад, пан Адам. Привет вам сердечный и от моей жены!
   - Разве до сих пор помнит пани... пани...
   - Ганна же, Ганна, - подсказал Богдан.
   - Да, да, Ганна, бардзо дзенькую. Так смешались языки,  не  правда  ли,
пан Богдан, смешались?..
   - Разве только языки?.. Привет  пану  Станиславу,  рад  видеть  тебя  в
добром здравии! О-о, да здесь, вижу, собрался весь цвет полка.
   - Со счастливым приездом и пана Богдана, - отозвался Кричевский. - Цвет
полка, как всегда, в полной готовности. А тут пан есаул говорил, будто  бы
ты отказываешься от приглашения гетмана...
   - Я же не сказал, что  отказывается,  -  поторопился  Пешта.  -  Только
думаю, что откажется пан сотник. То есть я...
   - Пан сотник, возможно, и отказался бы, а полковник Богдан  Хмельницкий
не собирается-пренебрегать высоким вниманием коронного гетмана...
   - Да бог с вами, пан полковник, -  махнул  рукой  Адам  Кисель.  -  Как
можно, ведь при мне пан Станислав посылал  гонца  из  Варшавы  в  Чигирин,
чтобы пригласить пана Хмельницкого. Именно пана Хмельницкого, прошу пана!
   - А пан есаул мог бы и сам, без особого приглашения,  ехать,  коль  ему
так приспичило, - улыбаясь, бросил Богдан.
   Сопровождавшие Богдана казаки громко захохотали, а за ними и чигиринцы.
Писарь Данило Чаплинский исподлобья посмотрел на казаков и тоже засмеялся.
Этим он крайне удивил есаула Пешту, словно неожиданно  дал  ему  пощечину.
Ведь, кроме Чаплинского, среди присутствующих здесь  не  было  у  него  ни
единомышленников, ни противников Хмельницкого.
   - Не скажите, пан Хмельницкий! - выпрямился Пешта. Он словно покачнулся
всем телом. - Как полковой есаул я, кажется,  тоже  занимаю  не  последнее
место среди казачества. У меня больше оснований представлять  наш  полк  у
пана коронного гетмана, чем...
   - Мне неизвестно, действительно ли коронный гетман хотел бы видеть  там
именно есаула Чигиринского полка. Кажется, и не коронный  гетман  назначал
пана Пешту на эту должность, слишком тяжелую для здоровья такого...
   - Договаривайте, прошу, - какого?! - не подумав, горячился Пешта и, как
парубок на гулянье, по-петушиному подскочил к спокойно стоявшему Богдану.
   Хмельницкий одну ногу поставил на ступеньки крыльца  так,  что  дубовая
доска заскрипела, и уперся рукой в колено. И  трудно  сказать,  чего  было
больше в его взгляде, устремленном на опьяневшего от  негодования  есаула.
На покрасневшем лице Пешты выступили капельки  пота.  Уничтожающий  взгляд
Хмельницкого сказал все, но Пешта еще хотел и услышать, что скажет Богдан.
Неужели он думал, что Богдан Хмельницкий, воспитанник иезуитской коллегии,
не найдет веского слова! Для Пешты было  бы  лучше,  если  бы  Хмельницкий
промолчал.
   - Говорю, слишком тяжела коронная служба  для  чигиринской  стоеросовой
дубины!  Именно  это  я  и  хотел  сказать,  пан  Сидор,  да  воздержался.
Подыскивал более мягкое выражение из уважения к нашей почтенной  компании,
- широким жестом руки показывая на присутствующих здесь полковников  и  на
Адама Киселя. - Я стыдился бы  лезть  туда,  куда  тебя  не  Просят...  И,
пожалуйста, садитесь, пан есаул, на коня, вижу, он оседлан не для прогулки
по  Чигирину.  Мне  тоже  будет  приятно  приехать   к   пану   Станиславу
Конецпольскому в сопровождении  еще  и  полкового  есаула.  Солидно,  даже
блестяще, черт возьми! Пан полковник, надеюсь, удовлетворил бы мою просьбу
назначить и полкового есаула в  мою  свиту?  -  обратился  "Хмельницкий  к
Кричевскому и, не дожидаясь ответа и не скрывая своей насмешки,  закончил:
- Впрочем, полковник Хмельницкий мог бы найти более  подходящего  человека
для"  своей  благородной  свиты!  Чигиринский  казачий  полк  -  это  наша
гордость. Каждый полковник должен считать за честь, когда его сопровождает
в такой ответственной миссии казак  чигиринец!  Коронный  гетман-очевидно,
рассчитывает  услышать  от  нас  беспристрастное  и  искреннее  мнение   о
построенной им  крепости  на  Днепре.  Казацкий  старшина  должен  открыто
сказать ему правду, как это принято у  нас,  к  каким  последствиям  могут
привести подобные действия Варшавы. Коронный гетман  надеется,  что  среди
казацких старшин есть такие, которые на протяжении пятидесяти лет говорили
и теперь скажут правду! А скажет ли полковник, есаул Сидор Пешта,  ставший
им по милости польного гетмана? Мы знаем,  что  пан  Сидор  будет  льстиво
обхаживать знатного  шляхтича,  словно  жена  мужа,  которому  только  что
изменила. Он обомлеет перед коронным гетманом и начнет  хвалить  крепость,
даже не осмотрев ее как следует, не поняв ее значения или уг