я  велел,
чтобы  неповадно  было  другим,   публично   казнить   его   на   колу   в
Звенигородке... Как ехалось вам, пан Хмельницкий, из Чигирина? Пан извещал
меня, что в вашем пограничном старостве полное спокойствие  и  порядок.  А
тот непоседливый опришок, проходимец, атаман Яцко из Остра, собрал казаков
в Боровице и повел их в Черкассы, чтобы объединиться с Барабашем.
   - Не знаю, вашмость пан староста, зачем нам  беспокоиться  о  том,  что
творится в Черкасском старостве. О Яцке я уже докладывал вам. Он приехал с
Низа, собирает осевших в  волости  казаков,  не  нарушая  государственного
порядка. Какие-то отряды казаков отправил на Днестр, к Могилеву-Подольску.
Ведь вам известно,  что  доверенные  короля  готовят  казаков  для  похода
егомости королевича Владислава на  Москву...  А  из  Запорожья,  вашмость,
доходят  тревожные  слухи:  турки  готовятся  к  походу  на  Подольщину  -
наверное, намереваются грабить  земли  Речи  Посполитой.  Разве  запретишь
здесь тому же Яцку, - оправдывался Хмельницкий, торопливо шагая следом  за
старостой, боясь, как бы  не  оттиснули  его  более  молодые  шляхтичи  из
многочисленной свиты  охотников.  И  он  еще  раз  оглянулся  на  Галайду.
"Попрощаться бы надо было с ним, семья у человека осиротеет..." -  подумал
он. Эта мысль терзала его душу.
   Данилович, заметив этот растерянный взгляд  Хмельницкого,  остановился.
Но тут же вместе с окружившей его свитой пошел дальше.
   В покоях староства было тесно. Хмельницкий толкался  среди  вооруженных
людей, стараясь быть на виду у урядников и подстарост. А Данилович, быстро
справившись со своими делами, вернулся в  староство  и,  приказав  большей
части охотников ехать  в  Звенигородку,  направился  с  гостями  в  замок.
Хмельницкому староста никакого приказа не дал и  его  самого  в  замок  не
пригласил,  как  других  подстарост  шляхтичей.  Казалось,  что  Данилович
умышленно оставил Хмельницкого скучать в огромных покоях староства.
   Такое отношение Даниловича встревожило чигиринского подстаросту. И надо
же ему было нарваться на такое печальное зрелище, стать  свидетелем  суда,
чинимого старостой над простолюдинами. Сколько  их  наказывают  нагайками,
сажают на кол,  четвертуют  в  столице...  Свою  спину  не  подставишь  за
каждого. Всякий Гнат Галайда или Яцко своим умом живет,  своей  смертью  и
умирает.
   "И Гнат - своей? - спрашивала совесть. - А то чьей же? Мрут, как мухи в
кипятке. И Гнат, и... Яцко, или Барабаш да и другие. С  детства  вскружили
себе голову несбыточными мечтами, не имеющими ничего общего  с  державными
порядками. И ведут их казацкие мечты  по  жизни  окольными  путями.  А  на
окольных путях всякое бывает..."
   Такие рассуждения еще больше раздражали  Хмельницкого.  Он  вспомнил  о
желании Матрены сделать Зиновия казацким сотником. "У кого, Матрена, будет
служить сотником твой сын? - терзал  себя  горькими  мыслями  Хмельницкий,
точно с глазу на глаз разговаривая с женою. - С каждым  годом  уменьшаются
реестры казаков,  и  вот  уже  несколько  лет  подряд  не  выплачивают  им
содержания. Король создает наемную армию  жолнеров-католиков.  И  исчезнут
казаки,  их  военное  могущество,  а  вместе  с  ними  прекратятся  бунты,
неурядицы.  Все  украинское  население  превратится  в   единое   сословие
простолюдинов,  подчиненных  шляхте.   И   казаки   также   должны   будут
повиноваться одному закону, а их земли перейдут в руки шляхтичей..."
   И, тяжело вздохнув, Хмельницкий вышел во двор к своим людям.



3

   Пани Софья Данилович вместе со своей женской челядью прибыла в  Корсунь
следом  за  мужем.  Надев  меховую  амазонку,  она   отважилась   проехать
значительную часть пути в турецком седле верхом на лошади, в сопровождении
нескольких учтивых кавалеров, молодых гостей  Яна.  Якуб  Собеский,  в  то
время двадцатипятилетний красавец, неотлучно ехал с левой стороны,  гарцуя
на ретивом английском коне. Жена Даниловича понимала, что молодому,  точно
вросшему в седло, красноставскому старосте  Собескому  хотелось  нравиться
ей, для него было бы счастьем удостоиться хотя бы малейшего знака  доброго
отношения к нему дочери прославленного гетмана, на диво  сохранившей  свою
юность. Собеский и пани Софья были почти ровесниками, если забыть  о  том,
что женщины нередко ошибаются в счете своих лет на какие-нибудь три-четыре
года. Но она, мать уже троих детей, очаровательная жена пожилого старосты,
обязана была должным образом вести себя с молодыми кавалерами.
   Чуть постарше был Станислав Конецпольский, ехавший с правой стороны, на
таком же ретивом коне. Он с достоинством закручивал свои усы, был отличным
наездником и злил пани Софью своим равнодушием. Впрочем, он был  мужем  ее
родной сестры и потому вел себя запросто...
   Староста Данилович выехал раньше жены, будучи уверенным, что в обществе
Стася Конецпольского, Якуба Собеского,  Яремы  Скшетуского,  родом  из-под
Кракова, и Яна Жолкевского, молодого гетманского сына, ей будет  весело  и
безопасно. Сам он уже не решился проделать в  седле  такой  дальний  путь.
Окруженный многочисленной  свитой,  староста  ехал  до  самого  Корсуня  в
закрытой  карете,  запряженной  четверкой  рыжих  чистокровных  мазовецких
лошадей. Вместе с ним в карете любезно согласился ехать один из его лучших
друзей - Стефан Хмелевский,  неутомимый  балагур,  храбрый  воин  и  умный
советчик. Карету окружали молодые охотники. Вскоре должно было  состояться
очередное заседание сейма, и охотники беспрерывно обменивались колкостями,
словно  готовились  к  ожесточенным  спорам,  которые  там   должны   были
развернуться. Особенно взволнованно обсуждали сообщения о весеннем  походе
королевича Владислава на Москву.
   А для молодых шляхтичей, для охотничьей челяди это путешествие не  было
обременительным, оно скорее  походило  на  пикник.  Смех,  остроты,  порой
погоня за неосторожным зайцем, а то и выстрел оживляли эту  увеселительную
прогулку по чистому морозному воздуху в солнечный день.
   Пани Софье тоже некогда было скучать, ее занимали светскими разговорами
сопровождающие ее знатные шляхтичи, воспитанные за границей.
   Но  она  почувствовала  усталость  от  этих  разговоров,  ей   хотелось
чего-нибудь  нового,  даже  чего-то  кричаще  простого  -  может  быть,  и
недозволенного, невозможного в той замкнутой жизни,  которую  она  вела  в
своем имении. Сама  не  зная  почему,  она  стала  выражать  недовольство,
капризничать.  Переехав  в  Межибоже  Днепр,  Софья  пересела  в   карету,
избавилась от ухаживаний Собеского, бесцеремонных поучений Конецпольского,
желчных и не всегда уместных острот Скшетуского.
   - Надоело мне ехать верхом, уважаемый пан Якуб...  Удивляюсь,  как  вы,
мужчины, можете столько времени трястись в седле на неспокойном жеребце, -
сказала она Собескому, не обращая никакого внимания  на  Конецпольского  и
Скшетуского.
   В Корсунь приехала Софья разбитой, усталой. Но почувствовала,  что  эта
разбитость и усталость были  вызваны  не  дальней  дорогой.  Ведь  она  не
жаловалась на свое здоровье, была молода  и  красива.  Какая-то  моральная
усталость угнетала ее, какое-то глубокое недовольство терзало ее душу. Она
просила мужа взять ее на эту охоту, надеясь  на  степном  приволье,  среди
людей  развеять  свою  скуку,  вспомнить   молодость,   скованную   теперь
благопристойными брачными узами. Дети  ее  жили  в  Олеске,  и  она  порой
грустила без них  в  Переяславе.  Чтобы  не  быть  одной,  она  пригласила
участвовать в этой увеселительной прогулке молодящуюся вдову князя  Романа
Ружинского пани Софью, Было немало и других молодых женщин  -  дело  не  в
возрасте, - которые с удовольствием проехались бы с ней в Звенигородку  на
охоту. Но жене старосты почему-то захотелось именно с Ружинской, известной
на Подолии  амазонкой,  разделить  женское  приволье  в  обществе  молодых
галантных кавалеров, без  мужа.  Широкое  общение  с  природой,  охотничьи
нравы,  непринужденное  обхождение  -  все  это  было  приятно;  возникали
какие-то свои особые, непривычные нормы поведения.
   А княгиня Софья задержалась. Ее посланец, прибывший в последнюю  минуту
перед выездом из Переяслава, сообщил, что уважаемая пани Ружинская  поедет
прямо в Корсунь и там встретится с пани Софьей Данилович.
   У пана старосты  даже  во  время  охоты  много  хлопот:  звенигородские
урядники, стараясь выслужиться перед ним, привели ему браконьеров, которых
он принялся судить. А пани Софья велела сказать мужу,  что  она  устала  и
хочет отдохнуть, поэтому останется ночевать в  Корсуне,  где  предполагает
встретиться с пани Ружинской.
   Закончив суд над браконьерами, Ян Данилович  пришел  в  замок  в  покои
жены. Разгоряченный на морозе,  воодушевленный  принятыми  им  энергичными
мерами и решениями, довольный собой и, как показалось Софье, будто бы даже
влюбленный... И действительно, он чувствовал себя влюбленным  после  таких
дел, но не в жену, конечно, а в собственную персону.
   - Прекрасно, моя любимая! - произнес Ян весело и небрежно.
   Хотя старосту нельзя было назвать стариком, но  разница  в  возрасте  в
пятнадцать - семнадцать лет между ним и дородной, пышущей  здоровьем  пани
Софьей, второй его женой, обязывала Даниловича быть особенно  внимательным
и любезным. А он даже не посмотрел на свою жену, одетую в меховую  епанчу,
облегавшую ее молодую стройную фигуру.  Он  должен  был  бы  прежде  всего
восторгаться женой, а не стильной  мебелью,  которой  по  приказанию  пани
Софьи была обставлена ее комната. Удовлетворила  она  или  нет  изысканные
вкусы родовитого пана? Так или иначе, но молодая жена возненавидела его  в
эту минуту.
   А Данилович продолжал:
   - Я велел нашему вооруженному отряду выехать  вперед,  чтобы  проложить
нам дорогу, моя любимая. А нам с гостями челядь замка  наскоро  приготовит
небольшую закуску, после чего мы тоже отправимся. К ночи  надо  поспеть  в
Звенигородку.
   - Так поспешно, мой милый пан  Янек?  И  это  называется  прогулкой?  -
капризно произнесла пани Софья.
   - Безусловно, да, моя любимая, - сказал  Ян  Данилович,  только  теперь
посмотрев внимательно на жену. - Утром  мы  должны  быть  в  Звенигородке,
чтобы присутствовать при казни московитина.
   - Так его все-таки посадят на кол, Янек?
   - Да, моя любимая! Этих бродячих хлопов,  мерзавцев,  не  только  нужно
сажать на кол, а по басурманскому обычаю вешать на крюк за ребро.  Убегают
они от своих господ-бояр, селятся здесь на границе, подбивая наше хлопское
быдло к непослушанию и разбою. Должны бы уважать нас за  милость,  которую
мы им оказываем тем, что держим их на своей  земле,  а  они  еще  надеются
своим хлопским сапогом прижать наши владения в этом крае. Хлопот с ними...
   Софья, не разделявшая мнения мужа, сказала, махнув рукой:
   -  А  как  легко  мы  прощаем  наглые  наезды  шляхтичей,   с   улыбкой
воспринимаем рассказы о трагических жертвах пана Криштофа...
   - Пан Немирич, моя любимая, - шляхтич. Его наезды... освящены  обычаями
знатной шляхты.
   -  Странные  обычаи  у  нашей  знати:  изнасилование  женщин,  грабежи,
убийства... Но, милый мой Янек, меня это не  очень  трогает,  ибо  я  хочу
весело и  беззаботно  провести  время.  Спокойно  ли  проедем  мы  с  пани
Ружинской по зимней дороге в  Звенигородку?  Как  бы  не  попасть  в  руки
турецким наездникам? Вот был бы случай для пани  Ружинской.  Ведь  мечтала
женщина стать султаншей в турецком гареме...
   - Пани Ружинская  меня  мало  беспокоит,  моя  любимая.  А  тебя  будет
сопровождать чигиринский подстароста пан Хмельницкий с челядью.
   - Хмельницкий? А  зачем,  мой  милый?  Вместе  с  пани  Ружинской,  мой
уважаемый и любимый Янек, очевидно,  приедет  ее  постоянный  поклонник  и
отменный кавалер. Кажется, еще... у пана  Криштофа  Немирича  обучался  он
шляхетским обычаям... - непринужденно засмеялась она.
   - Моя любимая говорит о молодом родственнике пани, Самойле Лаще?
   - Ясно. Самойло Лащ еще при жизни пана Романа довольно усердно оберегал
пани Софью от мятежных соседей и турок...
   Улыбнулся и Ян. Он взял руку жены в свою, пожал ее, а потом  поцеловал.
Пани Софья почувствовала намек  на  прежнюю,  уже  остывшую  нежность.  Не
извинения ли просил у нее староста за  недостаточное  внимание  к  молодой
жене?
   - Сей молодой кавалер пусть сопровождает дорогих дам, а пан Хмельницкий
позаботится об их спокойном путешествии. Не стоит подстаросте терзать свою
душу таким зрелищем в Звенигородке,  как  казнь  разбойника,  которого  по
доброте сердечной он приютил во владениях моего староства... - И Данилович
снова улыбнулся, припомнив, как был взволнован Хмельницкий его приговором.
   -  Пан  Янек  радуется  горю  своего  подстаросты?  -  с   нескрываемым
сожалением  посмотрела  она  на  своего  мужа,   будто   упрекая   его   в
бессердечности.
   Ян уклонился от ответа, неопределенно развел руками и  молча  вышел  из
комнаты. Вмешательство жены в его обязанности старосты, во взаимоотношения
с подчиненными всегда затрагивало самолюбие гордого шляхтича.



4

   Охотники - гости Яна Даниловича - еще не начинали трапезу, но закуска и
напитки уже были заботливо расставлены на накрытых столах, стоявших  вдоль
стен. На кухне несколько девушек готовили еду, а замковые лакеи несли ее в
зал. На длинных подносах дымилась жареная баранина, на больших блюдах были
красиво разложены индейки и утки. Тарелки с  мочеными  яблоками,  солеными
огурцами стояли вперемежку. Прямо на вышитых  полотенцах  (это  уже  затея
корсунских молодых хозяек!) лежали свежие пышные коржи, пироги с  печенкой
и капустой. На живописных треногах возвышались бочонки с венгерским  вином
и водкой, рядом с ними выстроились хрустальные рюмки, бокалы с  позолотой,
жбаны.
   Первым в зал вошел сам староста. Окинув  внимательным  оком  столы,  он
удовлетворенно подмигнул лакеям и, как подобает хозяину, еще раз пригласил
гостей, входивших толпой в зал, приступить к трапезе...
   - Прошу уважаемых панов закусить и выпить по бокалу вина на  дорогу!  -
произнес  хозяин,  открыто  гордясь  своим  аристократизмом,  изобилием  и
изысканностью стола.
   -  Пусть  благословит  нас  божественная  Диана,  -  первым   отозвался
Хмелевский, приближаясь к столу с закусками и вином.
   Гости  прохаживались  вдоль  столов,  останавливаясь,  чтобы  выпить  и
закусить. На ходу закусывали индейкой с яблоками или пирогом с печенкой, а
кое-кто из старших просто брал огурец. Угощались не раздеваясь, в  шапках,
как во время  похода.  Какое  блюдо  ни  возьмешь,  оно  казалось  вкуснее
предыдущего, а пустые бокалы, стоявшие рядом с  бочонками,  соблазнительно
приглашали наполнить их.
   Корсунский подстароста налил бокал вина и  учтиво  подал  его  молодому
Жолкевскому. Подошел сюда и Конецпольский, он постоял немного, должно быть
поджидая, что кто-нибудь из менее знатной шляхты поднесет  ему  бокал.  Но
напрасно. Тогда он сам налил себе венгерского вина. Зазвенели бокалы.
   - Здоровье вельможного пана хозяина!
   - Ни пуха ни пера, как говорят хлопы!..
   - Виват ойчизне польской шляхты!.. За здоровье королевича...
   - Просим пани матка... ченстоховска  счастья  дому  сему,  -  заговорил
сбивчиво богуславский староста Казанский, чокаясь с Даниловичем  гранеными
бокалами с золотыми ободками. - Нех процветает мир в нашем панстве! [здесь
- государстве (польск.)]
   - О, мир, прошу уважаемых панов, - птичка многокрылая,  особенно  когда
наше королевство со всех сторон окружено врагами... - произнес  кто-то  из
присутствующих.
   Все с удивлением посмотрели в его сторону.
   - Наверное, есть и державы, где вот так, за бокалом  венгерского  вина,
называют Речь Посполитую своим врагом, -  ответил  молодой  Жолкевский,  и
одобрительные улыбки появились на лицах присутствующих.  Он  посмотрел  на
толпившихся возле столов гостей, отыскивая своего оппонента. - Однако  нех
жие Польска, которой самим провидением божьим начертано либо устанавливать
мир, либо воевать с ее извечными врагами.
   - Это я, уважаемые паны, высказал  свое  мнение,  поскольку  не  совсем
разделяю упрощенные взгляды некоторых шляхтичей.
   Все как будто только сейчас заметили очень юного шляхтича  Скшетуского.
Его отец погиб мученической смертью, сделав тем самым известным  и  своего
наследника, который сейчас гостил у  княгини  Ружинской  и  вместе  с  ней
получил приглашение от Даниловича принять участие в зимней охоте.
   - Достаточно уже одного волнения простолюдинов, омрачившего мир и покой
шляхты на много лет, - продолжал молодой человек. - Они и сейчас беспокоят
соседей, разжигают вооруженное столкновение с турками. Одна беда с ними...
А  завоевательные  устремления  его  королевского  высочества   королевича
Владислава, который снова собирается в поход на Москву...
   - Его светлости пана королевича прошу не касаться в моем доме в  такой,
извините, фривольной трактации, - поспешил предупредить хозяин гостя.
   - Пустяки. Мы сейчас не на сейме... Турки - это не мелочь какая-нибудь.
Да и Крым... Никак нам не удается заключить с ними  трактат,  несмотря  на
все старания неутомимого  колосса  нашей  нации,  пана  гетмана,  любимого
Станислава... А там,  если  не  Потоцкому  захочется  овеять  себя  славой
молдавского властелина, так у них еще  есть  и  родственники  Вишневецкие,
Корецкие, уважаемые паны. Они еще больше дразнят басурман, точно ночью пса
на привязи. Разве при этом можно помышлять о мире...
   Подогретые винными парами, охотники совсем  неожиданно  превратились  в
любителей политической игры, какими они на самом деле и были с давних лет.
Разговоры их не отражали определенных последовательных  взглядов.  Скорее,
здесь проявлялись раздражение, зависть, желание  ответить  на  высказанные
ранее упреки,  задевавшие  некоторых  присутствующих  тут  государственных
мужей, взаимное  недоброжелательство.  Из  вежливости  не  трогали  только
хозяина,  а  он,  пользуясь  этим,  по   возможности   сглаживал   остроту
высказываний, мирил спорщиков.
   К концу трапезы беседа  приняла  более  мирный  характер.  Вспомнили  о
сотрясавших весь край наездах шляхтичей на  своих  соседей.  Захлебываясь,
рассказывали, как пан Криштоф Немирич во время своего кровавого  нападения
на пана Адама Ружинского велел гнать  по  улицам  крестьянских  девушек  и
наценок в одних сорочках, да и то спущенных до  талии.  Ни  осуждений,  ни
упреков не было слышно. Наоборот, охотники хохотали, представляя себе этот
необычный "марш невест" среди бела дня перед  пьяным,  развращенным  паном
Немиричем и его подручными...
   Гости начали уже благодарить хозяина, собираясь отправляться в  дорогу.
Они должны были нагонять вооруженный эскорт, выехавший ранее. И вдруг  пан
Хмелевский довольно громко спросил хозяина:
   - Думаю, уважаемый пан  Ян,  что  это  просто  по  какому-то  досадному
недоразумению отсутствует здесь  чигиринский  подстароста,  уважаемый  пан
Хмельницкий?
   Данилович  вздрогнул,   словно   получив   неожиданный   удар,   как-то
неестественно засуетился, окидывая взглядом присутствующих, будто и впрямь
искал чигиринского подстаросту, и пожал плечами.
   - Ничего не понимаю, - оправдываясь, сказал он. -  Этот  скромный  муж,
наверное,  сам  отделился  от  шляхты.  Ведь  дело  об  установлении   его
шляхетства до сих пор еще не рассматривалось в сейме. Однако... не просить
же мне прощения у хлопа,  уважаемые  паны?  Я  оставляю  его  сопровождать
женщин, которые выедут только завтра...



5

   Хмельницкого глубоко  оскорбило  возмутительное  поведение  Даниловича,
унизившего  его  перед  гостями,  среди  которых  были  и  подстаросты   -
корсунский, черкасский, одесский, -  и  урядники  звенигородских  поташных
заводов. Получив распоряжение старосты - перейти со своими людьми в замок,
встретить княгиню Ружинскую и на  следующий  день  сопровождать  женщин  в
Звенигородку, он лишь покорно поклонился. Не дожидаясь отъезда  охотнико