, казаками и конями на левый берег  Днепра.
Потому что правый, казачий берег  своей  настороженностью  будто  бы  звал
полковника  не  на  прогулку  с  пятнадцатилетним  сыном,  а  на  какой-то
назревающий бой.
   Разыскал усадьбу  казака  Прокофия  Джеджалия.  Заброшенная  в  степных
дебрях, запущенная без хозяйского глаза усадьба. К  тому  же  там  служили
панихиду...
   - Да что это случилось с нашим казацким миром? - удивился кошевой.
   - Узнали вот только что о смерти Прокопа в боях под Хотином... А голову
его турки в Стамбул увезли,  как  предателя  мусульманства,  -  с  печалью
рассказывала жена Карпа Богуна другу своего мужа. - Теперь-то я уже  навек
овдовела, потеряв обоих...
   - Не горюй! Держись, милая, смотри, каких сыновей  вырастила!  Готовься
внуков нянчить, казаков растить, - успокаивал  Нечай  вдову,  прижимая  ее
поседевшую голову к груди. Точно он свою жену утешал. У всех у них, сестер
приднепровских казаков, одинаковая судьба.
   Здесь,  на  запоздавшей  панихиде,  Нечай  впервые  встретил   завидный
"выводок" казаков, как называли этих троих парней на  Запорожье.  Молодежь
стала достойной сменой своих отцов. Возмужали, стали  зрелыми,  как  плоды
летом! Заводилой был  самый  старший  из  них  -  сын  Мелашки  Пушкарихи,
Мартынко. И усы у него красовались на губе, точно свежескошенный пырей,  и
густая чуприна за ухом. Но больше всего Мартынко покорил полковника  своим
умом, который светился в его глазах. Быть ему кошевым,  мысленно  пророчил
Нечай, считая атаманство на Сечи самой благородной судьбой  и  славой  для
казака...
   Потому ли, что мать Ивана Богуна заменила мать Филонку, или потому, что
они росли вместе  -  бывало,  и  молоко  из  одной  груди  сосали,  будучи
младенцами, - они  казались  Нечаю  родными  братьями.  Какое-то  духовное
сходство роднило их.  Нечаю  даже  казалось,  что  Иван  Богун  и  Филонко
Джеджалий лицом похожи друг на друга. Хотя  белокурый,  светлоглазый  Иван
был похож на стройную девушку, если бы не широкие плечи, как и у  Филонка,
высокий рост и  молодецкие  усы.  У  Филонка,  правда,  были  черные  усы,
орлиные, восточного типа глаза. А у Богуна -  белокурые  волосы,  голубые,
как у приднепровской девушки, смеющиеся глаза! Но движения, речь, характер
и безграничная братская любовь друг к другу -  как  одной  матери  и  отца
дети!
   Полковник Нечай  любовался  хлопцами,  и  своего  сына  Ивана  старался
сблизить с ними, чтобы не был дикарем из запорожских дебрей. Даже  странно
как-то: рос ведь вместе с Данилом и  Григорием.  Григорий  уже  в  курене,
среди молодежи стал настоящим казаком. Данило тоже стремится быть таким. А
этот людей сторонится, да и в одиночестве места себе не находит. Дикарь...
   После обеда Мартынко предложил юношам - скакать на неоседланных  конях.
День чудесный, на лугу раздолье. Так и тянет молодежь,  точно  оперившихся
птенцов, порезвиться на просторе!
   Полковник одобрил эту забаву, дав свою  саблю  пятнадцатилетнему  сыну.
Может, это как-нибудь сблизит хлопцев! Иван  Нечай  охотно  сел  на  коня,
гарцевал с удовольствием и скакал не хуже друзей. Но, как ни старался,  ни
одной ветки лозы не срубил.
   - Не быть ему добрым казаком!.. - убеждался Нечай. - Он не Григорий, не
Данило. Но все-таки не попом, а казаком сделаю, хрен его  матери!  Грамоте
научу, писарем сотни полка будет.
   Молодежь предложила полковнику поехать в Лубны.  Советовали  определить
Ивана в школу Мгарского монастыря, где  обучались  Иван  Богун  и  Филонко
Джеджалий.
   - Хочу в киевскую школу, - настаивал на  своем  скупой  на  слова  Иван
Нечай.
   И  снова  Нечай  с  сыном  переправились  через  Днепр,  поехали  через
Черкассы, Корсунь и Терехтемиров в Киев. Трое неразлучных друзей,  молодых
лубенских  казаков  Вишневецкого,  сопровождали   их   до   Терехтемирова.
Совершить эту прогулку их  уговорил  Иван  Богун,  подкупленный  отцовским
вниманием Нечая.
   Терехтемиров, словно монастырский  "кош",  притаился,  ожидая  событий,
развивавшихся под Кагарликом. Кошевого  интересовало,  что  там  творится,
хотя заезжать туда не хотелось. Расспрашивал встречных, искал  кого-нибудь
из Кагарлика.
   Но в Терехтемирове Нечая уже ждала печальная  весть  о  смерти  Закиры.
Змее отдала свою жизнь, не пережив тоску по родине!
   Нечай слушал казака и ушам своим не верил. А перед его глазами - только
черная пустота и змеиное  жало.  Видение  поглощало  его,  будто  отбирало
дыхание. Словно во сне, в бреду, он отмахивался рукой.
   - Как это случилось?.. А  где  были  Данько,  Григорий?  Да  я...  -  и
рванулся к привязи, где стоял его конь.
   - Поздно.  Полковничиха  уже...  одиннадцать  дней  как  похоронена,  -
напомнил ему гонец с Сечи.
   - Одиннадцать дней, как нет Закиры!.. - Нечай положил голову на седло и
уже не сдерживал слез, скупых мужских горячих слез. - Одиннадцать дней нет
у Нечая Закиры... - повторял он, будто обращаясь к коню, а не к людям.
   И заколебался, стоит ли ему везти в Киев сына, который  остался  теперь
без матери. Хоть она и недолюбливала его, но все же мать.
   Иван молчал, не поняв до конца всей трагедии матери.  Он  больше  жалел
убитого горем отца и осуждал самоубийцу. И только, независимо от его воли,
детское горе комком подкатило у него к горлу. Она прижимала его  голову  к
своей теплой груди, когда в детстве ему было тяжело...
   Нечай не находил себе места. Он отошел от коня, старался взять  себя  в
руки. Что делают люди в таких случаях, когда после похорон прошло уже  две
недели? Лучше всего отслужить панихиду в казацком соборе! И,  опечаленный,
он решительно направился в собор, надеясь найти там успокоение.
   Настоятель Терехтемировского собора только пожал плечами:
   - Туркеня ведь некрещеной умерла, - и категорически отказался отслужить
панихиду по мусульманке, покойнице Закире.
   - Тьфу ты, некрещеная! Так окрестите ее покойной! В ваших  же  руках  и
крест и кадильница, куда захотел, туда и кади.  Я  денег  не  пожалею  для
храма! - нервничал полковник.
   - Покойников не крестят, атаман! К  тому  же  она  сама  на  себя  руку
наложила - змее, исчадию ада, душу свою в жертву принесла!.. Да простит ее
господь  всемогущий,  но  без  разрешения  Киева,  хотя  бы   преподобного
Саковича, к которому едете, Служить панихиду по самоубийце мусульманке  не
буду.
   Отказ священника впервые в жизни заставил кошевого задуматься над таким
тревожившим его душу вопросом: кем  является  он,  Олекса  Нечай,  который
прижил с туркеней  двоих  сыновей  и  третьего  сироту  воспитал?  Кому-то
верили, как-то молились. Главное - троих казаков вырастили! Казацким кошем
свыше двадцати лет правит. Кто же он -  христианин  или  басурман,  чуждый
христианской церкви полковник?!
   Но такой вопрос он задал  сам  себе.  Возмущенный  ушел  от  настоятеля
собора, разыскал своих казаков с лошадьми.
   - Ну,  прощайте,  дети  казаки!  -  обратился  он  к  тройке  лубенских
парубков. - Оставьте старика с его  скорбными  мыслями  о  жизни  на  этом
берегу!
   Распрощался с  казаками  уже  на  пароме  и  по  левому  берегу  Днепра
направился  в  Киев,  обходя  стороной  казацкий  Круг,  собравшийся   под
Кагарликом.



19

   Киев тоже, словно усыпленный летней духотой, казалось, чего-то ждал,  к
чему-то прислушивался. И в Киеве не нашел душевного успокоения  полковник.
Он сразу же направился на Подол, где находилась  бурса,  чтобы  определить
туда сына  Ивана  и  поговорить  с  преподобным  отцом  Саковичем,  как-то
успокоить душу.
   - Не любви я искал в семейной жизни, - словно исповедовался  полковник,
надеясь найти успокоение. - Закира, хотя она и турчанка, была моей  женой,
в ней я видел человека. Любились ли мы... Об этом я  давно  уже  спрашивал
сам себя, отче... Она  была  моей  женой,  матерью  двоих  моих  родных  и
третьего приемного сыновей, как я уже поведал вам...
   Сакович не  отказал  Нечаю,  сразу  согласился  отслужить  панихиду  по
покойнице.   Преподобный   батюшка   даже   неодобрительно   отозвался   о
терехтемировском настоятеле:
   - Ведь это нужно для душевного успокоения живых, а не усопших!
   Простые и в  то  же  время  торжественные  слова  преподобного  батюшки
ошеломили Нечая. "...Для душевного успокоения живых!.." А  он  думал,  что
панихиды приносят облегчение покойникам за их  грехи  в  земной  жизни.  И
вдруг словно со стороны посмотрел на себя.
   - Да, право, нужен ли моей покойнице этот колокольный перезвон, так  же
как и ее мусульманская молитва, преподобный  отче?  -  неожиданно  спросил
кошевой - наставник запорожцев. - Жила в неволе. Зато свободно умерла, как
сама хотела. Очевидно, не следует впутывать в наши с ней мирские  дела  ни
бога, ни сатану, защитника мусульман. Если в  самом  деле  можно  сынка  в
бурсу принять, сделайте милость, праведный отче. Мы должны оставлять после
себя более достойных наследников...
   Священник Сакович и не настаивал, согласившись с  доводами  полковника.
Жила некрещеной, двоих сыновей родила, да  и  третьего  своим  материнским
теплом согрела. Честь ей и вечная память живых!
   После трехдневных хлопот с устройством сына в бурсу успокоившийся Нечай
мог совсем иными глазами посмотреть и на Киев,  и  на  казацкие  дела.  На
прощанье зашел к преподобному отцу Саковичу, чтобы еще  раз  поблагодарить
его. И застал у него настоящее  столпотворение  перепуганных  священников,
благочинных и мирян. Да еще казака, прибывшего из-под Кагарлика.
   - Так ничего, полковник, и не добились воинственно настроенные  казаки,
собравшиеся под Кагарликом. Сам  польный  гетман  Станислав  Конецпольский
ведет из Львова войско, чтобы  силой  утихомирить  хотинских  победителей.
Более двух тысяч  гусар  и  жолнеров  сопровождают  гетмана,  чтобы  вести
переговоры с казаками. Казачество  поняло,  что  не  злотые  за  хотинскую
победу  шлет  им  король,  а   хочет   расправиться   с   ними,   как   со
взбунтовавшимися крестьянами. Корона хочет заставить украинских  крестьян,
которых  война  сделала  казаками,  покориться  и  принудить  работать  на
польских шляхтичей...
   Ошеломленный Нечай так и не сел на предложенную ему скамью. Он  обводил
взглядом  присутствующих  здесь  священников,  казацкого  гонца,  стараясь
осмыслить услышанное.
   - А знаешь ли ты, как отнеслись казаки к этому дерзкому походу польного
гетмана: отступят или воевать будут? - спросил, тяжело вздохнув.
   Казак хотел было что-то сказать, но взглянул на владыку.
   - Не время, пан полковник, вступать  в  бой  с  коронными  войсками,  -
вместо" казака ответил Сакович. -  Не  время,  безрассудно!..  Кстати,  вы
слышали что-нибудь о пани Хмельницкой?
   - А как же. - Полковник пожал плечами: - Недавно  гостил  у  нее.  Пани
Мелашка хозяйничает там. Хорошая, мудрая женщина!  Она  многое  рассказала
мне о несчастной вдове. Пани Матрена родила сына от белорусского воина...
   Полковнику  показалось,  что  преподобный  отец   умышленно   старается
уклониться от разговора о казацких делах. Вдруг завел мирской  разговор  о
Хмельницкой. Затем, помолчав немного, отец Сакович продолжал:
   - Вот видите, уважаемый полковник, снова сына родила... Да разве только
в этом дело?
   - Что-то худое  стряслось?  -  спросил  Нечай,  обеспокоенный  намеками
Саковича.
   - Случилось многое, полковник. Но больше всего худого.
   - Да не пугайте вы казака. Очевидно, и мне на Сечь торопиться надо?
   - Пугать мне вас, полковник, ни к  чему.  Может,  вам  и  впрямь  лучше
возвратиться на Сечь. О том, что для украинских казаков везет  злотые  сам
польный гетман Конецпольский в сопровождении гусар и  других  войск,  пану
полковнику, наверно, уже известно. Казаки из-под  Кагарлика  двинулись  на
Низ. Старый атаман Жмайло собирает распыленные казацкие  отряды,  советует
казакам не  бросать  оружия.  Вооруженных  казаков  польские  шляхтичи  не
сделают своими крепостными. Это правда. Но  Конецпольский  свободно  может
расценить это как бунт.
   - Вот так новость, преподобный отче! Хвалю Нестора, верно  людей  наших
наставляет. Не сегодня, так завтра,  все  равно  должны  будем  бунтовать.
Хвалю Жмайла. Народу  нашему  уже  дышать  становится  нечем,  зажатому  в
шляхетское ярмо! Ишь как им поправились крепостные из  нашего  украинского
народа! Потому и участие в войне  украинцев  расценивают  как  обязанность
крепостных, потому и деньги выделили только для реестровых  казаков...  Ни
земли, ни свободы!.. Значит, и я поеду на Сечь, спасибо за предупреждение.
   - Погодите, вам еще не все известно.
   - Что же еще? Куда уж больше?
   Полковник присел на скамью рядом с монахом,  который  тут  же  угодливо
отодвинулся.
   - В Витебске православные замучили униатского владыку Кунцевича!
   - Все-таки началось...
   - Как шелудивого пса убили и растоптали, волоча его из дому на площадь.
Тысячная толпа прошлась по бездыханному телу... Святотатство и жестокость,
но и...
   - Нет, не святотатство, отче. Сами своей жестокостью  довели  до  этого
православный люд.
   - Да, довели. Теперь, православные люди Украины, Белой  Руси  и  Литвы,
держите ухо востро!
   На какое-то мгновение все умолкли. Полковник стоял не шевелясь, ожидая,
что скажет владыка.
   - Ну, выкладывайте, отче, все новости. Действительно свет кругом пошел.
Нестор Жмайло своевременно поднимает саблю против шляхты...
   - Нет, несвоевременно, полковник! Да только за смерть одного  Кунцевича
что они сделают с нашим братом?  А  это  значит  война!  Да  еще  какая  -
междоусобная война!
   - Нет, не междоусобная, отче, а народная! До каких пор и  нам  терпеть?
Нашей землей владеют шляхтичи, а мы вынуждены промышлять, чтобы не умереть
с голоду!
   - Терпели и еще придется терпеть. Вспомните Наливайко!
   - Тогда парод еще не  был  готов.  Да  и  не  все  казаки  поддерживали
Северина Наливайко. Он надеялся лишь на свои силы. А один в поле не  воин,
отче... - задумчиво произнес полковник.
   Владыка слегка улыбнулся:
   - Народ, народ. Эх, полковник! Среди нашего народа и сейчас есть такие,
как Олифир Голуб и Дорошенко. Узнав о позорной  смерти  Бородавки,  казаки
только  удивились,  а  сами  поддержали   Сагайдачного.   Сагайдачные   не
перевелись еще и сейчас,  их  достаточно  на  казацком  горбу.  А  мы  все
раскачиваемся. Разговорам этим не будет конца, а витебский взрыв уже стоил
жизни сотен  православных  людей.  Виновных  и  невинных...  Хотел  я  еще
сообщить пану полковнику, что сын Хмельницкого Богдан вернулся  из  плена.
Очевидно, тоже выкуплен князем Збаражским, потому что попал к Потоцким.  И
служит у них в Каменце или в Бродах.
   Нечай опустился на скамью. "Выкуплен князем Збаражским..." - шептал он.
Какое из этих сообщений страшнее, нетрудно разобраться опытному воину.  Но
то, что шляхте удалось привлечь на свою сторону Богдана,  больно  поразило
Нечая. И снова он  вспомнил  Закиру,  ее  трагическую  смерть.  Теперь  он
понимает, почему она так поступила.  Оставила  двух  сыновей,  покончив  с
собой. Ее некому было выкупить, как Богдана, пленение которого она считала
самой дорогой расплатой за свою неволю.



20

   Настроение!
   Настроение, точно погода, часто менялось у Богдана. Радость возвращения
на родину омрачилась известием  о  замужестве  матери.  Осиротел  Чигирин,
вторично осиротел и он, подумал Богдан. Прощаясь с Полторалиха, он  словно
давал обет. Молодой казак рос совсем в иной обстановке,  чем  молодежь  во
времена  детства  Богдана.  Полторалиха  не   последовал   примеру   отца,
закрепощенного Вишневецким. У двадцатилетнего Карпа были свои  взгляды  на
жизнь и мечты о судьбе страны. Он хотел  хозяйничать  на  своей  свободной
казацкой земле.  Когда  же  паны  стали  отбирать  землю  у  крестьян,  он
возненавидел  их  еще  больше  и  ушел  казаковать.  Карпо   считал,   что
хлебопашество и казачество - едины. И без вооруженной силы, без казачества
погибнет украинский народ, не быть ему сеятелем на собственной земле!
   Вспомнив Карпа, Богдан подумал, что тот стал для него другом, а  может,
даже больше - братом! Как хорошо иметь родного брата! А Григорий? -  вдруг
мелькнула мысль. Так, значит, у него все-таки есть брат Григорий!..
   Стась Хмелевский уговорил Богдана пойти на службу к Потоцким на один из
конных  заводов.  Богдана  особенно  прельщал   Каменец.   Это   известный
украинский город, да и поближе к Днепру!
   - Пожалуй,  я  поступаю  правильно,  -  советовался  с  другом  Богдан,
собираясь выезжать на конный завод Потоцких. - Поскольку ты будешь служить
у гетмана Конецпольского, который тоже строит дворец в  Бродах,  мы  будем
чаще видеться. А у меня, кроме тебя, сам знаешь, никого...
   В первый же  день  службы  Богдан  не  угодил  своему  хозяину  Николаю
Потоцкому. Он только теперь понял, что его служба,  пускай  и  у  знатного
шляхтича, делает его слугой, унижает его человеческое достоинство.
   - Как считаете, пан Хмельницкий, правильно  ли  мы  поступаем  с  паном
польным гетманом, строя крепость в Бродах?  -  спросил  Потоцкий  Богдана,
показывая ему уже начатые работы.
   - По-видимому, правильно, уважаемый пан полковник, - сдержанно  ответил
Богдан. - Хотя турки и  далеко  от  Бродов,  но  хорошие  хозяева  заранее
заботятся о своей безопасности.
   Полковник не ждал такого ответа от слуги. Но, возможно, и  такой  ответ
удовлетворил  бы  Потоцкого,  если  бы  конюший   не   так   категорически
подчеркивал, что крепость строится для защиты от турок.
   - Только ли для защиты от турок строится эта крепость, пан  конюший?  -
возразил задетый хозяин.
   Богдан сразу уловил нотки раздражения в голосе  Николая  Потоцкого.  Но
иезуитское воспитание  и  тут  помогло  юноше  выйти  из  затруднительного
положения,  в  котором  он  оказался.  Он   тут   же   прикинулся   весьма
интересующимся военными планами хозяина:
   - Конечно, государственные руководители мудро поступают, всегда помня о
враге. Потому и заботятся о  безопасности  замка,  ведут  фортификационные
работы. А турки, как мне кажется,  предчувствуют  катастрофический  упадок
своего могущества и становятся все агрессивнее, уважаемый  пан  полковник.
Они коварные враги, но не самые страшные.
   - Тогда самой страшной, по-видимому, будет казацкая банда! Не  так  ли,
уважаемый пан?
   - Казацкая? - удивился конюший. - Я  не  могу  понять,  пан  полковник,
почему это вдруг казакам  взбредет  в  голову  идти  за  тридевять  земель
испытывать  прочность  шляхетской  крепости!  А  впрочем,  уважаемый   пан
полковник... - И после паузы продолжал: -  Крепости  строят  люди,  они  и
разрушить их могут.
   - Пан сотник является моим слугой, а не  послом  от  этой  галастры!  -
возмутился Потоцкий.
   Он  резко  оборвал  разговор.  "Всякий  конюший  позволяет   себе   так
разговаривать со мной! Тоже мне новый Жебжидовский растет..."  -  бормотал
себе под нос, едва сдерживая возмущение.
   А вечером передал  через  управляющего,  что  он  не  возражает  против
переезда Хмельницкого на службу в Каменец.
   - Когда прикажете выехать  туда?  -  спросил  конюший  у  управляющего,
словно подчеркивая этим свою служебную исполнительность.
   - Хотя бы и сегодня, - недоброжелательно ответил управляющий.
   - Ваше  "хотя  бы",  пан  управляющий,  удивляет  меня.  На  службе  не
раздумывают, а точно выполняют приказы! - улыбаясь, поучал Богдан довольно
моложавого с виду управляющего.
   И Богдан, не попрощавшись со своим хозяином, выехал в Каменец,  получив
от управляющего грамоту о  назначении  его  конюшим  в  каменецкое  имение
Потоцких.
   Должность как должность. Правда, коней  в  каменецком  имении  Потоцких
было значительно больше, чем в других. Но и опытных людей здесь больше.  К
тому же они были ближе Богдану хотя бы уже потому,  что  разговаривали  на
его родном, украинском языке.
   - Из казаков, хлопцы? - спросил Богдан при первой же встрече с  ними  в
конюшнях.
   - Если бы, уважаемый пан конюший. Крестьяне мы, с