что отряд не  только  отошел  далеко  от
Рейна, но и оказался в более  знакомых  местах.  Их  изнуренные  кони  уже
топтали чешскую землю!
   Силезия осталась позади. А до Днепра, как им  казалось,  еще  было  так
далеко, как до неба!  Теперь  все  чаще  встречались  войска.  Приходилось
сворачивать с дороги, пробиваться через леса и заросли междуречья. Что  за
войска и сколько их, не присматривались. Только бы на восток, на восток!
   Но трудно было уберечься в чужой стране. Сколько скопилось здесь разных
враждующих войск!
   - Стой! Что за воины? - крикнул какой-то  латник  на  ломаном  немецком
языке, неожиданно, как ветер, выскочив из перелеска.
   Следом за ним, точно из-под земли, вынырнул большой  отряд  вооруженных
конников. Вступать с ними в бой было безрассудно. К  тому  же  далеко  уже
ушли от Рейна и Кельна!
   - Казаки мы, воины с Приднепровья, - не таясь ответил Вовгур, с  трудом
разобрав, о чем его спрашивают.
   - За кого воюете, казаки? - прекрасно поняв ответ, латник  спросил  уже
на чешском языке.
   - Воевали мы за честный народ. А  сейчас...  убежали  из  плена,  -  не
растерялся Вовгур. Хотя чешский язык латника и вызывал  на  откровенность,
но воин прошел большую школу партизанской войны. Осторожность  никогда  не
вредит...
   - Так за кого и какой это честной народ? Не  Перебинуса  ли  вы  воины,
этого разбойника, лисовчика, князя Габора? - допрашивал латник.
   - Говорю ведь - за народ! Народ - это... наши отцы, матери, это хозяева
родной земли. А пан латник за кого рискует своей головой, воюя на  широких
придунайских просторах? А Перебинус... Не Перебейноса ли имеет в виду  пан
латник? Одного Перебейноса еще и Кривоносом звали. Его мы знаем. Так он за
корону цесаря и голову сложил...
   Казаки плотным кольцом окружили Вовгура. Поможет ли смелый  разговор  о
Кривоносо, не были уверены. Оружие держали  наготове,  взялись  за  сабли,
крепче натянули поводья. Латники заметили это и тоже взялись за оружие.
   -  Вы  должны  подчиниться  приказу  высшего  в  этом  крае   командира
цесарского войска, комиссара Вильдгарта.
   - А вы кто будете?
   - Я его писарь, лейтенант Пауль... Комиссар Вильдгарт будет  ждать  нас
там... Прошу  следовать  за  мной.  Рекомендую  не  противиться.  Со  мной
пшталунк  -  отряд  рыцарей,  и  я  выполняю  приказ  военачальника   этой
местности!
   Что оставалось делать? Вовгур только пожал плечами. Закончится  ли  все
это разговором, или дело дойдет до сечи?



12

   - Я не люблю стычек, как на поединке. Настоящая резня - это моя стихия!
- бахвалился поручик Самойло Лащ, гарцуя на своем ретивом гнедом  коне.  -
Этим конем, подаренным  ему  Конецпольским,  он  очень  дорожил.  Коронный
гетман любил иногда позабавиться, одаривая лошадьми своих  любимцев.  И  в
старости не изменил своей благородной привычке.
   И не Удивительно, что Самойло Лащ, будучи хотя и  не  единственным,  но
счастливым любимчиком Конецпольского,  гордился  этой  милостью  коронного
гетмана.  Подобрав  по  своему  вкусу  таких  же,  как  и  сам,  отчаянных
головорезов из королевских гусар, поручик  не  скрывал  своих  кровожадных
намерений.
   - Ненавижу эти казачьи скопища мятежных хлопов! - не раз  откровенничал
он с Николаем Потоцким, чтобы как-то обосновать свои  настойчивые  просьбы
направить его в распоряжение польного гетмана. Ему не хотелось участвовать
в европейской войне, в которую цесарь и  иезуиты  втянули  и  Польшу.  Эта
война не возвеличивала шляхтича, участие в  ней  не  считалось  героизмом!
Хотя Потоцкий всячески скрывал истинные намерения в этом походе на Украину
против казаков, но сообразительный Лащ понял, что именно здесь  произойдет
взлелеянное в его мечтах побоище!
   Военным же делом  искушал  Лаща  и  Конецпольский.  Он  уговаривал  его
возглавить  отправлявшиеся  в   Европу   польские   войска.   По   просьбе
австрийского цесаря,  Польша  вынуждена  была  помогать  иезуитам  в  этой
затяжной европейской войне. Вот уже много лет в Европе  идут  беспрерывные
ожесточенные бои с протестантами. Разгромили чехов, сломили их вооруженное
восстание. Но они не  сложили  оружия.  Активные  военные  действия  между
союзом немецких протестантов и иезуитскими войсками австрийского цесаря не
прекращались.  Не  утихают  кровопролитные   бои   наемных   войск   графа
Валленштейна с войсками  шведского  короля  Густава.  Своим  предательским
заигрыванием с  протестантской  коалицией  Валленштейн  отвлекал  внимание
цесаря. А чешский народ продолжал партизанскую  войну  с  тыла,  уничтожая
зазнавшуюся банду графа...
   - Я не о таких сражениях мечтаю!.. - восклицал Лащ, хорошо зная,  какие
кровавые бои идут в Европе. Он хотел обмануть и Потоцкого, лишь бы воевать
с казаками. Ведь в Европе, где идет такая резня, пропадешь ни  за  понюшку
табаку! И ни славы, ни личного удовлетворения! Бесславно погибнешь в чужой
стране, точно мышь под колесом телеги.
   Нет! Предвкушая удовольствие, он жаждал померяться силами с  украинским
"быдлом".
   Морозная, сухая погода. Луга и леса под Могинами  до  сих  пор  еще  не
покрыты снегом. Как всегда  самовлюбленный  и  самоуверенный,  воинственно
настроенный поручик даже разведки не выслал вперед.
   У перелеска на приднепровских лугах его и  встретили  передовые  отряды
Скидана. Атаман Беда и в этот раз первым напал на гусар  Лаща,  неожиданно
выскочив из-за густого перелеска. Хотя Лащ всюду трубил  о  своем  желании
померяться силами с казаками, однако он, мгновенно сообразив, что это надо
делать где-то в другом месте, приказал своим гусарам  отступить.  Луговой,
кустарник и подмерзшие лужи затрудняли даже отступление, не говоря  уже  о
бое.
   Около десятка гусар погибло в этой неожиданной стычке,  но  им  удалось
захватить живого казака. Под ним зарубили коня,  а  его  связали  арканом.
Самойло Лащ понял, что  ему  вместо  нападения  на  казаков  следовало  бы
послушаться Потоцкого и немедленно отойти  к  Билазерью,  будто  заманивая
целый полк казаков, как хвастался он позже. У Беды,  как  известно,  полка
казаков не было. Но стычка с гусарами и внезапное бегство  их  насторожило
казаков.
   Жолнеры Потоцкого понимали, что их гетман не  просто  хотел  припугнуть
казаков, а готовится к настоящим тяжелым  боям  на  Приднепровье.  Жолд  и
военные трофеи - все это стояло  рядом  с  боями  и  смертью.  Вот  уже  и
развертываются сражения, да еще какие!
   Потоцкий настойчиво и жестоко допрашивал приведенного лащовцами казака,
добиваясь, чтобы он  выдал  замысел  Скидана.  При  этом  присутствовал  и
Караимович, прибывший по приказанию  Конецпольского  как  наказной  атаман
всего реестрового казачества. Взятый в  плен  казак  сообщил,  что  Скидан
собирается ударить им с тыла и отрезать их  от  подольской  дороги.  Этого
больше всего и опасался Потоцкий. Застигнутое врасплох его войско, которое
и сейчас выражает свое недовольство  задержкой  с  выплатой  жолда,  может
повернуть оружие и против своего гетмана!.. Вот тогда казаки померялись бы
с ним силами на болотистых лугах за рекой Рось!
   - Скорее  отступать!  -  решительно  приказал  Потоцкий  своим  горячим
полковникам. Даже Лаща приструнил. Польный стремился обеспечить себе  тыл,
которого нет и не будет у казаков до тех пор, покуда  Днепр  не  покроется
толстым слоем льда.
   И никто не разгадал хитрого замысла польного гетмана.  Потоцкому  нужна
не просто победа, а полный разгром казачьих войск, которые привел  сюда  с
низовий Днепра пусть даже и отличающийся необыкновенной храбростью Скидан.
Ведь эта храбрость будет опираться только на небольшое  войско,  на  полки
нереестровых казаков. Скидан действует вслепую! Очевидно,  не  знает  даже
численности своих войск. Да и о том, какими силами  располагает  Потоцкий,
как выяснилось  из  допроса  пленного  казака,  не  знают  ни  Скидан  под
Кумейками, ни тем более Павлюк под Черкассами.
   Подкреплений с левого берега Днепра казаки сейчас  получить  не  могут.
Днепр, сплошь покрытый  кашицей,  пока  что  служит  Потоцкому.  Но  скоро
наступит ледостав, гетман должен спешить! В течение  ближайших  недель  ни
Кизим из Переяслава, ни Острянин из Полтавы  не  могут  прийти  на  помощь
павлюковцам.
   Приказы Потоцкого были краткими и резкими. В них  чувствовалось  что-то
тревожное.
   - Никаких наступательных боев, гунцвот... -  гневно  вразумлял  горячих
полковников Потоцкий.
   Павлюковцы наращивают  свои  силы,  в  хуторах  и  селах  -  угрожающее
затишье. Украинцы  собирают  оружие,  ищут  уязвимые  места  в  гетманском
войске, которому до сих пор еще не выплатили жалованье.



13

   Когда  потрясенный  смертью  лисовчика  Рембрандт  наконец   вышел   из
оцепенения,  карабинеры  уже  вели  Кривоноса  к  башне  у  ворот,  где  в
подземелье находилась темница.
   Художник подбежал к нему, но сделать ничего не  мог.  Он  был  бессилен
против четырех конвоиров, каждый из которых мог  легко  сломать  его,  как
палку. У него дрожали ноги, слезы заволакивали глаза. Карабинеры уже подло
расправились с одним из лисовчиков. Надо во что бы то ни стало спасти хотя
бы этого, очевидно их старшого!
   Рембрандт не впервые заходил без приглашения к  герцогу.  Во  дворце  к
нему так привыкли, что даже  сам  герцог,  потомок  старинного  княжеского
французского  рода  из  Орана,  не  был  удивлен  неожиданным   появлением
художника в кабинете. В  руках  художника  листы  с  эскизами  и  угольные
карандаши. На лице испуг и растерянность...
   - Что случилось, милейший наш господин Харменес?..  -  спросил  герцог,
поднимая голову от  лежавшего  на  столе  пергамента.  Выпущенный  из  рук
пергамент пружинисто свернулся в трубку.
   - За что, ваша милость, вы так жестоко наказываете? Ведь они...
   - Приказы военного времени, господин Рембрандт, жестокие,  как  и  сама
война! Воин из враждебного нам лагеря должен быть разоружен и  заключен  в
темницу.
   - Но... ваша милость, с  ним  обращаются  не  как  с  пленным.  Второго
предательски, как злодея, убили, напав сзади...
   Герцог даже вскочил с  места,  услышав  слова  Рембрандта.  То  ли  его
обеспокоило состояние художника, то ли  он  и  в  самом  деле  не  знал  о
бесчинствах, творившихся в его владениях. Властно трижды ударил в  ладоши,
подхватив очки, которые от резкого движения свалились с носа  и  болтались
на шнурке. Из боковой двери вбежал вооруженный слуга.
   - Что вы сделали с интернированными воинами польского короля? - спросил
взволнованно герцог. Он действительно не знал, что произошло с пленными.
   - Один был зарублен  в  стычке  с  охраной  вашей  милости.  А  второй,
кажется... сошел с ума... - доложил слуга, пожимая плечами.
   В руке художника герцог увидел карандашный набросок лисовчика на  коне.
Он решил, что художник обеспокоен потерей интересной натуры.  Герцог  даже
улыбнулся, ловя болтавшиеся на шнурке очки.
   - Перевести пленника из башни во флигель! - приказал слуге. -  Снять  с
него цепи и обращаться как с  благородным  пленником.  Разрешаю  художнику
Рембрандту входить к нему в любое время и рисовать.
   И медленно сел в  кресло,  обтянутое  желтой  кожей.  Вид  у  него  был
утомленный, глаза остановились на свернутом в трубочку пергаменте.
   Художник, как всегда при прощании с герцогом,  почтительно  поклонился.
Слуга открыл перед художником дверь и вместе  с  ним  вышел  из  кабинета,
чтобы выполнить новое приказание герцога.
   Во  дворе  не  было  уже  ни  убитого  лисовчика,  ни  его  коня.  Даже
вооруженный отряд дворцовой охраны исчез со двора.



14

   Направляясь в Киев,  Богдан  всю  дорогу  думал  о  замысле  Потоцкого,
пытался разгадать его.  Дважды  останавливался  на  хуторах  для  краткого
отдыха. Лихорадочные военные приготовления польного  гетмана  тревожили  и
озлобляли жителей этих селений. Казаки покидали свои усадьбы,  сторонились
полковников и писарей из отряда Хмельницкого.  Судя  по  этому,  Богдан  в
конце концов пришел к заключению, что польный гетман приехал на Украину не
для добрососедских разговоров с казаками!
   Да и в Киеве наслушался разных слухов,  сплетен  и  предостережений  об
опасности. Город притаился. Даже в колокола не звонили в церквах. Духовные
пастыри  открыто  говорили,  что  для  казачества  наступает  описанный  в
Евангелии Страшный суд! Охваченный  волнением  и  тревогой,  Богдан  решил
встретиться с этими блудливыми священниками. Как переменились люди!
   Что же ему делать? Оставить в Киеве писарей с несколькими  полковниками
реестровых казаков? Пускай убивают время на составление противных казацких
"граматок". Кому они теперь нужны? Разве что, действительно, как  граматки
для поминок!..
   Надо пробиваться к своим людям, а может быть... в  Субботов,  к  семье,
переждать, покуда утихнет это злосчастное  смятение.  Судя  по  доходившим
слухам об ожесточенных кровавых боях, разгоревшихся у  Кумейковских  озер,
Хмельницкий убеждался в том, что украинскому народу придется  еще  испить;
горькую чашу страданий.
   Где же найти мудрых людей, с  кем  посоветоваться?  Духовные  отцы  Иов
Борецкий, Лукарис... Даже бросило в дрожь от неожиданной этой мысли. Еще в
Варшаве, на приеме у коронного гетмана, он узнал  от  турецкого  посла  об
ужасной судьбе Лукариса - борца в патриаршей митре за всенародную  правду.
Жестокие турецкие палачи отправили его на галеры. Разве может он, глубокий
старик, выдержать такое?..
   И  все  же  Богдан  решил   встретиться   в   Киеве   с   православными
первосвященниками. Но после разговора с ними еще большая тревога  охватила
его душу, и без этого  отягощенную  собственными  заботами.  А  ведь  надо
действовать, с чего-то начинать, наконец,  найти  опору  на  своей  родной
земле! На прибрежные  хутора  и  села,  на  их  жителей  грозными  волнами
надвигается кровавый потоп. Его несут на остриях  своих  сабель  гусары  и
жолнеры, обманным путем заполученные у короля хитрым, как лиса,  Потоцким.
Он тайком сосредоточивает свои силы, чтобы  напасть  на  казаков.  Ведь  в
каждом своем донесении в  Варшаву  польный  гетман  сетует  на  бунтарскую
непослушность,  умалчивая  об   истинных   своих   намерениях   "проучить"
украинский народ!
   - Вам, как генеральному писарю, назначенному самим  королем,  следовало
бы встретиться  с  Потоцким  и  уговорить  его...  -  советовали  киевские
духовные отцы Богдану.
   "Переменились духовные пастыри!" - с горечью подумал Хмельницкий.
   - Сейчас,  очевидно,  уже  поздно  уговаривать  Потоцкого,  преподобные
батюшки! Уже гремят пушечные залпы. Гусары словно  клещами  сжимают  полки
неосмотрительного Скидана, - пытался было  возражать  им  Богдан.  -  Надо
найти более действенные способы для предотвращения этого побоища! Надо  не
допустить кровопролития нашего народа!
   - Но как предотвратить, пан писарь? Очевидцы рассказывают, что старшины
Скидана, не дождавшись прибытия  его  с  пушкарями,  вступили  в  бой  под
Кумейками с войсками Потоцкого...
   После этого и решил Богдан ехать к Потоцкому, чтобы уговорить его, даже
упросить,  обращаясь  к  разуму  и   рассудительности   польской   шляхты,
рассчитывая на ее доброту... И в ночь пустился  он  в  путь  вдоль  Днепра
искать этой "доброты"! Только двоих самых верных чигиринских казаков  взял
с собой.
   Эта холодная  и  дождливая  ночь  филиппова  поста  была  страшной  для
хуторян, метавшихся, как растревоженный рои пчел,  ища  спасения!  Как  от
чумы убегали семьи казаков. Это удивляло  Богдана  и  наполняло  его  душу
горестью.
   -  Куда  вы  бежите?  -  спрашивал  он.  -  Женщины,  старики...  Зачем
оставляете дома, хозяйство?
   - Душу бы свою унести, спасти бы детей. Разве  вы  не  знаете  польских
гусар? А у нас вон внучка... Прятали мы ее от голомозых  людоловов,  а  от
польской шляхты не  убережешь...  -  торопливо  отвечали  жители  Триполья
странному казацкому старшине. "Не иначе как обласканный польским  гетманом
полковник реестровых казаков", - думали люди, глядя вслед Богдану.
   И ревела встревоженная ночными перегонами скотина,  бежали  куда  глаза
глядят девушки. Только ночью, а не днем, можно  узнать,  что  творится  на
Приднепровской Украине, пан генеральный писарь реестрового казачества!
   Хмельницкий останавливался только для отдыха. С кем тут  посоветуешься,
кого спросишь, коль каждый поселянин старается  скорее  убежать  от  тебя?
Разве самому не видно?  Теперь  все  стало  ясным  и  понятным.  Терзаемый
думами, Богдан не заметил,  как  проехал  через  хутор,  о  котором  часто
вспоминал. Особенно обед у молодой хозяйки Ганны...
   Еще на околице хутора услышал рев скотины и отчаянные вопли женщин.  Он
сворачивал с дороги, не решаясь заговорить с людьми. Изредка встречались и
казаки. Некоторые из них были вооруженные, а другие шли с  дышлами  или  с
косами.
   Богдан не присматривался к казакам, не расспрашивал их, откуда они.  Да
и какой толк в том? Но за хутором  он  наткнулся  на  целый  отряд  конных
казаков. Тут не утерпел, спросил, приглядываясь к ним в ночной темноте:
   - От кого убегаете, казаки?
   Они зашумели, придержали коней. Окружили незнакомого старшину, ехавшего
в такое опасное время в сопровождении только двух джур.
   - Сам сатана тут не разберет, прости боже, кто убегает, а кто  гонится.
Выполняем  срочный  приказ,  пан  старшина!  -  сказал  один  из  казаков.
Очевидно, он надеялся получить какую-то помощь или совет.
   - Что происходит в Терехтемирове? Кто там сейчас за старшого?
   - Да гусары Потоцкого, сдох бы он, проклятый!  К  самому  Днепру  прут,
чтобы преградить нам путь. Возле Кумеек и нам пришлось столкнуться с ними.
А сейчас скачем по наказу Скидана  и  слышим,  как  позади  нас  поднялась
пальба... - торопились объяснить казаки.
   "Чьи же пушки громче ухают?.. Да, собственно, коль уже из пушек  ухают,
значит, идет настоящий бой", - сам себе ответил Богдан.  Он  прислушивался
не столько к взволнованному рассказу казаков, сколько  к  стону  земли,  к
ночному шуму всполошенных приднепровских жителей, к страшному эху пушечных
залпов.
   - Павлюк с пушками должен был выступить из Чигирина нам  на  помощь,  -
объяснили казаки. - Но успел ли он дойти? Не разберешь, откуда стреляют...
   - Морозы бы ударили, мы бы и горя не знали тогда.  Из-за  Днепра  Кизим
подоспел бы на помощь! Полтавчане смелее двинулись бы к Черкассам...
   - Так, выходит, нам не удастся пробиться к Потоцкому? - спросил Богдан,
не подумав, что может испугать казаков.
   - К Потоцкому? Разве, пан...
   - Да нет, пропади они пропадом!.. Я -  генеральный  писарь  реестрового
казачества! Знаю, должен был угомонить безумцев... - И умолк,  потому  что
сам уловил в своих словах нотки покорности. "Кому я подчиняюсь, перед  кем
заискиваю?" - упрекал себя.
   И, повернув своего коня, поехал вместе с казаками.
   - Нам надо как-нибудь переправиться на противоположный берег  Днепра  и
передать весточку Кизиму... - произнес, словно оправдываясь.
   - Как же туда переправишься, пан писарь... Вон  какое  сало  плывет  по
Днепру, только скрежет раздается.  Сейчас  ни  одного  челна  не  найдешь,
паромы разобраны... - сказал какой-то казак.
   - Зачем пугать! Сало, сало... Да кабы и достали челн, так разве на  нем
можно сейчас переплыть... Но коль писарю нужно  так  срочно,  как  и  нам,
то... я первым переправлюсь с одним  или  двумя  казаками  на  ту  сторону
Днепра. Не впервые рисковать нашему брату. Ежели надо, на все пойдешь!.. -
горячо произнес старшой этого отряда.
   - Правда, для доброго дела, - как там тебя звать,  пан  казаче?..  надо
ведь! Казаки  Скидана,  очевидно,  надеются  на  поддержку  их  Кизимом  с
левобережцами.
   - А зовут  меня  Григорием,  я  приемный  сын  Нечая,  брат  Данька,  -
неожиданно прервав разговор, сказал старшой.
   Богдан вдруг вздрогнул, как испуганный, дернул за поводья коня и осадил
его. Такая неожиданная встреча ночью в лесу! Соскочил с коня  и  Григорий,
несмело, а все-так