рностью произнес:
   -  Не  для  Максима  это,  батя.  Такие  люди  не   любят   подчиняться
королевскому правительству.
   Вышли за деревянную изгородь монастыря, стали спускаться  по  тропинке,
тянувшейся вдоль Днепра, мирно беседуя.
   - Подчинение - это порядок, обязан подчиняться: гетман ведь один бывает
в казацком войске. Не всем и гетманами быть, - улыбаясь, поучал отец.
   - Один, - вздохнул Богдан,  уступая  отцу  дорогу.  -  Но  и  тот  хуже
Максима. В республике Солнца, батя, может быть, Максима и  не  избрали  бы
главным директором республики: он не метафизик, не астроном, не  теолог...
а простой кузнец. Зато политик для нашей земли достойный. Такому...  и  не
только гетманом быть, батя...
   - Не знаю, сынок, что это за республика. Наверное, ты вычитал об этом в
книгах коллегии?.. Ну, а если уж и гетманства для кузнеца мало,  подождем,
когда шляхта изберет его королем Речи Посполитой... - засмеялся отец.
   - А вы не смейтесь, батя... Читал я не о Максиме, и не из коллегии были
те книги. А Максим - мой побратим!
   - Да я  ведь  шучу,  Зиновий.  Хороший,  говорю,  хлопец  твой  Максим.
Хотелось, чтобы такой падежный человек всегда был под рукой. Помяли  тебя,
сынок, проклятые басурмане здорово.
   Богдан посмотрел на отца и  опустил  глаза  долу.  По-детски  проглотил
комок душивших его слез - то ли от обиды, то ли от гордости. А  может,  от
чего-то совсем другого.
   - Разве только басурмане, батя?! А  вам  разве  легко  приходится?  Пан
Мусий все рассказал мне, знаю... Что сказала мама, когда  узнала  про  мои
путевые злоключения?
   Старший Хмельницкий сдержанно вздохнул, но улыбка по-прежнему  освещала
его лицо. Ведь он  -  отец,  и  хотя  в  душе  упрекал  сына  за  какие-то
недозволенные поступки, по не мог скрыть и своей радости. Перед ним  стоит
его сын, его надежда, живым вышедший из жестокого боя! Да еще и какой  сын
-  возмужавший.  И  как  участливо  он  сказал:   "А   вам   разве   легко
приходится?.."
   - Ты хорошо знаешь свою мать, Зиновий. Не скрою, правду скажу, как  она
велела. "Хвалю, говорила, в деда пошел,  казаком  стал!.."  И  плакала,  и
смеялась, услыхав эту весть... Ну, дай боже тебе здоровым вернуться домой.
Да об этом еще все вместе поговорим. Ведь я приехал за тобой.
   - Максим тоже приехал?
   - Максим, наверно, вернулся в Терехтемиров, там собирают казацкую раду.
А слепого Богуна оставил у друзей казаков...



7

   Михайлу Хмельницкому пришлось подождать  еще  несколько  дней,  уступая
настойчивым советам Борецкого и Мелашки. Сам же Зиновий уверял, что он уже
совсем здоров и готов хоть сейчас отправиться в путь. В доказательство  он
бодро поднимался с кровати, ходил по комнате, приседал. Отцу тоже хотелось
как можно скорее увезти сына домой. Настоятель  Иов  Борецкий  приобрел  у
монахов Печерской лавры карету, подобрал пару крепких лошадей  в  упряжку,
выделил людей для сопровождения. Богдан, узнав, что  ему  готовят  карету,
решительно заявил отцу, как только остался с ним наедине.
   - Батя, вы  знаете,  что  у  меня  есть  отличный  турецкий  скакун,  -
наверное, Максим подробно рассказывал вам о нем...
   - Нет, нет, Зиновий! Поедешь в карете, - перебил  отец,  поняв,  о  чем
хочет говорить с ним сын. - К тому же тот конь...
   - В карете? Ни за что  не  поеду!  Тетя  Мелашка  поедет  в  карете!  -
категорически  заявил  Богдан  и  собрался  уже  выйти  из   комнаты,   но
остановился: - А что, батя, вы хотели сказать о коне: разве он плохой  или
я не справлюсь с ним?
   - Конь славный, видел его. А ездить верхом сам  учил  тебя.  Но  Максим
говорил мне о каком-то казаке-перекрещенце, который  интересовался  конем.
Где он да у кого? Не собираются ли турки отомстить, засылая лазутчиков?
   - Спасибо Максиму за вести, верный он побратим. А я все-таки  поеду  на
своем коне! Карету пусть готовят для тети Мелашки и вещей.
   Эта новая черта в характере Богдана  не  пугала  отца.  Он  еще  больше
гордился сыном. Это не какие-нибудь детские капризы, а  настоящая  мужская
твердость. Отец увидел перед собой не чигиринского подростка, а взрослого,
с окрепшей волей юношу, который прислушивался к советам людей и сам  давал
советы. Сказывались годы обучения в коллегии, годы приобретения жизненного
опыта. Отцу оставалось только гордиться таким  сыном.  Правда,  в  желании
Зиновия совершить такую дальнюю дорогу верхом на турецком жеребце, а не  в
карете братчиков проявлялась и присущая казакам удаль. А это не слишком-то
было по душе уряднику королевского староства.
   Наконец сын и отец пришли к согласию. К госпитальному  крыльцу  подвели
оседланного буланого коня. Отдохнувший и уже  застоявшийся  конь  радостно
заржал, несколько раз встал на дыбы и попытался схватить за плечо  казака,
который его сдерживал.
   - Ну, ты!.. Турок басурманский! - крикнул  тот  с  теплотой  в  голосе,
хлопая по шее красивого коня.
   Провожать Богдана пришли преимущественно бурсаки младших классов.  Всем
им учителя вдалбливали в головы, что всякий верующий  юноша  должен  стать
государственным мужем или воином! И кто  из  них  не  мечтал  стать  таким
храбрецом,  как  сын  чигиринского  подстаросты,  надеть   такой   кунтуш,
подпоясаться поясом, на котором висела кованная серебром сабля! А  конь  -
настоящий буланый дьявол, а не конь! Темная полоска тянется по  хребту  до
самого хвоста...
   Стась  Кречовский  и  Иван  Выговский  среди  этих   малышей   казались
переростками. Оба юноши после  первого  знакомства  с  учеником  львовской
коллегии почти каждый день заходили к нему. А Стась, ко всему прочему, был
еще и поверенным. Богдана в его тайных сердечных делах. Теперь  они  могли
считать себя старыми друзьями прославившегося победой над  турком  ученика
иезуитской коллегии, гордились близостью с ним перед остальными  учениками
их бурсы.
   Мелашка  следила  за  тем,  как  Богдан  одевался,  одергивала  на  нем
малиновый кунтуш, тряпкой смахивала пыль с сабли.
   - А  то  увидит  пани  Матрена  непорядок,  еще  неряхой  назовет  меня
казачка... - бормотала она.
   - Вас, тетя Мелашка, теперь уже никто не осмелится обидеть, пока я  жив
буду, - сказал Богдан и нежно, как родную мать, поцеловал ее в щеку. И она
верила Богдану, потому что хорошо знала его.
   Вышли  на  крыльцо.  Михайло  Хмельницкий  попрощался  с   настоятелем,
поблагодарил  обслуживающий  персонал  госпиталя.  Потом  подвел  сына   к
Борецкому. Зиновий-Богдан опустился перед батюшкой на правое  колено,  как
полагалось верующему, принял благословение и молча  прикоснулся  губами  к
благословляющей руке. Батюшка не мог и  не  хотел  скрывать  своих  добрых
чувств к воспитаннику иезуитской коллегии и смахнул  слезу  в  присутствии
сотни своих воспитанников.
   Благословляя юношу, он изрек:
   - Во имя отца, сына  и  святого  духа,  пусть  благословит  тя  господь
вседержатель всея земной тверди, еже живота нашего, паче  будущего  нашего
пристанищем есть. Да будет воля его в помыслах, чаяниях и действиях твоих,
наш храбрый, мужественный отрок, днесь, заутра и во вся дни живота твоего.
Аминь...
   Борецкий прижал к своей груди мускулистого юношу, который был на голову
выше его ростом. Потом отстранил от себя и взглядом  бывшего  воина-окинул
снаряжение, саблю, ретивого турецкого коня с красивой сбруей.
   - Ну, с богом! Вооруженному отроку следует остерегаться мести неверных.
У них свой прегнусный закон кровной мести. Остерегайся, отрок,  да  хранит
тебя бог... - сказал он на прощание и разрешил бурсакам подойти к Богдану.
   Бурсаки уже раньше  окружили  взрослых,  с  нетерпением  ожидая,  когда
батюшка, ректор школы, попрощается с их другом. Богдану пришлось протянуть
малышам обе руки, ему хотелось, чтобы  их  руки  были  так  же  надежны  и
крепки, как у его друга Стася Хмелевского, в искренности которого он ни на
миг не сомневался. С Кречовским и Выговским  прощался  особенно  сердечно,
они проводили его до оседланного коня. Стась уверял  Богдана  в  том,  что
всегда  будет  держать  с  ним  связь  и  ждать  его  приезда  из  далеких
пограничных дебрей в Киев. При этом он, как сообщник, подмигнул Богдану, и
тот с благодарностью пожал верную руку друга.
   Буланый, играя, норовил стащить шапку с Богдана, а юноша обеими  руками
схватил его теплые, мягкие губы, чем доставил немалое удовольствие коню, -
он даже подскочил, пытаясь стать на дыбы.
   "Закон кровной мести... -  назойливо  вертелось  в  голове  Богдана.  -
Действительно, прегнусный закон! Военное столкновение принимают за  личное
оскорбление...  Что  же,  будем   осторожны,   преподобный   отче,   будем
остерегаться и держать наготове саблю, спасибо панам наставникам  коллегии
за то, что, не жалея сил, обучали мастерству владения оружием!  А  конь...
Коня им, голомозым, не видать!.."
   Еще раз пожав друзьям руки, Богдан перебросил на шею коня поводья  и  с
места лихо вскочил в седло. Буланый даже  присел  от  неожиданности.  Лицо
Михайла Хмельницкого сияло от радости - он гордился своим сыном, так  лихо
сидевшим   в   казацком   седле.   Богдан   напоследок   окинул   взглядом
присутствующих и отпустил поводья ретивого коня.



8

   Богдану уже не пришлось увидеть живой свою переяславскую бабушку. После
ее смерти дальние родственники присматривали за хатой, но  без  хозяйского
глаза все пришло в упадок. Опустевший двор зарос бурьяном, в саду гусеница
оголила все старые груши.
   Это произвело на юношу удручающее впечатление. В  печальном  настроении
Богдан пошел в центр города разыскивать богатый дом Сомко. Он стоял вблизи
большой, оживленной с утра до вечера базарной площади.  Две  злые  собаки,
привязанные на  день,  подняли  такой  лай,  что,  бросив  обед,  из  хаты
выскочили во двор все дети Сомко: два сына и девочка-подросток лет десяти.
Слуги в это время были заняты уходом  за  скотиной,  охраняли  рундуки  на
базаре.
   Яким, старший сын Семена Сомко, сразу узнал Богдана и  обрадовался  его
приходу. Он побежал навстречу гостю, а младший брат  бросился  успокаивать
собак. На лбу у Якима до  сих  пор  еще  лежала  повязка.  Она  прикрывала
сабельную рану, полученную во время баталии в лесу, когда погиб его  отец.
Следом за ним, как жеребенок за стригуном, прибежала и Ганнуся. Щуря глаза
против солнца, она с любопытством смотрела  на  стройного,  загоревшего  в
пути юношу.
   - Ганнуся? - спросил Богдан, здороваясь с Якимом.
   О девочке он знал по рассказам покойного Семена Сомко. "Не болтунья,  -
хвастался отец, - выросла без матери, больше под присмотром братьев..."
   "А теперь - уже и без отца", -  подумал  Богдан.  Ему  показалось,  что
девочка вышла из дома вслед за Якимом потому, что боялась остаться одна.
   - Ну да, пан Богдан, наша Ганнуся. Поздоровайся, Ганна, это тот Богдан,
который  спас  себя  и  нас  от  басурманской  неволи.  Ну,  чего  же  ты,
глупенькая?
   - Добрый день, пан... - чистым  детским  голоском  серьезно  произнесла
Ганнуся, как и полагалось хозяйке дома.
   - Называй меня, Ганнуся, только  Богданом,  без  "пана".  В  юные  годы
хорошо понимают друг друга  и  так.  -  И  он,  нагнувшись,  поцеловал  ее
аккуратно причесанную головку. -  Только  Богдан,  Ганнуся!  Добрый  день,
малышка. Хочешь, буду твоим третьим братом?
   Ему и в самом  деле  хотелось  как-то  утешить  сиротку,  заставить  ее
улыбнуться. И, к его удивлению, на лице девочки засияла счастливая улыбка.
   - Хочу, пан Богдась... - согласилась  сиротка.  Неподдельно  участливые
слова молодого казака согрели детскую душу, придавленную горем.
   Она внимательно посмотрела на Богдана  своими  большими  голубыми,  как
приднепровское небо, глазами и смутилась. Потом уцепилась  рукой  за  полу
его малинового кунтуша, быстрым взглядом окинув Якима.
   Богдан даже вздрогнул. Удивительное  совпадение:  у  Ганнуси  такие  же
голубые и на диво большие глаза, как и у Христины...
   - Хочу, Богдась! - произнесла девочка совсем тихо. Она, кажется, еще не
раз повторила, как песню, про себя эти два слова, отходя в сторону,  чтобы
дать проход Богдану и брату.
   - Так зови, хозяйка, гостя в дом, - промолвил Яким, когда они отошли от
ворот.
   - Просили Яким и Григорий... и я прошу... - робко начала Ганнуся.
   Богдан взял ее за руку и, играючи, размахивая  руками,  как  на  марше,
пошел вместе с ней впереди Якима.
   -  Ну  что  же.  Спасибо  тебе,  Ганнуся,  зайдем,  поглядим,  как   ты
хозяйничаешь.
   - А мы не ожидали, что к нам приедет такой гость... Так я побегу.  -  И
она, выдернув свою ручонку из руки Богдана, бросилась  к  дому,  босая,  в
длинной сорочке; две русые косички прыгали у нее на спине.
   Богдан, глядя на нее, расстроился. Сколько таких  сирот  на  земле!  Он
знал, что с каждым годом, после каждого нападения Орды, их становится  все
больше. Мать и особенно Мелашка столько порассказали ему о них!  Сиротское
горе тяжелым камнем ложилось на чуткое  сердце  юноши,  который  хотел  бы
помочь обездоленным, облегчить их страдания и горе. Однако это были только
мечты. Мартынко тоже потерял отца в таком, если не более раннем, возрасте.
Но он мальчик... и у него есть такая чудесная мать! А Ганнуся - напуганный
ребенок, девочка. У женщин сердце более восприимчиво к  горю,  душа  более
склонна к слезам.  Должно  быть,  братья,  отягощенные  торговыми  делами,
перешедшими к ним от отца, не очень балуют девочку лаской, если от  одного
лишь нежного слова ее лицо засветилось радостью и она, тронутая  вниманием
гостя, готова была обнять весь мир.
   "С этого дня я буду названым братом Ганнуси..." - твердо решил про себя
Богдан, впервые переступая порог их дома. В  этом  доме  он  побратался  с
девочкой, волей судьбы она стала его сестрой...



9

   Богдан знал, что Максим Кривонос не может проехать мимо Переяслава,  не
заглянув  к  семье  Сомко.  Кому  же  лучше  знать,   где   искать   этого
непоседливого казака, как не Якиму Сомко,  с  обозом,  которого  Максим  и
выехал из Киева, сопровождая  слепого  Богуна  и  его  поводыря  Мартынка?
Прощаясь с Мартынком, Богдан обещал ему,  что  непременно  заедет  или  на
хутор Джулая, или в  какое-нибудь  другое  место,  чтобы  самому  повидать
дружка и дать возможность тете Мелашке встретиться с сыном. Ведь  Мартынко
снова отправился странствовать с Богуном, постепенно становясь  не  только
поводырем, но и защитником кобзаря. Во время лечения в госпитале Богдан не
раз думал  об  этом.  Рассказ  Мелашки  о  том,  что  Максим  не  позволил
воеводской охране  привлечь  к  ответственности  слепого  Богуна,  показал
Богдану, как  небезопасно  кобзарю  отправляться  в  далекое  путешествие.
Наверное, Максим не отпустит Богуна одного, постарается переправить его на
Низ.
   Где кобзарь с Мартынко, там нужно искать и Максима Кривоноса...
   Михайло Хмельницкий, зная, как Богдан после своего выздоровления мечтал
встретиться с  Кривоносом,  на  удивление  легко  согласился  проехать  по
Левобережью Украины до Суды. Более того - он сгоряча пообещал  обязательно
встретиться с этим храбрым казаком.  Он  питал  надежду  привлечь  Максима
Кривоноса на службу в отряд Чигиринского староства.
   Юноша вместе с тем понимал, что  отец,  как  представитель  королевской
власти, не хотел бы заезжать в  Терехтемиров,  являющийся  сейчас  центром
казачества.  К  тому  же  подстароста  предполагал,  что  Кривонос  теперь
находится на Низу.
   - После белоцерковской битвы, - рассказывал Яким за обедом, -  турецкий
султан разгневался и грозит войной польскому королю, требует своевременной
уплаты дани. Говорят также, что  султан,  заручившись  согласием  коронных
гетманов, направляет  свои  орды  против  приднепровского  казачества.  Он
считает, что польская Корона при помощи  казацких  ватаг  учинила  разгром
татар и турок под Белой. А крымчаки только того и  ждали!  Теперь  король,
чтобы умилостивить Высокий Порог, султана, потребовал на сейме от  казаков
сатисфакции. Сам  гетман  Станислав  Жолкевский  с  войсками  двинулся  на
Украину.  Сказывают,  что  казаки,  прослышав  о  намерениях  шляхты,   не
разошлись по своим волостям, а собирают в Терехтемирове  большой  казацкий
Круг. Со всех казацких полков, находящихся в реестре у польного гетмана, а
еще больше из нереестровых, съехались сотни старшин, тысячи казаков. Купцы
приезжали из Терехтемирова за водкой и медом. Ну, а наш Максим в почете  у
боевых казаков. Кобзаря он отвез к семье, на Веремеевский хутор, а сам - в
Терехтемиров. Пан Конашевич руководит казаками...
   Яким только понаслышке знал о том, что творится в  Терехтемирове.  А  о
чем будут совет держать казаки, он не  ведает.  Может  быть,  какой-нибудь
поход готовит "пан Конашевич"...
   - Конь, отбитый у турка, при  тебе?  -  спросил  Яким,  понижая  голос.
Что-то недоброе почувствовал Богдан в этом вопросе.
   - Ясно, при мне. А где же быть моему трофею? Максим подарил его мне.
   - Один казак... разыскивает этого коня. Очень подозрительный человек, а
может быть, и переодетый турок. Он говорит, что конь принадлежит какому-то
весьма важному бею. Они  могут  отомстить,  выследив  коня.  Следовало  бы
припрятать его до более подходящего времени, Богдан.
   - Пан Яким сам видел этого казака и разговаривал  с  ним?  Может  быть,
просто какой-нибудь мошенник, цыган? Они падки на ценный товар, за  такого
коня можно содрать со знатного шляхтича хороший куш.
   - О нет-нет, этот человек не похож на цыгана. Я и сам  бы  поговорил  с
ним, да наш челядинец - помнишь Савву? - сказал ему, что Максим  Кривонос,
мол, подарил этого жеребца какому-то казаку на Запорожье.
   - И турок поверил? - задумчиво спросил Богдан.
   - Черт его знает, говорю же, что человек  он  подозрительный.  Твердит,
что едет в Терехтемиров, на казацкий Круг, а сам - рассказывал Савва - все
в конюшню посматривает. Будешь чувствовать себя  спокойнее,  Богдан,  если
оставишь у меня коня, покуда тот казак потеряет след.  Велю  оседлать  для
тебя  моего  доброго  друга,  собственного  коня,  только  бы   ввести   в
заблуждение проклятого лазутчика!
   - Большое спасибо, брат  Яким,  за  коня  и  совет.  Подумаю,  с  отцом
потолкую. Наши люди будут ехать в Чигирин по Левобережью, завезут к Джулаю
Мелашку, чтобы она повидалась с Мартынком. Наверное,  на  хуторе  у  этого
разбитного казака и оставят буланого.
   - Разумно поступишь. Максиму я передал о происках лазутчика...
   Богдан,  не  сказав  отцу  о  том,  что  знает  о   сборе   казаков   в
Терехтемирове,  предложил  переправиться  на  правый  берег  Днепра  и  по
знакомым местам направиться в Субботов.
   - Ты, кажется, хотел поехать по левому берегу Днепра...  Заехали  бы  к
нашим людям... - неуверенно напомнил ему отец.
   - Но ведь вы, батя, советовали ехать по знакомой дороге через  Корсунь.
Потом и коня мы отправляем в ту сторону. Наверное, за нами  таки  охотятся
лазутчики, - тихо, но довольно твердо ответил Богдан.  -  Сын  купца  Яким
уверяет, что Максим находится в Терехтемирове.
   - Мудро посоветовал  тебе  купец  расстаться  на  время  с  буланым,  -
заключил отец напоследок.
   Утром, уже на  переправе,  стало  заметно  необычное  скопление  людей.
Снизу, от Порогов, и с верховьев реки, откуда-то  из  Черниговщины,  плыли
длинные казацкие чайки  [большие  челны  (укр.)].  Разносились  песни  над
Днепром. Такие же чайки вверх  и  вниз  по  течению,  сколько  можно  было
окинуть  взглядом,  покрывали  весь  берег  возле  переправы.  На   берегу
топтались стада казацкой "живности".
   -  Нам  следовало  бы  объехать  это  сборище,  -   промолвил   Михайло
Хмельницкий, уже приблизившись к переправе.  В  нескольких  словах,  скупо
рассказал Богдану о терехтемировском Круге, о котором узнал еще в Киеве от
знакомых войсковых старшин. - Вряд ли удастся нам найти  Максима  в  такой
сутолоке. Казацкие старшины собираются вести переговоры с нашим вельможным
паном Станиславом, - объяснил он.
   - Так, значит, и пан гетман в  Терехтемиров