ю.
   Только шумели  от  ветра  стройные  осокори  и  шептала  лоза,  усыпляя
казаков, стремившихся уйти из Сечи на море.
   И усыпили!



10

   Богдан  не  сразу  стал  тяготиться  своей   жизнью.   Еще   зимой   он
почувствовал, что  ему  осточертели  ежедневные  поездки  из  Субботова  в
Чигирин. Назначение  его,  полковника,  командиром  сотни  расценивал  как
наказание. А за что наказали - как ни ломал себе голову, не знал. Во время
пребывания в Сечи это высокое звание  полковника  казалось  чужим,  словно
украденным у кого-то. Выходит,  что  ты  теперь  пешка  в  руках  польного
гетмана Потоцкого, который помыкает тобой, как ему заблагорассудится.  Это
и привело к тому, что запорожцы так настороженно относятся к тебе...  Тебя
решили разобщить со своими людьми, подальше был бы  от  них.  Полковник...
командует сотней!
   Пришла весна, оттаяла и дышала  полной  грудью  земля,  ожидая  пахаря.
Богдан приехал из полка раньше, чем обычно, передал коня конюху, но в  дом
не зашел. Почему так не милы ему  теперь  родной  дом,  семья?  А  прежняя
любовь к детям, особенно к сыновьям, словно  превратилась  в  обязанность,
они  стали  для  него  как  чужие.  Его  что-то  раздражало,  выводило  из
равновесия. Но что - сам не знал и боялся доискиваться истины.
   Набухали почки на деревьях в саду, в том самом  саду,  где  он  впервые
услышал рассказ матери о Наливайко. Разрослись груши, не узнать и  яблонь,
под которыми его ласкала мать. Отлогий косогор огорода манил в заросли  на
берегу реки Тясьмин.
   Мама, мама!.. Умерла. Умерла одинокой, чужие  люди  сложили  у  нее  на
груди сморщенные, натруженные руки. Вложили ли в эти навек застывшие  руки
свечу?.. Даже Григорий не застал матери живой, хотя она, почувствовав, что
дни ее сочтены, вызвала его из киевской бурсы. Не застал. Соседи  положили
ее в гроб, они и похоронили...
   Ходил по вишеннику, словно искал  следы  ног  теперь  ставшей  особенно
дорогой матери. Нет, не найти ему ее следов!
   У Богдана закружилась голова, заныло сердце. Он вдруг выхватил из ножен
отцовскую, из дамасской стали, саблю, подаренную ему матерью, когда гостил
у нее в Белоруссии. Взял ее за концы руками, то ли клянясь  сабле,  то  ли
любуясь украсившим ее узорчатым рисунком дамасских мастеров.  Какие  думы,
какие воспоминания пронеслись в его голове, растравляли сердце...
   К Богдану подошел Карпо и остановился перед ним, но тот его не замечал.
Только когда Карпо заговорил, Богдан словно  проснулся,  поднял  голову  и
посмотрел на своего побратима.
   - Говорю, вертится земля, Богдан, вот еще одна новость у нас, -  сказал
Карпо  и  улыбнулся,  стараясь  как-то  смягчить  впечатление  от   своего
неожиданного появления.
   - Знаю, Карпо. Чаплинского назначили чигиринским подстаростой.  Добился
своего по милости Николая  Потоцкого!  Рано  оперился!  Пролезла  вошь  за
воротник.
   Карпо весело усмехнулся, подошел ближе к Богдану.
   - Острянина убили свои же взбунтовавшиеся казаки...
   Только теперь Богдан, как ужаленный, встрепенулся:
   - И Острянина? Это на московской земле?
   - Да, где-то там. Сразу после того, как он вернулся от царя с подарками
для казаков и себя. Свои же казаки, переселенцы,  взбунтовались  на  новом
месте и убили. У казаков все шиворот-навыворот  получается.  Взбунтовались
и... снова целыми группами возвращаются на Днепр. Лучше  воевать  за  свою
свободу и родную землю, чем зря топтать ее у соседей.
   Пораженный новостью, Богдан обеими руками поднял саблю и изо всей  силы
ударил ею о колено. Но сабля из дамасской  стали  с  пронзительным  визгом
пружинисто выпрямилась, острым концом  поранив  левую  руку.  Капля  крови
привела полковника в бешенство и он со  всего  размаху  ударил  саблей  по
сухому пню спиленной груши. Дамасская сталь не выдержала и разлетелась  на
куски.
   Богдан  посмотрел  на  окровавленную  ладонь  и  с   яростью   отбросил
разукрашенную рукоятку сабли в заросли.
   - Краденая! Душу мне, как  укор  еще  и  за  отца,  терзает,  -  словно
оправдывался Богдан, тряхнув окровавленной рукой.  И  снова  посмотрел  на
Карпа, теперь уже другими, трезвыми глазами. -  Острянина  убили  сами  же
казаки! Что творится в этом беспокойном  и  несправедливом  мире!  Кто  же
ведет этих казаков, убивших своего атамана?.. Хватит, Карпо... К черту все
это! Есть у нас  земля,  хутор,  два  пруда  с  рыбой,  пасека,  сенокосы,
занимаемся хозяйством. Довольно уже казаковать. Надо искать иных путей для
осуществления своей мечты.  Пускай  Чаплинские  и  Пешты  служат  польской
шляхте!
   Взволнованный Хмельницкий положил руку Карпу на  плечо.  Чувствовалось,
что в груди у него кипел гнев, но  он  старался  сдержать  себя.  И  пошли
вдвоем, пробираясь, как в дебрях, между деревьями старого сада, на которых
от весенних соков набухали почки.
   На дорожке их поджидала Ганна. Вдали, насторожившись,  стояла  дворовая
челядь. Невольно совершив такой поступок, он  словно  хотел  покрасоваться
перед ними. Хозяин!.. Оглянулся и посмотрел на Карпа, словно искал у  него
поддержку и оправдания своего поступка.
   Взглянув на жену, окончательно убедился, что  поступил  правильно.  Как
кстати сломал саблю - этот символ  своей  страсти  и  военного  положения!
Ослабевшая от непосильного труда, жена в последние годы все время болеет и
теперь больше не встречает его приветливой улыбкой. А как нужна ему сейчас
женская улыбка!
   "И ей осточертел я! Очевидно, смотрит на меня как на гуляку!.."
   - Видела, Ганна, - довольно! Сломал саблю,  как  бы  дал  торжественную
клятву заниматься только хозяйством.  Пускай  упрекают  меня  казаки,  как
когда-то упрекал покойный Сулима!  Ведь  все  хозяйство  на  твоих  плечах
лежит...
   - Что ты говоришь? - то ли не расслышав, то ли с  иронией  переспросила
Ганна, когда-то ласковая жена, а теперь обессиленная хозяйскими  хлопотами
и болезнью женщина.
   - Хватит, говорю, наказаковался. Ноги моей больше  не  будет  в  полку.
Принимаюсь теперь за хозяйство, хозяюшка моя. Куда  это,  на  самом  деле,
годится, черт возьми!  Моя  хозяюшка  превратилась  в  батрачку...  Детьми
некогда заниматься, уму-разуму их учить. И все это ложится на слабые плечи
жены, - старался он разбудить ее женские чувства. - Вот и сломал отцовскую
саблю о грушевый пень. А теперь засучу рукава и... за дело.
   - Да что ты, Богдан! Вон к тебе люди  приехали,  -  кажется,  из  самой
Варшавы. Вот и пришла сказать тебе, - произнесла она не  как  прислуга,  а
как любимая жена, пропустив мимо ушей то, что говорил заботливый муж.



11

   Новое  и  совсем  неожиданное  событие  развеяло  недавнее   настроение
Богдана.  Как  укор  совести  мелькнула  мысль:  "Как  ты  смел   нарушить
завещанные предками обычаи..." И даже  следа  не  осталось  от  неожиданно
вспыхнувшего душевного пожара.
   ...Возле больших, сплетенных из лозы  яслей,  вплотную  друг  к  другу,
стояли оседланные кони. В стороне от них  карета  с  гербом,  забрызганная
дорожной  грязью.  Дворовые  люди  и  чужие  воины,  громко  разговаривая,
занимались лошадьми. Богдан сразу узнал оседланного золотисто-рыжего  коня
полковника  Кричевского.  Рядом  с  ним  беспокойно  топтался   на   месте
жирноватый  крымский  скороход  сотника  Федора  Вешняка.  Отдельно   были
привязаны незнакомые, все как на подбор, гривастые гнедые лошади, на каких
ездят немецкие рейтары.
   Что случилось? Ведь утром в полку было спокойно...
   Увидев  взмыленных  коней,  приветливо  улыбавшихся  казаков  и  гусар,
забрызганную дорожной грязью карету, Богдан воспрянул духом.
   Без шапки, с пустыми ножнами на боку,  поспешил  в  дом,  словно  хотел
предотвратить какое-то несчастье. Хмельницкий так  стремительно  вбежал  в
комнату,  что  в  первое  мгновение  находившиеся  в   доме   застыли   от
неожиданности. А он присматривался  к  ним,  особое  внимание  обратив  на
присмиревшего юношу в гусарской форме. Его искренняя улыбка и  светившийся
в больших глазах ум вызывали чувство зависти у Богдана.
   Первым  поднялся   из-за   стола   Станислав   Кричевский,   приветливо
улыбнувшись другу.
   "Ух-х, все в порядке!.. - перевел дух  Богдан,  продолжая  смотреть  на
юношу. - Кричевский отнесся бы к моей беде, как к своей..."
   - Казацкий привет уважаемым гостям! - наконец произнес  Богдан,  подняв
вверх обе руки. Гости обратили внимание на его окровавленную руку и пустые
ножны.
   - Вижу, пан Богдан снова проделывал замысловатые упражнения  саблей?  -
спросил Кричевский.
   - Да еще какие  замысловатые,  уважаемый  пан  Станислав,  -  засмеялся
Богдан, снимая ножны.
   Со скамьи, стоявшей у двери, поднялся молодой сотник Чигиринского полка
Федор Вешняк. Он по-казацки  выпрямился  и  указал  рукой  на  незнакомого
Богдану седого пана в дорогом одеянии королевских Мазуров. Холеный шляхтич
почтенных лет, казалось, впервые надел эту щегольскую форму. Он важно, как
подобает высокому посланнику, но и без излишней здесь, на далекой окраине,
шляхетской надменности поднялся со скамьи.
   - Это уважаемый подканцлер Речи  Посполитой  пан  Радзиевский,  который
прибыл к вам  вместе  со  своим  сыном  как  посол  от  самого  короля,  -
представил Вешняк.
   - Действительно, как посол, прошу,  но  с  визитом  вежливости  к  пану
полковнику! - промолвил подканцлер. - Я с большим  удовольствием  выполняю
данное мне королем поручение к пану полковнику! - И  он  низко  поклонился
Богдану.
   То, что Радзиевский старался говорить на  украинском  языке  и  приехал
сюда вместе с сыном, взволновало Хмельницкого.
   - Прошу, прошу! Я рад приветствовать желанного гостя и весь  к  услугам
вашей милости пана  подканцлера.  Вы  здесь  расскажите  о  поручении  его
величества короля или...
   - Очень прошу!  Именно  здесь,  в  присутствии  полковых  старшин.  Его
величество  король  не  одобрил  странного  назначения   пана   полковника
Хмельницкого на должность сотника Чигиринского полка. Этим указом  король,
с согласия коронного гетмана, поручает вам, полковник, очень  важное  дело
по подготовке к походу против  турок.  А  пока  что  пан  полковник  будет
находиться в  негласном  (не  афишированном)  звании  генерального  есаула
реестровых казаков!
   Эта  торжественная  речь,  пересыпанная  недомолвками,  прозвучала  как
чествование  Богдана  на  многолюдном   празднике.   Подканцлер   так   же
торжественно  направился   навстречу   Хмельницкому   и   трижды   накрест
поцеловался с ним.
   - Вместе с его величеством королем и коронным  гетманом  поздравляем  и
мы, молодежь, пана полковника Богдана с таким вниманием к нему  Короны!  -
довольно смело произнес бойкий сынок подканцлера.
   Радзиевский  подождал,  пока  сын  закончит  свои  поздравления,  затем
вытащил из кожаного кошелька, торчавшего  за  поясом,  вчетверо  сложенный
королевский-указ.
   - Этот указ, уважаемый пан Хмельницкий, его величество король Владислав
приказал  вручить  вам  непременно  в  присутствии  полковника  полка,   в
котором... по злой иронии  судьбы,  надо  сказать,  должен  был  выполнять
обязанности сотника один из способнейших казацких старшин страны!
   Радзиевский еще раз, теперь  уже  совсем  по-дружески,  обнял  Богдана.
Потом его поздравил и Станислав Кричевский. Он горячо поцеловался со своим
кумом.
   - Все-таки тебе придется  саблю  вложить  в  ножны!  Без  сабли  хиреет
казацкая душа! Да и не к лицу  такому  воину,  как  ты,  принимать  важных
гостей без оружия.
   Теперь он трезво посмотрел на свое поведение возле грушевого пня.
   - Сейчас не до сабли... Внимание  короля  обязывает  просить  уважаемых
гостей к столу. Девчата, где вы?..
   Но действительно ли внимание, оказанное Хмельницкому  королем,  подняло
ему настроение, избавило от отчаяния? Гости, особенно  близкие,  и  прежде
всего Ганна, заметили перемену в Богдане, он снова стал таким, как прежде.
Он был внимателен. Прислушивался к каждому слову высокого гостя,  ни  разу
не возразил ему, на юмор отвечал юмором. Об  умении  Богдана  Хмельницкого
принять и угостить знали даже в кругах  знатной  шляхты.  Каждый  тост  он
сопровождал прибауткой и умел поддержать любой разговор.
   Однако то, что Радзиевский послал своего сына к  жолнерам,  насторожило
Богдана. Значит, подканцлер желает поговорить с ним!..
   - А мир сегодня, уважаемый пан  Богдан,  -  начал  Радзиевский,  -  мир
содрогается  не  только  от  уже  происходящих  событий.  Внутренние,  так
сказать, вновь рожденные силы уже ищут выхода, чтобы вырваться наружу...
   - Не слишком  ли  затянувшуюся  европейскую  войну  имеет  в  виду  пан
Иероним? - спросил Богдан. И Радзиевский  почувствовал,  с  каким  большим
тактом, как дипломат, хозяин придавал разговору иную окраску. Лучше любого
дипломата он умел скрыть свое недовольство непатриотическими разговорами в
его  доме  такой  важной  особы.  Очевидно,  подумал:  не  выпытывает   ли
подканцлер его настроение  и  мнение,  надеясь  в  нем  найти  союзника  в
затяжной борьбе средней шляхты с королем Владиславом?..
   - Разумеется. Я имею в виду затянувшуюся войну в Европе. Свыше двадцати
лет валандаемся, как говорят простые люди. И все это из-за  престижа  если
не католиков Рима, так протестантов Запада...
   - Вы  правы,  валандаемся,  -  снова  поспешил  хозяин  высказать  свои
соображения.  -  Хотя  католицизм  и   смягчает   характер   верующих,   а
протестантизм  укрепляет  его,  однако  оба  эти  религиозные  направления
являются  как  бы   специей   для   вредного   препарирования   настроения
человечества. Ведь и эта кажущаяся мягкость католиков  в  действительности
порождает слабость  нации  в  целом,  так  же  как  и  громкое  могущество
протестантов делает ее черствой. Когда речь идет о  будущем  человечества,
религия не должна доминировать в жизни государства.
   - Но разве можно отделить ее от государства, уважаемый пан Богдан? Ведь
в наше время  именно  религия  определяет  политику  королей,  дипломатов!
Правда, турецкий вопрос, являющийся самым наболевшим для Речи  Посполитой,
не имеет ничего общего с религией. А впрочем... - вдруг задумался гость и,
не  видя  возражения  со  стороны  Богдана   Хмельницкого,   заговорил   о
европейской войне. - Упорное стремление венценосного  нашего  родственника
испанского короля снова  подчинить  себе  Голландию  диктуется  далеко  не
религиозными  побуждениями.   Испанский   король,   поддерживаемый   паном
Казимиром,  до  сих  пор  еще  надеется  на  лояльность  к  этому   нашего
королевского двора... Поэтому вполне естественно, что его милость кардинал
пан Мазарини, определяющий нынешнюю политику  Франции,  считает  нас  тоже
данниками все из-за того же нашего королевича... Кардинал проявляет  очень
большой  интерес  к  воинственным  украинским  казакам.  О  том,  что  они
исповедуют православие, и речи нет! Цивилизованному  Западу,  стремящемуся
распространить протестантизм на всю Европу, очень нужны  настоящие  воины,
чтобы навсегда сбить спесь еще и с мадридских католиков!..
   - Вот это  уже  настоящий  наш,  военный  разговор!  Не  импонирует  ли
политика кардинала Мазарини и панству Речи Посполитой?..
   Богдан поднялся и через  стол  подал  руку  гостю.  Это  взволновало  и
порадовало Радзиевского. Они  пожали  друг  другу  руки,  теперь  уже  как
единомышленники.



12

   Хотя Богдан и сломал отцовскую искусно сделанную  дамасскими  мастерами
саблю, он по-прежнему оставался воином, - видно, ему на роду написано быть
казаком. Этого хотела его мать.
   Мама, мама! Нет теперь у него матери...
   В состоянии какого-то непонятного протеста сломал он  отцовскую  саблю.
Но против чего протестовал, какая внутренняя борьба происходила у  него  в
душе - вряд ли откровенно и  искренне  признался  бы  даже  своему  самому
лучшему другу. Умерла мать?.. К этому он  был  подготовлен  еще  во  время
последнего прощания с нею в Петриках. А что же еще?..
   Его казацкая  душа  не  находила  покоя  из-за  натянутых  отношений  с
запорожцами. А в полку на каждом шагу вредил я подсиживал его есаул Пешта.
К тому же некоторые из сослуживцев относились к нему с  недоверием.  Вишь,
любимец короля - с ним даже сам коронный гетман советуется...
   О том, что Богдан Хмельницкий сломал саблю,  стало  известно  и  королю
Владиславу. Об этом эпизоде в  жизни  субботовского  полковника  рассказал
королю Владиславу Радзиевский, представив все это как веселое  развлечение
отчаянного казака. Однако Владислав иначе расценил этот факт. Он  возлагал
на полковника Хмельницкого большие надежды, видя в нем опору в  задуманной
им войне с  Турцией.  Владиславу,  мечтавшему  свести  счеты  с  турецкими
султанами, нельзя было терять такого воина, как Хмельницкий. До каких  пор
такой нации,  такой  гордой  шляхте  оставаться  позорным  данником  дикой
заморской орды!
   Желая  поднять  воинственный  дух  полковника  реестрового   казачества
Хмельницкого, король прислал  ему  свой  символический  подарок  -  новую,
украшенную чистым золотом саблю тоже дамасской работы!
   Летом субботовский хозяин  и  воин,  поглощенный  казацкими  и  личными
делами, вынужден был снова принимать королевского посланника. На этот  раз
им был молодой Иероним Радзиевский,  удостоенный  звания  секретаря  новой
королевы Марии Гонзаги. Посланник всего-навсего  только  саблю  привез  от
короля, не преминув подчеркнуть, как благосклонна к  полковнику  королева.
Это явилось напоминанием ему об ответственности перед королем  и  казацким
войском. К тому же такое внимание со  стороны  самой  королевы,  фаворитки
французского правящего двора!
   А тут... Он даже не представлял себе, что так разрастется его хозяйство
в Субботове. На  распаханных  свободных  землях  колосилось  просо,  спела
пшеница, отцветала гречиха. В прудах надо было выловить хищных щук,  чтобы
не  уничтожали  вкусной  малокостистой  рыбы.  Пришлось   заменить   быка,
приобрести  четыре   молочных   коровы   из   племенника   звенигородского
подстаросты, отдав ему за это шестерых коров приднепровской породы.
   И днем и ночью, даже на службе, был занят  своим  хозяйством.  Невольно
из-за этого  ему  приходилось  больше  оставаться  дома.  Ганна  прекрасно
понимала своего мужа и во всем помогала ему, поскольку она еще  с  детства
хорошо разбиралась в хозяйских делах. Даже дети теперь не  беспокоили  ее.
Она спокойно оставляла их на  попечение  старушки  Мелашки  и  расторопной
сиротки Гелены. Девушка теперь возмужала,  дружила  со  старшими  дочерьми
Хмельницкого. А обоих сыновей  Богдана  она  не  только  нянчила,  обучала
польскому языку, но и была для них строгой воспитательницей.  Тимоша  стал
уже подростком, она не очень потакала  ему,  порой  подсмеиваясь  над  его
стремлением казаться взрослым.
   Получив от короля саблю, которая  напоминала  ему  о  его  положении  и
обязанностях в войсках реестрового казачества, Богдан решил посоветоваться
с женой. С кем же, как не с ней, с хозяйкой дома, было посоветоваться  ему
о хозяйских делах. Карпо такой заядлый воин, что днем  и  ночью  только  о
походах и думает!
   - Видишь, Ганна, совсем  засосала  меня  нудная  королевская  служба  в
казацком реестре, - жаловался Богдан жене.
   - А ты бы поменьше усердничал! Сама все вижу, мы  с  матушкой  Мелашкой
говорили об этом. Ты не щадишь  себя,  разрываешься  на  часта  при  такой
двойной нагрузке. Хорошо сделал, что взял еще  челядинцев,  нашел  путного
рыбака для прудов, садовника...
   Богдан кивал головой, соглашаясь с женой, а мысли уносили его далеко от
надоевшего за эти годы хозяйства в Субботове. Ведь  он  мечтал  о  дальних
казацких походах, порой переносился мысленно и в совсем далекое будущее.
   - Меня мучит совесть из-за Сулимы, - сказал он,  словно  и  забыл,  что
рядом с ним Ганна.
   - Сулима? Когда это было? Что теперь думать о Сулиме, тебе надо  как-то
хоть Назруллу сдержать. Не  знаю,  что  и  посоветовать  тебе.  Пускай  бы
утихомирился он,