ытка [обольщенная девушка, родившая ребенка  (укр.)]  кумушка  угощала
этого ляха в доме часовщика венгерским вином. Возможно, и врут из зависти,
ведь она девка все-таки складная, будь она проклята. Очевидно, и у  нашего
батька есть какие-то свои кондиции, велел не  трогать...  Но  сегодня  уже
уезжает этот лях, кажется, в Варшаву.
   Дорошенко пришпорил  коня  и  поскакал  за  двумя  всадниками,  которые
ускорили бег при въезде в город. Полковник Богун снова вернулся к  ехавшим
молча старшинам. Поравнялся с Брюховецким. Кони фыркнули на морозе. Позади
старшин  раздавался  гул  громко   разговаривавших   чигиринцев,   которые
возвращались с этого зрелища.
   Богун не мог скрыть стона своего  казацкого  сердца.  Ему  не  хотелось
оставаться одному, его тянуло к людям, чтобы говорить,  спорить,  а  то  и
схватиться за саблю. Ведь сабля в руке - самый справедливый судья. Но  кто
из знающих Богуна осмелится вступить в  поединок  с  ним  во  время  этого
справедливого казацкого суда!
   - Очевидно, гетман был в гневе, когда  отдавал  этот  страшный  приказ,
Иван Мартынович?
   - В гневе? - переспросил задумавшийся Брюховецкий и тут же  ответил:  -
Нет, плакал, как дитя, а мы слезы вытирали... Да разве такой заплачет, пан
полковник! Прощаясь с Худолеем, холодно  произнес:  "Со  смертью  неумного
полковника, пусть даже и самого смелого, Украина еще не  умрет!.."  Ну,  а
потом пожелал, чтобы его оставили одного  в  комнате.  Одного  с  тяжелыми
думами и... все-таки со слезами. Но это не был плач дитяти, а ярость льва!
   Какое-то время ехали молча.  На  холмах  вихрился  снег,  смешиваясь  с
песком. Необжитой пустыней веяло  от  этого  холмистого  прибрежья.  Богун
нервно поднимался в стременах и печальным взглядом  искал  среди  песчаных
бугров отдыха для глаз, душевного успокоения. Даже его, такого твердого  и
бывалого, поразили слова Брюховецкого о  гетмане.  Подумав,  сказал  будто
между прочим:
   - Слеза не кровь, слишком малая плата за человеческую жизнь...
   - Пан полковник хочет что-то сказать мне? - спросил Брюховецкий.
   Этот вопрос Брюховецкого показался Богуну допросом.  Не  собирается  ли
придраться и к нему этот домашний судья гетмана?
   Богун подтянул поводья, выпрямился в седле.
   - Не пугай пуганых, Иван Мартынович. Говорю то, что  слышишь!  Худолей,
говорю, не был изменником, вот что! Так и гетману передай.
   - Что именно?
   - Передай гетману, говорю, о том, что кальницкий полковник  Иван  Богун
тоже считает, что надо расплачиваться кровью. Только не нашей, казацкой, а
ляхской! Так и передай, прощай!
   И с места, галопом, поскакал вперед. Комья снега летели во все  стороны
из-под копыт его коня. Фырканье коня или же стон, а может, и плач казацкой
души слились в единый протяжный  звук.  Услышав  его,  казаки  и  старшины
съезжали с дороги.
   - Вишь, как разъярился Богун!.. - пронеслось следом за ним по дороге.



9

   Словно между выстраивающимися шпалерами пронесся Богун на своем донском
коне. Уже у первых хат он догнал Дорошенко. Осадил разгоряченного  жеребца
так, что тот даже на покрытой льдом дороге стал на дыбы.
   - Пан полковник, уйми своего коня, - бросил Дорошенко Богуну.
   - Не уйму и сам не уймусь, пан брат  Петр.  Как  он  сказал,  проклятый
ляхский пес?
   Дорошенко не сразу понял, о чем идет речь. Но когда увидел,  что  Богун
опередил его и догоняет шляхтича, крикнул:
   - Пан полковник! Не тронь его, я головой отвечаю за этого пана...
   - Не ты, а я буду в ответе за этого мерзавца!
   Но конь Дорошенко тем и славился, что в беге не было ему равных. Он уже
мчался, обгоняя ветер, наперерез полковнику, Богун уже схватился за саблю,
часовщик и его гость услышали храп коня и  тяжелое  дыхание  седока.  Они,
очевидно, почувствовали  страшную  угрозу,  потому  что  Скшетуский  вдруг
соскочил с коня и, отпустив его, подбежал к высокому тыну. Богун  на  всем
скаку повернул к тыну, но карий конь Дорошенко преградил ему путь.
   - Не взбесился ли твой конь, полковник?! - крикнул  Дорошенко  и  ловко
схватил коня Богуна за поводья, когда тот снова грозно поднялся на дыбы.
   - Пусти, Петр! - закричал Богун.
   - Не пущу, Иван, это безумие!
   Вдруг в руке Богуна блеснула сабля и со  свистом  опустилась  вниз.  Ни
Горуховский, ни Скшетуский в первый момент не поняли, что произошло.  Даже
Дорошенко только оторопело поднял вверх руку - почти у  самой  кисти  были
обрублены поводья коня Богуна.
   Но конь резко рванул  вправо  и  поскользнулся  задними  ногами.  Богун
потерял равновесие. И конь, и сидевший на нем всадник, словно подбитые  на
льду, повалились на дорогу. Дорошенко быстро  соскочил  со  своего  карего
коня. Ему на  помощь  подбежали  несколько  казаков.  Падая,  Богун  успел
освободить ноги из стремени,  однако  сильно  ушибся,  стараясь  сохранить
саблю, которая могла сломаться, ударившись о мерзлую дорогу.
   -  Вот  напасть,  -  промолвил  Дорошенко,  отряхивая  снег  с   жупана
полковника Богуна.
   - С этого момента ты, сын Дороша, не друг мне.
   - По пойми же, Иван Карпович, я выполняю приказ гетмана...
   - Выполняешь приказ? Ляхов охраняешь?.. Допустил, чтобы  я  из-за  этой
погани так опозорился!
   Затем вытер об полу своего  жупана  мокрую  от  снега  саблю,  медленно
вложил ее в ножны и молча пошел по улице.  Могучий  и  гневный,  как  небо
перед бурей. Следом за ним повели его усмиренного коня.



10

   На следующий день  полковника  Богуна  вызвали  к  гетману.  Еще  после
военного  совета  Богдан  Хмельницкий  тепло  распрощался  с  Богуном.  Он
направлял ему на помощь в Винницу Чигиринский  полк  во  главе  с  Федором
Вешняком. Казалось бы, все дела были решены с полковником.
   Когда Богуна вызвали к гетману,  он  быстро  собрался,  прицепил  сбоку
саблю, за красный шелковый кушак сунул  два  пистоля  крест-накрест.  Даже
серую каракулевую опушку на полах жупана  старательно  отряхнул  березовым
веником. И отправился к гетману в сопровождении сотника Почепы да  десятка
казаков. На крыльцо взбежал, как юноша, несмотря на  свой  уже  далеко  не
юношеский возраст.
   А в приемной гетмана в это время уже прохаживались  несколько  старшин,
за столом сидел и генеральный писарь Иван Выговский. Сидел, словно  чужой,
от нечего делать перелистывая бумаги,  едва  сдерживая  зевоту.  Полковник
Нестеренко ходил вдоль глухой стены, не вынимая  изо  рта  давно  потухшей
люльки. Каждый раз, приблизившись к столу, он окидывал взглядом, в котором
было  больше  сочувствия,  чем  уважения,  сонного  Выговского.  Несколько
старшин,  сгрудившись  возле  окна,  сдержанно  смеялись,  слушая  веселый
рассказ  Дорошенко.  В  стороне,  на  скамье,  одиноко  сидел  Янчи-Грегор
Горуховский. Вдруг раздались голоса, послышались шаги.
   - Гетман! - воскликнуло несколько человек.
   Писарь Выговский вздрогнул и  тотчас  отогнал  от  себя  сон.  Часовщик
вскочил со скамьи. Старшины почтительно выстроились вдоль стены.
   Дежурный джура раскрыл обе половины дверей и  сильным  голосом,  словно
перед   ним   был   не   обыкновенный   кабинет   гетмана,   а   настоящий
терехтемировский храм пречистой девы, произнес:
   - Гетман славного украинского войска!
   Вначале в двери показалась  булава,  покрытая  золотом  и  драгоценными
камнями. Богдан Хмельницкий нес ее в вытянутой  руке,  чтобы  подчеркнуть,
что именно в ней, а не в  человеке,  несущем  ее,  воплощена  несокрушимая
власть. Сбоку, на шаг отступив от гетмана, шел Иван Брюховецкий, а  следом
за Хмельницким с гордо поднятой  головой  шествовал  его  любимый  зять  -
переяславский полковник Павло Тетеря. Всего за два года так изменился  мир
и появились новые имена...
   За Тетерей бесшумно закрылась дверь  в  приемную.  Хмельницкий,  кивнув
головой, произнес:
   - Добрый день, панове старшины!
   Подошел к столу, положил булаву на маленькую вышитую скатерку и еще раз
поклонился. Только тогда снял с головы шапку с  орлиным  пером.  Осторожно
положил ее на подоконник позади себя. Затем окинул взглядом присутствующих
старшин и спросил Брюховецкого:
   - А может быть, он уже уехал? От Ивана Карповича всего можно ждать...
   Но не успел Брюховецкий ответить гетману,  как  за  дверью  послышались
торопливые шаги и неожиданно, как от порывистого ветра,  открылась  дверь.
Полковник Богун наклонил голову, чтобы не удариться об украшенный  резьбой
дубовый косяк двери. Затем  выпрямился  во  весь  рост,  быстрым  взглядом
окинул присутствующих, и широкая добродушная улыбка осветила  мужественное
лицо рыцаря Украины.
   - Ты смотри! Уж все тут, только я один плетусь в  хвосте,  -  промолвил
словно про себя, улыбаясь. И присутствующие, будто  очарованные  им,  тоже
улыбнулись. А он уже по-молодецки снял шапку, накрест промел ею пол  перед
собой, низко кланяясь:
   - Челом гетману и старшинам! Кликал меня, батько, по неотложному делу?
   - Кликал, полковник, - холодно, как чужому, ответил Хмельницкий.
   Он не сводил глаз с Богуна. Следил, как тот  еще  раз  окинул  взглядом
старшин, будто бы даже дерзко, подошел  к  столу  и  остановился  напротив
гетмана. Богун был суров, как лев, и в то же время  покорен,  как  голубь.
Встретился глазами с глазами гетмана, тихо спросил:
   - Судить будешь?
   - Благодари, что гетман  будет  тебя  судить,  а  не  народ.  Сложи-ка,
полковник Иван, оружие на стол!
   Если бы гетман не назвал его по имени, Богун не выполнил бы его  приказ
так спокойно. Именно обращение  к  нему  словом  "Иван"  было  призывом  к
примирению или скорее признаком их крепкой дружбы и сочувствия.
   - Суди, гетман, коли провинился в чем-нибудь.
   - Провинился... Стыдился бы, полковник! Под ногами земля горит, а он...
- Хмельницкий вдруг вскипел и вышел из-за стола. На ходу снял с себя саблю
и положил ее рядом  с  саблей  Богуна.  Оба  пистоля  отдал  Брюховецкому,
который положил их на стол, пропустив мимо себя гневного  гетмана.  -  Под
ним земля горит, - снова сурово воскликнул Хмельницкий, - а у него ветер в
голове, в государственной политике разбирается, как малое дитя!..
   И налетел на более рослого Богуна, ударив его по щеке.
   - Постой, пан гетман! При людях буду защищаться!  -  Прижатые  к  груди
руки Богуна дрожали.
   Гетман отошел назад, крикнул присутствующим:
   - А ну-ка, вон к чертовой матери отсюда! Остаться только писарю!
   - И писаря к чертовой матери! - воскликнул Богун таким сильным голосом,
что задрожали стекла в окнах.
   - И писаря! - повторил гетман.
   Всех словно ветром унесло из приемной  гетмана.  Брюховецкий  последним
закрыл за собой дверь и кашлянул, будто подавая знак гетману.
   Запыхавшийся Богдан отошел в сторону, полой жупана вытер пот со лба.
   - Тьфу ты,  дубина  стоеросовая!  -  воскликнул,  пристально  глядя  на
Богуна. - Прости, Иван. Я не отступаю, но... прости, горяч бываю в  гневе.
С вами в такое время нелегко жить в мире! Это правда,  что  ты,  полковник
Кальницкого казацкого полка, выражал недовольство казнью Худолея?
   - Чистая правда, Богдан! Таи и говорил, что  если  бы  тут  был  Данило
Нечай...
   - Так что было бы?.. Взбунтовались бы против гетмана? Ты подумай  перед
тем, как сказать, Иван!
   Богун сплюнул кровь, потом прополоскал рот водой из кувшина,  стоявшего
на столе. Беря саблю со стола, спросил:
   - Кажется, пан гетман, можно вооружиться?
   - Можно. Садись вон там... Тьфу! С такими полковниками и в  самом  деле
обойдешь весь мир, да назад не воротишься!
   - Поздно возвращаться, Богдан. Далеко зашли...
   - И не думаю возвращаться! Уж слишком долго Украина собиралась  в  этот
путь. Не я иду, а православный люд идет. Если не  я  поведу  этот  грозный
поход против шляхтичей, найдутся другие, поведешь ты! Ты разве не  видишь,
что творится на Украине? Нашлись атаманы, которые уже за Карпаты  выгоняют
зазнавшихся шляхтичей...
   - И я хочу быть воином, а не слугой возле булавы и державной печати. Во
всяком ремесле нужен талант, Богдан.  Говори,  за  что  ударил,  не  люблю
пустых разговоров.
   - Хорошо, не торопись, Иван. "Слугой возле булавы и державной  печати".
Здорово сказано! Но умно ли, давай обсудим. Коль ты меня имеешь в виду...
   - Может, и ошибся, говорил,  что  в  голову  взбрело.  Ты  таки  умеешь
гетманствовать.
   - Только ли умею или люблю? - поторопился  Хмельницкий,  словно  боясь,
как бы этого не сказал кто-нибудь другой.
   - Всякое дело надо любить, ежели оно на пользу народа. За это и уважают
тебя на Украине. Но... все-таки за что ты ударил меня? Не  гневи,  Богдан,
объясни. Я стыд стерпел перед старшинами, хочу знать за что.
   - За великое дело победы над польской и украинской шляхтой! Вот за что!
   - Разве что за нее, за эту победу? Так ударь еще раз для уверенности!..
За победу своих не бьют.
   - Снимай оружие, клади на стол!
   Богун поднялся со скамьи,  торопливо  начал  снимать  саблю.  Его  лицо
постепенно наливалось кровью, глаза исподлобья смотрели  на  Хмельницкого,
как на осужденного.
   - Сядь! - Гетман крикнул так грозно, что даже Богун смутился. Руки  так
и замерли на поясе, где висела сабля,  и  через  минуту  опустились  вниз.
Гневно сжатые губы раскрылись, и на лице засняла улыбка.
   - Черт знает что творится!  -  словно  за  гетмана  произнес  полковник
Богун.



11

   - На весы истории положена судьба всей страны, -  говорил  Хмельницкий,
словно перед ним стоял не один Богун, а вся Украина. - Речь идет о  судьбе
наших людей! Да разве только наших? Вон сколько их пристает к нам. Забывая
о вере, оставляя  родных,  бегут  на  берега  Днепра.  Бегут,  потому  что
надеялись на нас, на тебя, Богуна, на Пушкаренко, на Карпа Полторалиха!  -
Хмельницкий подошел к Богуну. - Разве скроешь от  людей,  что  душа  воина
жаждет боевой славы? Как назойливая искусительница, порой прельщает она  и
меня. Но ведь теперь я не субботовский  сотник,  а  гетман  всей  Украины.
Иногда туманит голову, когда бываешь наедине с  собой,  не  слышишь  стона
людей и не видишь врага. Но во время сражений под Желтыми водами, Корсунем
и   Пилявцами   это   чувство   вытеснялось    жаждой    разорвать    цепи
несправедливости,  сбросить  ярмо  неволи  с  нашей  страны!  Может  быть,
думаешь, что у меня притупилась сабля для кровной мести за жену, за детей,
за разорение Субботовского хутора? Но эта  сабля  обрушивалась  на  головы
палачей наших, уже находясь в могущественных руках всего нашего народа!  В
запахе крови наших извечных врагов мы почувствовали, зачем  в  наше  время
нужны народу гетманы, почувствовали настоящую потребность борьбы. И  учти,
Богун, потребность борьбы не за Пилявцы или  за  Львов,  где  под  саблями
украинцев трещали кости панов ляхов... А потребность борьбы против  Короны
и католицизма, которые хотят держать нас в кабале и неволе. Вижу, что  эта
обоюдная борьба будет еще долгая и упорная, полковник Иван.  Речь  идет  о
том, чья голова крепче удержится на плечах.  Да,  да,  Богун,  именно  чья
голова, а потом уже чья сабля ловчее служит народу, который эту голову так
высоко возносит, даже до булавы! А поняв это, вынужден  будешь  казнить  и
некоторых дураков, которые прежде всего  думают  о  себе,  а  не  о  своей
стране... Сиди, сиди, Иван, я только начал отвечать тебе, за  что  ударил.
Польская Корона под  нажимом  шляхты  снова  усиленно  готовится  покорить
Украину.  Сенаторы  стали  умнее.  А   можем   ли   мы   сейчас   отразить
многочисленного, превосходящего нас по вооружению врага?  Нет,  не  можем,
Богун, это надо понять! Погибли Назрулла  и  Морозенко,  пал  и  Кривонос.
Холера тоже помогает не нам, скосила такого рыцаря Украины... А  мы  и  не
помянули его как следует... Ну вот,  сам  видишь,  левобережцы  озабочены,
Глух  и  Умани  только  собирается  приводить  в  порядок  полк  Назруллы.
Остаетесь Нечай да ты...
   - А Федор Вешняк, Золотаренко, Кричевский?
   - Пускай, и Вешняк, и  Золотаренко,  Мартын  Пушкаренко,  найдутся  еще
два-три верных полковника. По ведь у шляхты  сейчас  под  ружьем  тридцать
шесть тысяч хорошо обученной армии! Фирлей снова нанял немецких  рейтаров,
литовские князья Сапеги выставили против  Кричевского  восемнадцать  тысяч
воинов, которые упорно защищаются. Учти, если мы не будем воевать с  умом,
тогда придется распрощаться со всеми нашими завоеваниями.  Сколько  лучших
рыцарей полегли, а как устали люди от  тяжелой  двухлетней  воины!  И  нам
неоткуда ждать надежной помощи. Правда,  московский  царь  наконец  обещал
прислать послов с дарами. Но ты смотри никому не проговорись об этом. Царь
обещал объединиться с Украиной, чтобы вместе выступить против шляхты. А мы
даже радоваться этому не  можем,  утаиваем  от  наших  людей.  Потому  что
расшевелим гадов всей Европы, которые  пойдут  за  Короной,  -  как  тогда
отобьемся от них? Крымский хан,  как  на  смех,  снова  подарил  мне  двух
арабских коней, для торжественного поединка. А нам надо заполучить от него
двадцатитысячное  войско.  На  кого  еще  можно  положиться?  На   Ракочия
Венгерского, который взвешивает, что ему выгоднее: то ли вступить в союз с
нами, то ли выдать нас шляхтичам, сообщив им о наших переговорах о союзе с
ним?.. Седеем, обремененные  повседневными  заботами,  забывая  обо  всем,
потому что трепыхаешься, как  линь  на  сковородке,  окруженный  коронными
надсмотрщиками и шпионами.
   - Ну и страшную картину нарисовал ты. Так что же, надо склонить  голову
перед ляхами? - сказал Богун, поднимаясь.
   - Чепуху городишь, Иван. Да скорее  смерть!  Слишком  поздно  думать  о
примирении. Вот тебе мой ответ, брат Иван, и моя гетманская рука!
   Хмельницкий  протянул  руку  Богуну  и  снова,  не  скрывая   волнения,
заговорил:
   - Приходится жертвовать некоторыми дураками. Разве  я  боялся  Худолея,
несмотря даже на его грязный заговор? Нет. Но своими крутыми  мерами  хотя
бы на неделю, на день должны усыпить  шляхту,  оттянуть  ее  нападение  до
весны. Потому что сейчас они готовы к войне, а мы нет. Пускай они  считают
нас трусами, лишь бы только верили в это и  не  спешили  с  нападением.  Я
стараюсь  любой  ценой  усыпить  бдительность  нового  короля,   ждем   их
комиссаров и готовимся к смертельной схватке. И пусть ликуют  ляхи,  я  их
все-таки обману, если вот такие Худолеи не сорвут моих планов.  Мы  честно
выполняем условия договора, к войне не готовимся, усмиряем взбунтовавшуюся
чернь. Знаешь, тут уже пожертвуешь пальцем, чтобы оторвать  панскую  руку!
Они ненадолго вернутся в украинские имения. Я сам... - гетман вдруг  снова
вспыхнул гневом, - через три-четыре недели отправляюсь  в  Белую  Церковь.
Полковника Ждановича снова посылаю с подарками к крымскому хану. Очевидно,
приведет  орду.  Приходится  хитрить,  покуда  царь  с   боярами   наконец
осмелятся...
   - А знает ли шляхта, что мы тут казним бунтовщиков,  которые  выступают
против Короны, Богдан? Верят ли они твоим этим?..
   - Наверное, знают, ведь шпионов сюда засылают... А верят  ли?  Шляхтичи
хитрые, но мы тоже не лыком шиты!.. - Гетман понизил голос и посмотрел  на
дверь: - Видел поручика Скшетуского, шпиона, которого они  прислали  сюда?
Если помнишь...
   - Скшетуского? Как же, и сегодня этот пройдоха выезжал на  прогулку  за
город. Красавец поручик четырех  наших  казаков  зарубил  в  поединке  под
Берестечком! У этого подлеца столько шляхетской спеси.
   - Погоди, Иван! Спеси этой у него хватило всего на  двести  левков,  за
которые он спокойно продает свою отчизну, как шинкарь честь своей жены.
   Гетман успокоился, медленно прошел на середину комнаты, поманив пальцем
Богуна.
   - А кто может поручиться, - приглушенно произнес, - что Скшетуский один
среди  нас?  Следят  за  нашими  сношениями   с   Москвой,   выспрашивают,
возмущают... Поэтому мы  должны  обуздать  наше  сердце,  нашу  ненависть,
проявляя покорность Короне. Поэтому же, полковник, прячь  когти  в  рукав,
потому что враг насторожился. Вот и шпионят. У нас на плечах тоже  голова,
а не м