жнец.
   Друзья итальянцы,  воевавшие  вместе  с  ними  за  свободу  восставшего
чешского народа, преданного самим же  главарем,  говорили  им  о  каких-то
крестьянских   отрядах,   которые   якобы   боролись   против    испанских
поработителей.   Бунтарь   интересуется   восстанием!    Отряды    борцов,
вдохновляемые Кампанеллой, вот уже почти четверть века скрываются в горах.
Воюют или только угрожают войной, погибая в горах от голода и болезней и в
то же время пополняясь новыми, родившимися в городах и селах бунтарями.
   - Да мы  и  сами  не  знаем,  -  говорил  рыбак  Мазаньело,  беседуя  с
Кривоносом и его друзьями, - утихла эта борьба или только разгорается.  Но
вождь наших повстанцев Томмазо Кампанелла до  сих  пор  еще  жив,  хотя  и
заточен иезуитами в подземелье. Даже оттуда доносятся к нам его  пламенные
призывы!
   - От заточенного в подземелье? - удивились кривоносовцы.
   - А стены казематов возводили такие же люди, как и мы. Разве  я  рыбачу
по доброй воле?
   - Вот так и у нас, добрый человек. Захочешь есть, и на  подножный  корм
перейдешь, как скотина... Большая у вас семья? - поинтересовался Максим, с
трудом объясняясь с итальянцем.
   Рыбак понял Максима и с горечью повторил:
   - И на подножный корм перейдешь, как скотина... Этим  часто  приходится
довольствоваться  и  итальянским  труженикам.  Рыболовство  -   передышка.
Конечно...  -  засмеялся  рыбак.  -  Семья   в   нашем,   брат,   возрасте
обыкновенная. Престарелые родители остались в Неаполе. Со мной жена,  тоже
повстанка. Сын у нас недавно родился.  Нарекли  его  именем  нашего  вождя
Кампанеллы.
   - Томмазо?
   -  Да.  Томмазо  Аньело!  Буду  пока   что   жить   здесь,   заниматься
рыболовством. А потом, может, снова  примут  на  прядильную  фабрику...  Я
участвовал  в  восстании  в  Калабрии.  Там  и   женился.   Может,   снова
присоединимся к повстанцам, посмотрим. Буду рассказывать  сыну  о  тяжелой
жизни наших людей, учить его бороться, как и  наш  Томмазо,  с  испанскими
захватчиками и дворянами, которые за бесценок скупают наши кровные  земли.
Сгоняют людей с насиженных мест, оставляют их без крова...
   - Как видно, всюду такие же паны, как  у  нас,  и  беднякам  приходится
бороться с ними.
   Такие беседы не только знакомили  кривоносовцев  с  жизнью  итальянских
тружеников, но и снова зажигали сердца  народных  борцов,  которые  начали
охладевать после  долгих  странствий  по  чужим  краям.  Товарищи  Максима
поближе познакомились с рыбаком и сдружились с ним.  Жизнь  изгнанников  с
каждым днем становилась все тяжелее.  Поредевший  отряд  Кривоноса  долгое
время скрывался в лесах Приморья вместе с итальянскими волонтерами.  Но  и
волонтеров с каждым днем становилось все меньше и меньше. Они  расходились
кто куда.
   - Люди уходят в горы, - объяснял казакам рыбак  Мазаньело.  -  И  мстят
испанским угнетателям за причиненные ими обиды.
   - Очевидно, и в горах не сладко  живется?  -  спросил  Вовгур,  который
больше   интересовался   завтрашним   днем,   чем   горькой    сегодняшней
действительностью.
   - Не сладко, верно говоришь, синьор. Но все-таки  там  жизнь!  Жизнь  и
неугасимая борьба за нее. Сам вот с грехом  пополам  перебиваюсь,  рыбача,
пока испанские кровопийцы не прижмут налогами...
   Слушая рыбака Мазаньело, Максим Кривонос думал о том,  что  ему  и  его
товарищам надо как-то приспосабливаться к жизни в этой  чужой  им  стране.
Итальянские волонтеры не могли  больше  содержать  его  поредевший  отряд.
После советов и размышлений  волонтеры  разбрелись  в  разные  стороны.  А
казаки, прислушиваясь к их разговорам, свыкались с мыслью, что здесь  идет
такая  же  ожесточенная  борьба,  как  и  у  них.  Наиболее   нетерпеливые
присоединялись к волонтерам, уходили с ними в горы. Пошли  с  итальянскими
волонтерами Вовгур, Ганджа и турок Назрулла.
   Пути, по которым шел итальянский народ в  борьбе  с  несправедливостью,
были те же, что и у других.  Искать  их  надо  в  вооруженной  борьбе.  Об
устройстве трехсот казаков  сапожниками  нечего  было  и  думать.  Правда,
Максим  Кривонос  с  помощью  рыбака  Мазаньело  устроился  сапожником   в
пригороде  Венеции.  Но  вскоре  Кривоносу  пришлось  спасаться   позорным
бегством.
   Молодой синьор, возможно бакалавр венецианской школы или  странствующий
послушник какого-то южного, обжитого испанцами монастыря, как-то пришел  к
нему починить лакированный  ботфорт  парижской  работы.  Но  ни  лака,  ни
пряжки, взамен утерянной синьором, у Кривоноса не было. Кроме того,  из-за
плохого знания языка ему трудно было договориться с капризным синьором.
   - Я знать ничего не желаю, - заявил молодой  холеный  синьор.  -  После
обеда я буду возвращаться с прогулки  по  набережной.  Чтобы  пряжка  была
пришита к туфле! Мое имя Джулио Мазарини...
   Сел в карету рядом с миловидной девушкой, дернул вожжи, и пара  лошадей
с подстриженными гривами понеслась к пляжу.
   "Джулио Мазарини... Очевидно, какой-то родовитый шляхтич,  избалованный
сын знатных родителей..." - подумал сапожник  с  венецианской  набережной,
Максим Кривонос. И ему пришлось оставить на  своем  верстаке  лакированный
ботфорт, а самому - давай бог ноги...
   - Невмоготу мне, синьор Мазаньело.
   И рассказал ему о приключении с капризным синьором Мазарини.
   - Все они одинаковы, мой добрый друг. Не сапожничать тебе  надоело.  Да
вижу, что и друзьям твоим, промышляющим мелким пиратством,  долго  так  не
протянуть. Одна дорога вам - в  горы,  к  нашим  партизанам.  Итальянскому
народу  нужны  вооруженные  силы,  которыми  управлял  бы  он  сам,  а  не
новоизбранный папа Урбан Восьмой да испанский король.
   - Верно, брат! Именно народ и создает казацкие полки  на  Украине...  А
где же ваши народные войска?
   Рыбак долго думал, подбирая слова для ответа. Ведь страну их заполонили
тоже войска, руководимые испанцами. Но они не служат народу.  Их  посылают
для расправы с партизанами.
   - Пойду и я с вами!.. Дорогу знаю. Вчера был у меня один  мой  друг  из
партизанского  полка.  Им  нужны  бойцы,  которые  не  боятся  угроз  даже
испанских карабинеров... Пошли вместе!



16

   Олекса Нечай как-то  хвалился  казакам,  как  он  дважды  сватался,  но
женился один раз, да и то потихоньку, без шумной свадьбы, без  рушников  и
без шаферов.
   Когда ему исполнилось двадцать лет, шляхтич-пан забрал его от родителей
в Брацлав в дворовую сторожевую сотню. Воинственный  шляхтич  дал  громкое
название своей сотне - "Гусары шляхтича Струся"! В действительности только
название было громким, ничем другим они не отличались от дворовых  "гусар"
шляхтичей, хотя и были вооружены, даже имели несколько самопалов. А одежду
гусары этой сотни донашивали ту, в которой управляющие увели их из родного
дома, и походили они больше на обыкновенных дворовых гайдуков или даже  на
простых сторожей.
   Но привезенный старым шляхтичем  откуда-то  из  Пруссии  отставной  или
изгнанный за распущенность немец суровой муштрой сделал  из  этих  "гусар"
настоящих воинов.
   Это было очень давно. Гусар Олекса был способен к  наукам,  особенно  к
военным. Дослужившись до  старшины  в  дворовой  сотне,  Олекса  иногда  в
праздничные дни мог пойти домой в село. И вот на троицу он встретил у реки
девушку с венком из живых цветов на голове,  дочь  брацлавского  казака  -
Дарину.
   Она впервые в жизни вышла погулять с  девушками.  Но  разве  имела  она
право  открыто  показывать  свою  расцветшую  девичью  красу!..  А   когда
разбитной гусар после третьего свидания с Дариной посватал ее и  пришел  с
ней к  управляющему  имением  за  разрешением  жениться,  произошло  нечто
неслыханное. Гусар думал, что решил - и поженились! Не тут-то было. Олексу
Нечая на глазах Дарины раздели догола  во  дворе,  издевательски  измазали
навозом и отстегали плетью. Даже сам управляющий в присутствии всех  гусар
и наряженной невесты трижды ударил его нагайкой.  Но  самым  страшным  для
Олексы было другое. То, что его невесту тоже наказали и на  ночь  увели  в
покои управляющего.
   Утром гусары рассказали Нечаю, лежавшему после порки,  словно  раздутый
мешок, что его невеста, полураздетая, выбросилась в окно. К утру и  умерла
на руках у родителей.
   - Что же нам делать  с  такими  вампирами,  люди  добрые?!  -  застонал
Олекса, услышав страшную весть.
   Друзья гусары только  пожимали  плечами.  Разве  впервые  паны  с  жиру
бесятся! Все переживешь, парень, и...  второй  раз  женишься  на  той,  на
которой пан управляющий или сам  шляхтич  Струсь  разрешит  или  заставит.
Обычно красивых девушек в селе насильно  забирали  к  управляющему  или  к
сыновьям хозяина. А утром горничные выталкивали несчастных из дому. И  шли
они, не глядя соседям в глаза. Одни детей рожали, притаившись где-нибудь в
углу, других пан выдавал замуж за кого-нибудь из крепостных...
   Олекса поступил по-своему, потому что очень сильно любил Дарину. Четыре
дня он отлеживался, смазанный топленым салом, словно забытый  управляющим.
А на пятый день управляющий сам  вспомнил  о  гусаре,  узнав  о  том,  что
родители Дарины устраивали поминки  по  умершей.  Чтобы  поиздеваться  над
больным, еще не окрепшим после побоев гусаром, он приказал.  Олексе  сесть
на неоседланного коня.
   Подневольный человек должен садиться на неоседланного коня  при  полном
гусарском снаряжении. И Олекса вскочил на коня. Подговоренный  управляющим
подхалим неожиданно стеганул коня плетью. Тот встал на дыбы как ужаленный,
потешив этим управляющего, который громко захохотал. Он думал,  что  гусар
позорно свалится с неоседланного коня. И тогда у него будет основание  еще
раз наказать нерасторопного.
   Олекса же только  покачнулся  на  коне,  немилосердно  рванул  уздечку,
направляя коня на управляющего. В руке  Олексы  блеснула  гусарская  сабля
и...  рассекла  пополам  развеселившегося  распутника.  Только   мгновение
наслаждался Олекса  испугом  управляющего,  когда  целился  саблей  в  его
переносицу...
   - Что ты дела-ешь?! - успел крикнуть управляющий.
   - Караю!.. - И не сдержал удара.  Половина  головы  отлетела  прочь,  а
потом и тело, как подрубленное дерево, повалилось на землю.
   - Прощайте, друзья! - крикнул Олекса Дворовым  и  гусарам.  -  Украсьте
могилу да крест поставьте над покойной Дариной, друзья!..  А  я...  Может,
только умирать на старости лет приеду в Брацлав да  наведаться  на  могилы
родителей в Красном...
   Так на  коне  и  ускакал  Олекса  с  Брацлавщины.  Это  и  было  первым
сватовством Нечая. На Запорожье убежал казаковать.



17

   В крепостной жизни Олексы Нечая всякое бывало. Второй раз женился Нечай
на турчанке-невольнице, когда ему было около сорока лет, без сватов и  без
разрешения крепостника-шляхтича.
   - Как хрюшку, в мешке с рынка принес... - шутил позже Нечай.
   Закире было шестнадцать лет, когда  во  время  казацкого  нападения  на
Трапезунд Нечай взял ее в плен. Товарищи, натешившись  девушками,  бросали
их или, отплыв, топили в море. Но Олекса осуждал таких  за  распущенность.
Сунул он девушку в мешок,  перекрестился  и,  выставив  наружу  только  ее
голову, завязал его. Ведь девушка вырывалась, и одежонка на ней оборвалась
до нитки.
   Посватал он ее, согласно обычаям мусульман. Насильно  увез!  А  женщина
покоряется силе, как велит не только восточный обычай... Вот так и  привез
ее в мешке на Сечь, завершив это  дикарское  сватовство  морской  купелью.
Нарядили несчастную в казацкую одежду. Где возьмешь в этом казацком  ските
женское платье! Наказной благословил кошевого на брак  с  невольницей.  Ни
попа, ни кадила, ни соблюдения мусульманских обычаев.  Чтобы  не  огорчать
перепуганную Закиру, даже имя оставил прежнее. Кому нужно ее имя, коль сам
муж Олекса обычно называл ее турчанкой, а не Закирой.  Целую  бочку  водки
выпили на свадьбе у кошевого. После  свадьбы  к  молодой  жене  приставили
казачку из ближайшего хутора...
   Вначале она дичилась, а потом понемногу привыкла. А когда  стала  женой
Олексы, смирилась со своей судьбой, восприняв это как  провидение  аллаха.
Двоих сыновей, двоих казаков родила она Олексе.  И  лишь  после  того  как
гостил у них Богдан, а особенно  когда  она  лечила  его,  Закира  впервые
заговорила со своими детьми на родном языке.  Будучи  в  три  раза  моложе
мужа, она жила в страхе. А когда Нечай  разрешил  Закире  разговаривать  с
детьми на родном ей турецком языке - она,  как  истая  мусульманка,  стала
боготворить своего мужа за это.
   Кошевому, известному полковнику запорожского казачества  Олексе  Нечаю,
по-настоящему надоело отсиживаться  из  года  в  год  на  Сечи.  Здесь  на
островах, точно на ярмарке, собирались запорожцы,  объединялись  в  полки,
или сам "батько" Олекса отправлял их на галерах в морские походы.
   - Надо  хоть  Ивана  отвезти  в  какую-нибудь  школу,  может,  в  бурсу
Печерской лавры отдать его, - вдруг решил Нечай, давно мечтавший об  этом.
-  Хозяйство  поручу  казакам,  а  кош  сотникам.  А  ты,  Данько,  будешь
присматривать тут, - велел он старшему сыну. - Да и матери поможешь, чтобы
урона  никакого  не  было  в  хозяйстве.  Григорий  будет  наведываться  с
острова...
   Данила он часто брал с  собой  на  остров.  Восемнадцатилетний  парубок
отлично владел оружием, с любовью перенимал казацкие обычаи. А  Иван  рос,
словно стебелек в степи. Его не интересовали ни оружие, ни лошади. Он  еще
с малых лет не находил общего языка с родной матерью. Казачки дразнили  ее
"безъязыкой туркеней", и он, ее  родной  сын,  порой  вместо  "мама"  тоже
называл "безъязыкой". Поэтому и не удивительно, что любимым ее  сыном  был
Данько. С каждым годом  он  становился  все  внимательнее  к  ней,  всегда
по-турецки "аннециджим" - мамочкой  -  называл.  И  родным  ее  языком  не
пренебрегал. Даже приемный сын Григорий с  большим  уважением,  чем  Иван,
относился к Закире.
   Закира достойно проводила в дорогу мужа с младшим сыном. Она знала, что
отец собирается отдать его учиться. И была рада, что не Данька  увозят  от
нее.
   - Йолуниз аджик олсун! На счастливый дорога, Олексай! Когда же  сюда?..
- говорила  она,  хлопая  себя  по  упругой  груди.  Это  означало:  когда
вернешься домой?
   Полковник обнял ее и поцеловал в щеку. И не удержался, похлопал  ее  по
щеке, как делал всегда, выражая таким образом свои чувства к ней.
   - Чтобы скучала по мне, Закира, а то...
   - Скучайт, саним сикилийор, Олексай... Очень скучайт!  -  шептала  она,
благодарная мужу за проявление ласки к ней, заброшенной на чужбину.
   Тоска по родине - это большое,  благородное  чувство!  Ничто  не  может
сравниться с ним, ничем нельзя унять его. Почти  двадцать  лет  безвыездно
прожила Закира  Нечай  на  хуторе  у  днепровских  порогов.  Родила  двоих
сыновей, грудью вскормила их. А родина как  была  горькой  мечтой,  так  и
осталась.  Ко  всему,  что  касалось  Турции,  болезненно  прислушивалась.
Радовалась, когда узнавала о попавших в плен к туркам казаках,  усматривая
в этом расплату за свое пленение. Однажды сын Данило тайком обещал матери,
что повезет ее в  Трапезунд  показать  родные  края.  Это  ее  радовало  и
приводило в ужас. А что будет тогда с ее сыном Данилом? Если правоверные и
не убьют его у нее на глазах, то заберут в неволю, отправят  на  галеры  в
Трапезунд!
   Посмеивались тогда над нею ее Данило и приемный сын Григорий.
   И вот полковник Нечай поехал с сыном  Иваном  на  Украину.  Не  впервые
выезжает  он  из  Сечи.  Закира  привыкла  к  частым  поездкам  мужа.  Она
прислушивалась ко всему, но  особенно  ее  интересовали  казацкие  морские
походы в сторону ее родного Трапезунда. Но и  каждое  нападение  турок  на
низовья Днепра тоже тревожило ее.  Она  не  расспрашивала  об  убитых,  об
ограбленных турками людях. Каждый уведенный ими в плен был  платой  за  ее
долгую неволю! Она вела им небеспристрастный счет.
   Знала она и о пленении Богдана,  порой  интересовалась  его  судьбой  в
Турции. Полковник неохотно рассказывал  жене  о  таких  новостях  казацкой
жизни, чувствуя оскорбительную для него радость Закиры, когда она узнавала
о попавшем на турецкие  галеры  казаке,  об  искалеченном  юноше,  ставшем
евнухом у бая...  И  вдруг,  после  трехнедельного  отсутствия  полковника
Нечая, во двор кошевого заехало несколько  казаков.  Видно,  они  издалека
пробились сюда, в потрепанной одежде, в стоптанных башмаках и сапогах...
   - Ой, шайтан казак Беда! Казак Беда гостишь будешь... - гостеприимно, с
радостью встретила она знакомого молодого запорожца, который  неоднократно
гостил у кошевого и подружился с ее сыном Данилом.
   - Аллах, акбар!.. - полушутя, во всяком случае желая  искренне  утешить
турчанку, поздоровался с ней сотник Беда, произнося первые слова азана.
   Данило выбежал из хаты, радостно поздоровался с  сотником  и  казаками,
которые тут же улеглись посреди двора в тени раскидистой груши.  В  летнюю
пору казак под каждым кустом находил себе хорошую постель.  Закира  велела
дворовым казакам и служанке  приготовить  закуску  для  гостей.  А  Данило
принес сулею водки из отцовских запасов. Одного из казаков Закира  послала
на остров за Григорием. Обычно, когда к кошевому заезжали  такие  желанные
гости, как сотник  запорожцев  Юхим  Беда,  это  было  настоящим  семейным
праздником.
   - Пани Закира, какую я вам новость расскажу! Помните вы молодого казака
Богдана Хмельницкого? Которому вы руку лечили змеиным ядом?
   - Богдан-ака? Якши  одам,  Богдан!  Помню,  Истамбул  плен  пошла,  нет
Богдан-ака! - покраснела женщина, глаза у нее тревожно забегали, словно  с
этим казаком, которого она несколько лет тому назад лечила  змеиным  ядом,
ее связывало что-то тайное.
   - Казак вернулся, он жив! Богдан бежал из плена!..
   Закира схватилась за сердце.
   - ...Убежал из плена!.. - чуть слышно шептала она, выходя  из  хаты.  -
Убежал из плена!.. Убежал из ясыря... - бормотала, пройдя, как привидение,
мимо хаты и направляясь в сад, за которым начинался густой лес...
   А Данило Нечай в  это  время  угощал  гостей.  Занятый  ими,  не  скоро
вспомнил о матери. Рассказы казаков о боевых походах так  увлекли  Данила,
что он забыл обо всем. Даже о матери. Но, увидев, что  ее  долго  нет,  он
вышел во двор и спросил у дворовых казаков, где она.
   - Через сад в лес пошла, пошатываясь, словно пьяная, - сказали казаки.
   - Да что ты? Мать в рот не берет спиртного... - встревожился парень.
   В это время подошел с острова и Григорий с товарищами.  Тревога  Данила
передалась и им. Бросились в лес.  Особенно  беспокоился  Данило.  "Что-то
недоброе затеяла мать", - подумал он.
   Нашли Закиру в лесу под высоким стройным дубом. Застали еще  живую,  но
опоздали. Она держала в руке ядовитую змею, направив  ее  жало  под  самое
сердце...
   - Данько, моя бала-оглы, Данько!.. Лучше  умирайт.  Там  моя  Трабзонд.
Богдан убегает из родной Трабзонд! А я... Лучше умирайт!..
   - Мама! Я повезу тебя в  Трапезунд!  Мамочка!..  -  положил  он  голову
матери к себе на колени, чтобы она могла видеть и слышать его.
   Закира еще раз открыла глаза, и на ее губах появилась слабая улыбка. Но
это уже была холодная улыбка мертвой.



18

   Прошел почти год  после  Хотинского  сражения,  а  казаки  все  еще  не
утихомирились. Полковник Олекса Нечай никак не мог этого понять.  На  Сечи
он привык к какому-то своему, годами установившемуся порядку.  Казаки  его
не требуют платы за свою службу, а сами берут ее в боях.
   Чигирин тоже  не  порадовал  кошевого.  Опустевший  город,  с  тревогой
ожидавший чего-то неизвестного после окончания войны, навевал тоску. Нечай
бродил по городу, смотрел с холма на тихо  плещущийся  вдали  Днепр.  Даже
поговорить с кем-нибудь из пожилых чигиринских казаков настроения не было.
Печальные чигиринцы ждали своих воинов из далекого похода на Днестре.
   Неудачное время выбрал старый полковник для своей поездки.
   Рыбаки перевезли его с сыном