едполагаемой переправы их через реку Рось.
   - И впрямь явились словно к мачехе...  -  горевал  Ганджа.  -  Хотя  бы
одного, пусть и реестрового, казака встретить!
   - Жди, реестровые казаки помогут, держи карман шире. Да они держатся за
короля, как вошь за кожух. Продадут, погибнешь ни за понюшку табаку! Упаси
боже нас от встречи с этими христопродавцами... - сердито возразил Вовгур.
   Они пробирались по диким местам, обходя селения,  где  стояли  польские
жолнеры. Из рассказов хуторян узнали о беспрерывных стычках  запорожцев  с
войсками коронного гетмана.  Поражение  войск  Конецпольского  под  Киевом
восприняли как подбадривающий признак роста силы казачества. А пока что им
приходилось туго, они чувствовали себя иноземцами на своей родной земле.
   Наконец, после стольких мытарств, их приняли в свое лоно приднепровские
казацкие леса!
   - Это уже и мои родные места! Отсюда мне  пришлось  впервые  уходить  с
войском на Днестр... - восхищенно начал Вовгур и умолк.
   - Так веди, раз тебе местность знакомая. Мне, молдаванину, тут  труднее
встретить кого-нибудь из своих, - отозвался Иван Ганджа.  -  А  то  совсем
пропадем, если не от голода, так от холода.
   Их отряд таял, как снег на солнце. Из пятидесяти человек, перешедших  у
Каменца Прут, осталось только тридцать.  Разогнанные  каменецкой  охраной,
утомленные и  потерявшие  всякую  веру,  они  разбрелись  кто  куда.  Одни
направлялись на Брацлав, другие на Умань, в села и лесные хутора.
   Назрулла хотел во что бы то ни стало добраться  до  Чигирина.  Напрягая
последние силы, он шел, веря в теплую встречу, в окончание неудач.
   И вот однажды зимним вечером он с Иваном Ганджой и  еще  пятью  воинами
пришли в известные холодноярские леса. Монахини лесного  скита,  монастыря
св.Матрены,  увидели,  в  каком  положении   находятся   эти   перемерзшие
вооруженные люди. Все жители Приднепровья знали, как  преследуют  польские
войска казаков, угоняя их на Сечь или в леса, где и холодно и  голодно.  В
отрядах казаков становилось все меньше и  меньше,  они  находили  приют  в
селах.  Но  там  их  обезоруживали  жолнеры.   Королевское   правительство
превращало украинских крестьян и казаков в хлопов,  рабов  на  захваченных
ими землях.
   - Если направляетесь в Чигирин, то учтите,  что  там  кроме  реестровых
казаков стоят еще и жолнеры. А недавно прискакали туда и немецкие рейтары.
Из Белой Церкви принесло их сюда, прости,  пречистая  матерь,  -  говорили
монахини, предупреждая казаков.
   - Что же нам,  матушки-сестры,  делать?  -  тяжело  вздохнув,  спросили
изморенные, озябшие казаки Ганджи.
   - Приютить вас, братья, мы не можем. Ежедневно наезжают сюда жолнеры  и
реестровцы  из  Чигирина.  А  вот  только  что  и  рейтары   наведывались,
присматривались, псы, долго принюхивались, прости, пречистая матерь божья.
Дадим вам харчей, и отправляйтесь... Только не в Чигирин!
   - Лучше уж в Субботов, - поторопилась вторая молодая монашка. - Молодой
субботовский хозяин иногда скрывает у себя вашего брата казака. Сам же  он
служит писарем в чигиринском полку.



3

   Богдан не получал большого удовлетворения от службы писарем. Изо дня  в
день скучать в полку, управлять, приказывать от имени  полковника...  Нет,
не к этому стремится деятельная натура Хмельницкого. Уж лучше пасти табуны
коней на просторных чигиринских лугах или поднимать целину. А в  свободное
время ехать на Днепр и ловить в проруби задыхающихся подо льдом щук...  Но
нравится тебе эта служба или нет -  такова  уж  твоя  казацкая  судьба.  А
отказаться от нее - значит отказаться от своего рода и казацкого звания!
   Сегодня Богдан раньше обычного выехал из Чигирина и быстрее помчался  в
Субботов. "Тороплюсь, чтобы застать  сынка  бодрствующим?  -  почти  вслух
спросил сам себя и улыбнулся. - Эх-хе-хе! Торопимся, летим изо всех сил, и
каждый раз все скорее и скорее". Но сегодня  не  ради  сына  торопится  он
домой, убежав, как от горя, от этой писарской работы!
   Галопом вскочил в открытые ворота двора. И, словно  забыл  о  сыне,  не
спешил в дом, помог слуге разнуздать коня.
   - В доме все в порядке? - спросил челядинца, стараясь не выдать  своего
волнения.
   - А что может случиться? - вопросом  на  вопрос  ответил  челядинец.  -
Панни Ганна поговорила с казаком,  вашим  гонцом,  улыбнулась  и  сказала:
"Хорошо!" Потом гуляла с сынком, потому что пани  Мелашка  была  занята  с
девчатами. Тимоша все порывается убежать от матери, чтобы одному  поиграть
в снегу. Резвый хлопчик!..
   Вдруг залаяли дворовые собаки. Хотя Богдан и ждал этого, но вздрогнул и
выбежал из конюшни.
   - Наконец-то! - произнес, облегченно вздыхая.
   В зимних сумерках увидел... вооруженных всадников и так  же  неожиданно
остановился. Не они!
   - Эй! - крикнул из-за ворот первый всадник, словно прячась за ними.
   Богдан опомнился и направился  к  воротам.  По  его  лицу  трудно  было
определить - то ли  он  недоволен,  то  ли  удивлен,  то  ли  разочарован.
Любопытство, только деловое любопытство писаря.
   - Кого ищете, панове  гусары?  -  спросил,  заглушая  другой  тревожный
вопрос: "Неужели Сулима не смог обойти дозоры коронного гетмана?.."
   - Прошу прощения у пана писаря, из Белой Церкви прискакали рейтары пана
коронного гетмана.  Они  прибыли  для  беседы  с  паном  полковником!..  -
по-украински обратился к Нему гусар, стоя у ворот.
   - Рейтары? Зачем это господь бог послал к  нам  еще  и  рейтаров?  -  в
шутливом тоне спросил Богдан, подходя к воротам.
   - Вы уже простите нас, пан писарь, тут шатаются беглецы, так  разве  мы
можем обойтись без рейтаров?
   - Какое дело рейтарам до разных странствующих бродяг? Да и  писарь  тут
ни при чем. Передайте пану полковнику, чтобы у себя развлекал рейтаров,  а
со странствующими казаками... было бы с кем - сами справимся.
   - Так и передать?
   - Так и передайте, паны гусары. Пан писарь, мол, еще и в дом  не  успел
войти. Так и скажете, отдохнуть должен я.
   Повернулся и медленно  пошел  к  дому,  как  степенный  хозяин,  будучи
уверен, что гусары его не ослушаются.
   Гусары не сразу отъехали от ворот, и Богдан понял, что  они  обиделись.
Но не остановился, не заговорил с ними. Поскорее бы отъезжали.
   - Ты один? А где же?.. - поторопилась Ганна и тут же  запнулась.  Ганна
настолько была проницательной, что  по  лицу  мужа  могла  определить  его
настроение. В таком состоянии он  всегда  раздражительный  и  гневный.  Но
Богдан понял жену, пересилил себя и улыбнулся. И за это любила его  Ганна.
Порой  и  любовь  к  детям  заслонялась  большим  чувством  к  Богдану   и
преданностью. И именно это больше всего ценил в ней  Богдан.  О  настоящей
любви, о глубоком чувстве Богдан не хотел и вспоминать. Потому что с  этим
чувством связывалась сердечная боль, всплывали в воображении образы других
женщин.  Их  немилосердно  отгонял  от  себя  возбужденный  воспоминаниями
Богдан.
   - Один я, Ганнуся, один.  А...  взволновали  меня  посланцы  гусарского
полковника. Прямо по пятам ходят, проклятые  шпионы.  Непременно  с  самим
Конецпольским поговорю об этом... Дети спят?
   - Только что улеглись. Тимоша немного капризничал, все: "Папа, папа!.."
А  мы  думали,  что  это  уже  они  приехали.   Пани   Мелашка   принялась
было-готовить ужин.
   - Очевидно,  задержались  хлопцы,  заметив  слежку  коронных  за  нашим
братом, - медленно отвечал, настороженно прислушиваясь.
   В это время снова залаяли  собаки,  зашумели  дворовые  хлопцы.  Богдан
наскоро набросил на плечи кунтуш.
   - Значит, пробрались все-таки, приехали! - на бегу сказал он  Ганне.  -
Побежал  я,  Ганнуся.  А  вас,  матушка  Мелашка,  прошу   быть   особенно
внимательной к Ивану Сулиме. Хороший хлопец...  сами  знаете.  Я  суховато
обошелся с ним во время нашей первой встречи на Дунае.
   - Положись на нас, Богдась. На то бог и дал жену мужу, чтобы она первой
споткнулась, прокладывая ему путь, - спешила изречь Мелашка.
   Но Богдан уже не слышал ее, выйдя из комнаты.
   Выбежал на крыльцо, присматриваясь издали к  воротам,  прислушиваясь  к
разговорам. Ночная мгла скрывала все, что происходило там. Богдан  крикнул
слуге:
   - Впускай, Григорий, впускай! Это свои...
   Но  за  воротами  не   было   ни   одного   всадника!   Неужели   из-за
предосторожности оставили где-то коней? Могут же выдать  себя,  появившись
вооруженными и на конях... И стал прислушиваться к  голосам.  Скрип  ворот
заглушали голоса прибывших, а на  удивление  темная  ночь,  да  еще  после
света, мешала разглядеть, что происходит на улице.
   - Богдан-ака-а! - вдруг разнеслось в темноте,  как  гром  среди  ясного
неба.
   -  Назрулла?!  -  крикнул  Богдан,  позабыв  в  этот   миг   о   всякой
осторожности. Стремительно бросился обнимать  неожиданно  вынырнувшего  из
темноты Назруллу.
   Назрулла пробормотал что-то по-мусульмански, прикладывая руку ко лбу  и
сердцу. Неожиданность и радость,  как  холодной  водой  из  ведра,  обдали
Богдана, проясняя сознание. Встреча с Назруллой  перебросила  его  в  иной
мир. Словно не  друга  обнимал  он,  а  свое  далекое,  глубоко  волнующее
прошлое, свои сны, от которых просыпался по  ночам,  переживая  за  судьбу
этого бесконечно преданного ему человека.
   - Назрулла, друг мой! Наконец-то ты, мой  многострадальный  Назрулла...
Ну и обрадовал! - говорил  Богдан  на  турецком  языке,  по  которому  уже
начинал скучать.
   - Удивил, а? - прошептал Назрулла сквозь слезы.
   - Нет, братец Назрулла, порадовал. Грустно мне становится без  душевных
друзей, растерял я их... - И Богдан увидел еще нескольких человек, которые
стояли притаившись, наблюдая за встречей друзей. Ганджа прекрасно понимал,
о чем они говорили. - А это кто  привел  тебя?  Да  неужели  сам  Ганджа?!
Братья мои, Иван! Ну, с Новым годом, друзья...
   Выпустив из объятий Назруллу, Богдан бросился приветствовать Ганджу.  А
Вовгура так и не узнал.



4

   После возвращения из плена Богдан прежде всего встретился с казаками  в
Терехтемирове. Горько тогда было ему переживать недоверие к нему  казаков.
Казачество - это ведь семья! Она крепка своим братским  единением.  Казаки
любили быть вместе, собирались по всякому поводу, гостили у  родственников
и соседей. Особенно когда возвращались из похода.  Богдан  знал  об  этом,
привык к таким обычаям еще с  детства  в  Субботове.  И  он  интересовался
походами на море, боями с татарами, особенно с турками.
   - Гостили у родителей - будут гостить и у меня! - сказал он в разговоре
с Мелашкой. Об этом казацком единении она много рассказывала  ему  еще  во
Львове. И у  него  часто  собирались  гости  на  праздники,  на  крестины,
которыми так зачастила Ганна. Круг гостей пока что был ограничен, Субботов
стоял вдали от торных казацких дорог.
   Иногда на праздник он приглашал к себе совсем взрослого  теперь  казака
Мартынка, единственного сына  Мелашки.  И  каждый  раз  вспоминали  Карпа,
сожалея,  что  нет  его  с  ними.  Еще  тогда  Мелашка   похоронила   свою
многострадальную мать, а хату и усадьбу  ее  перепоручила  соседям.  Карпо
теперь вошел в семью Богдана, как брат, наравне с Мартынком. В этой семье,
где жила и его тетя Мелашка, он чувствовал себя своим. Но  непоседливый  -
он все рвется в реестр и никак не может пробиться даже с помощью Мартынка.
А с Мартынком  всегда  вместе  его  неразлучные  друзья-побратимы  Филонко
Джеджалий и Иван Богун. Они всегда  с  удовольствием  гостили  у  Богдана.
Богдан побывал в неволе и очень интересно рассказывал о своем бегстве. Они
завидовали Карпу, который встретился с  Богданом  в  придунайских  дебрях,
когда он бежал из плена!
   В семье Богдана готовились  к  встрече  Нового  года,  ждали  и  Карпа.
Мелашка была теперь матерью не только Мартынку, а всем им, в том  числе  и
Богдану. Тот с радостью ждал их приезда, советуясь с  Мелашкой  и  Ганной,
как лучше встретить своих побратимов.
   А накануне Нового года, в Меланьин день, в полковую канцелярию  Богдана
зашел старый чигиринский казак, кузнец Микита. Он до  сих  пор  еще  ковал
необходимую для полка мелочь и был своим человеком в доме.
   - Сегодня, пан писарь, заезжал ко мне один человек из-за Днепра, рыбак.
Передавал вам поклон от полковника  Сулимы  Ивана...  -  запнувшись,  тихо
сообщил коваль.
   - Иван Сулима, говорите? - взволнованно спросил Богдан.
   - Да.  Рыбак  сказал,  что  он  не  один  заедет.  Возвращаются  из-под
Переяслава после  поражения  коронного  гетмана...  С  ним  еще  несколько
нереестровых  казаков  и  старшин.  Странствуют,  скрываются,  но  обещали
заехать к вам этой ночью как колядники.
   - В Чигирин?
   - Упаси боже в Чигирин! Очевидно, лубенский казак Мартын и приведет его
в Субботов, как передавал рыбак...
   "Лубенский казак Мартын приведет". "Опытный "поводырь"!"  -  улыбнулся,
вспомнив давнее прошлое.
   А в Субботове... гусары из полка!  Неужели  им  так  нужен  был  писарь
именно в ночь под Новый год?.. Не успел он распрощаться  с  гусарами,  как
следом за ними, крадучись, словно с неба упали друзья  из  Италии!  Богдан
так обрадовался Назрулле, что совсем забыл об ожидаемом госте Иване Сулиме
с казацкими старшинами.
   У хозяек  было  что  подать  на  стол.  Они  ждали  колядников.  Богдан
позаботился о том, чтобы его дорогие путешественники умылись, привели себя
в порядок. Что они расскажут  ему  о  Максиме?  Несчастный  воин,  большой
друг... Пришлось искать  какую-нибудь  одежду,  чтобы  переодеть  хотя  бы
Назруллу и Ганджу. Это несколько задержало ужин.
   Богдан был так занят своими друзьями, что  в  первый  момент  удивился,
когда появился дворовый казак и сообщил:
   - Казацкие старшины  прибыли  из  Переяслава!  Коней  их  отвели  в  яр
холодноярского леса.
   Казаку показалось, что Богдан испуганно окинул  взглядом  комнату,  где
Ганна и Мелашка просили Ивана Ганджу помочь  им  поговорить  с  Назруллой.
Дворовый казак хорошо знал своего хозяина. Богдан, как всегда,  тут  же  и
опомнился, поскольку давно ждал этих гостей.
   -  Ну  вот  и  хорошо.  Слава  богу,  благополучно  проскочили  мимо...
королевских надсмотрщиков. Приглашай всех в дом. Сколько их? Пешком или на
конях прибыли?
   - Да говорю же - на конях,  добрая  сотня  казаков  наберется!  Человек
десять сошло с коней. Да и то... с нашими.
   - С десяток приехало? А кто эти наши?
   - Разве я не сказал?  Приезжих  человек  семь.  А  вместе  с  ними  наш
Мартынко, Ивась и Филонко...
   - Приглашай всех. Скажи - рады... Да я сам... Ганнуся, матушка Мелашка!
Наконец-то приехали...
   - Приехали? А как же быть?..  Не  спрятать  ли  этих?  Ведь  приходится
теперь и нашим людям прятаться. Их  и  так  уже  загнали,  как  зайцев,  -
сказала предусмотрительная Мелашка.
   Богдан не раздумывал, огонек решимости сверкнул в его глазах.
   - Пускай, матушка, остаются. Хотя бы и сам коронный  гетман  застал  их
здесь... Это мои гости!  Писарь,  думаю,  сумеет  защитить  своих  дорогих
гостей. Да и Иван Сулима тут!
   Без шапки, раздетый, он рванулся к двери...
   Но дверь вдруг раскрылась, словно от ветра, и из  сеней  донесся  говор
людей, в комнату ворвался морозный туман, расстилаясь  по  дубовому  полу.
Моложавый, усатый  запорожский  полковник,  которого  теперь  трудно  было
узнать, на ходу смахнул с русых усов иней и переступил порог.
   Раздался звон двух десятков шпор. Следом за ним вошли  молодые  казаки.
Одни - в жупанах, подпоясанных красными кушаками, с саблями на  боку  и  с
пистолями за поясом, а некоторые и с двумя. Еще  в  сенях  они  снимали  с
голов  смушковые   шапки,   растрепанные   чубы-оселедцы,   раскручиваясь,
шевелились, как живые.
   Богдан широко развел свои сильные руки. Внутренне никогда не изменявшее
ему чувство подсказало, что этот усатый казак  и  есть  Иван  Сулима.  Это
чувство теплилось в душе Богдана почти десять лет,  поел"  их  разлуки  на
Дунае.
   - Ну... - произнесли, словно вздохнули, друзья-побратимы,  обнимаясь  и
целуясь.
   Как всегда, без шапки, словно он где-то прятался, последним вошел Карпо
Полторалиха. Отбросил  растрепавшийся  чуб-оселедец  и  первым  подошел  с
приветствием:
   - Обнимайтесь, целуйтесь, панове друзья! Роди,  боже,  всякую  пашницу,
дари счастье дому сему!.. А это не матушка ли Мелашка с коржем  да  кутьей
на полотенце, как своих родных, казаков встречает?.
   И первым разделся, подавая пример другим. Карпо приехал к своим  родным
на праздник!



5

   Усадив дорогих гостей в красном углу, Богдан сам сел между Назруллой  и
Иваном Сулимой.
   - Угощайте, хозяйки, дорогих  гостей,  да...  и  меня  заодно  с  ними.
Знаешь, Иван, я пьян от счастья и радости! Сколько  лет  прошло,  и  каких
лет!.. В хозяйских хлопотах глушу тоску, томлюсь  на  противной  писарской
работе. И жаль мне своей загубленной молодости! Учился, мечтал... А  нынче
места себе не нахожу подходящего, настолько выбила меня из житейской колеи
турецкая неволя...
   И пил с  гостями  вино.  Казаки  повеселели,  зашумели.  Карпо  занимал
разговорами Назруллу и его друзей. Даже мрачный  и  озабоченный  полковник
Сулима становился, как и когда-то, разговорчивым собеседником.
   - Воюем, говорю, Богдан,  льем  попусту  человеческую  кровь  в  глупых
стычках, с войсками коронного гетмана. Яцко Острянин разуверился,  охладел
в борьбе, а с избранием наказных атаманов неразбериха какая-то получается.
Тьфу ты, прости, господи милосердный, все делается не так, как надо. Да  и
оружием своим воспользоваться толком не можем.
   - Отбиваемся же! Значит, можем... - подумав, заметил дружески Богдан.
   А вспыльчивый Сулима воспринял это как возражение.
   - Отбиваемся  или  только  огрызаемся,  припрятывая  часть  вооруженных
казаков. Прячем, точно шило в мешке! Разве так  следовало  бы  отбивать?..
Что же, Богдан, берешь и Назруллу к себе хозяйничать?  -  вдруг  переменил
тему разговора Сулима.
   Богдан хорошо понимал своего старого друга. Горячий, как и прежде, хотя
пора бы уже и охладиться. Возле Суды у него есть  хутор,  семья.  А  какой
неугомонный, даже в гостях спокойно посидеть не может! Он сдерживает себя,
это видно, избегает говорить о  том,  ради  чего  приехал  сюда.  Разговор
предстоит горячий. "Очевидно,  будет  уговаривать  меня  присоединиться  к
восстанию!.." - разгадал Богдан намерения друга.
   - Может, сначала один на один  поговорим?  Давно  мы  не  беседовали  с
тобой, - тихо сказал хозяин гостю.
   Полковник быстро окинул взглядом сидевших за столом друзей.  Улыбнулся,
невыразительно кивнул головой.
   - Хлопцы, кажется, все  свои.  А  о  Назрулле  я  так...  спросил.  Он,
очевидно, теперь не захочет хозяйничать... Он воин хороший.
   -  Настоящий,  хороший  друг,  Иван.  Конечно,  и  воин,   покалеченный
каменецкой шляхтой не меньше, чем каждый из нас...  Говоришь,  огрызаемся?
Мы, право, похожи сейчас на разъяренных псов, которые только огрызаются.
   -  Разъяренный  пес,  дорогой  Богдан,  слепо   бросается   на   своего
обидчика... - снова продолжал Сулима мысль, которая не давала ему покоя.
   - Что же, давайте поговорим, друзья мои. Полковник  Сулима  возмущается
несправедливым отношением  польской  шляхты  к  нашему  народу,  -  громко
обратился Богдан к своим гостям.
   - К украинским казакам, - прервал его Сулима.
   - Казак - это не только ты да сидящие тут за столом. Казаки - это  наши
люди, успевшие взять оружие в руки.  А  кроме  них  есть  еще  люди,  тоже
способные взяться за оружие. Но есть жены и дети. Это наш  народ,  который
испытывает  на  себе  гнет.  Это  вся  Украина,  мои  дорогие  гости!..  -
воскликнул Богдан, раскрасневшийся от вина, как и его гости.
   - И потому единственный выход:  отбиваться  от  шляхты!  -  не  утерпел
Сулима.
   - Лучше уж не отбиваться, а бить! Бить так, чтобы правнуки  помнили!  -
воскликнул слегка опьяневший  Богдан.  -  Не  ради  удовольствия  киевские
доминиканцы целый час освящали саблю Конецпольского, когда он