лкновение с лайдаками Хмельницкого, присоединитесь
к войскам полковника Шемберга. Пану  Кричевскому  немедленно  связаться  с
польным гетманом. Войска пана Калиновского должны  преградить  им  путь  с
Низу за Чигирином. Да так преградить, чтобы и птица не пролетела оттуда.
   Потоцкий повернулся к  сыну.  Стефан  собирался  уже  уходить,  надевая
гусарский кивер. Он осторожно потрогал перо, проверяя,  не  заломилось  ли
оно  случайно.  Коронный  гетман  с  восхищением   посмотрел   на   своего
единственного сына, залюбовавшись его стройной  выправкой.  Перо  прислали
ему в  подарок  из  Жолквы,  оно  от  потомства  черных  лебедей  великого
Жолкевского!
   -  Ну,  желаю  успеха,  пан  староста...  -  обратился  он  к  сыну.  -
Предупреди, пожалуйста, казацкого комиссара Шемберга, чтобы он предоставил
большую свободу ротмистру Чарнецкому. Да стерегись этого хлопского сброда!
   - Пан коронный гетман  разрешает  не  щадить  ребелизантов?  -  спросил
молодой Потоцкий.
   - А как же, как водится на войне: не щадить, уничтожать, не выпуская ни
единой души с Низа! Передаю в твое распоряжение сотню гусар  с  ротмистром
Скшетуским. Молодой пан Скшетуский надежный воин! За  голову  Хмельницкого
пан Стефан получит звание коронного стражника в этих краях...
   Сын хотел поцеловаться с отцом крест-накрест, как заведено у воинов. Но
коронный гетман лишь  махнул  рукой,  не  задерживая  сына,  спешившего  в
главное в этом походе войско.
   - Пан Кричевский может задержаться с отъездом, - сказал подобревший при
прощании с сыном гетман. -  Где  несчастные  пленные  казаки,  с  которыми
пришлось повозиться пану полковнику? Должен лично допросить и... примерно,
на глазах у всех наказать ребелизантов!
   Он  даже  руки  потер,  предвкушая  удовольствие,  которое  он   всегда
переживал,  присутствуя  при  казни.  Давно   он   не   испытывал   такого
наслаждения...



17

   - Проклятые шляхтичи вешают наших братьев кобзарей, преследуют  женщин,
бедных нищих. А за что, скажи ты? Ну, поем мы под бандуру  или  кобзу.  Но
так испокон веку было, откуда же и кобзари взялись. Живет себе человек  на
своем хуторе, панщину или поволовщину [подать за  владение  волом  (укр.)]
отрабатывает у пана. Только крик петухов, лай собак  да  еще  свист  плети
панского надсмотрщика и слышит.
   Казаки, сидевшие на веслах, прислушивались к каждому слову кобзаря... В
самом деле, что бы знал человек о Киеве, о Белой Церкви, если  бы  не  эти
вездесущие кобзари? Человеку на  роду  написано  знать,  что  делается  не
только у него на хуторе, но и за его пределами. Он должен знать об урожаях
у соседей, о нападениях басурман, о страшной казни Северина  Наливайко,  о
четвертовании славного Ивана Сулимы...
   - Пусть будет проклята такая наша жизнь! - гневно восклицал  кобзарь  в
челне.  -  Вот  и  запоешь  о  своем  брате  Максиме  Кривоносо.   Сколько
странствовал по свету, горемычный, а все-таки  добрался  домой  на  родную
землю. Эх-хе-хе!.. Хороший хозяин еще бы  и  деньги  платил  нашему  брату
кобзарю за развлечение...
   - Ты бы и нам что-нибудь спел, кобзарь Филипп, - прервал его старший на
челне.
   - О, смотри, только что в гости попал на вашу чайку, а уже и  по  имени
называете.  Филиппом  нарекли  меня  православные  попы,  брат  наш  Филон
Джеджалий. Прослышали мы и про тебя, славный казак с Приднепровья. И  твое
имя просится в песню за твою отвагу да любовь к правде людской.
   - А ну тебе расхваливать, и слышать об этом не хочу! Спой нам хоть  про
Богуславку, коль на другое не способен. Или про  того  же  Кривоноса,  или
Киев, - посоветовал кобзарю Джеджалий. Он был старшим  на  своей  чайке  и
зорко следил за байдаком, плывшим  впереди,  на  котором  находился  есаул
Караимович; старался не отстать от него.
   Казалось, что волны Могучего Днепра стонали под  тяжестью  почти  сотни
спущенных на воду возле Черкасс больших байдаков с  реестровыми  казаками.
За  байдаком  Джеджалия  плыла  чайка  лубенских  казаков,   возглавляемых
ротмистром Иваном Самойловичем  из  дворцового  отряда  драгун  лубенского
магната Яремы Вишневецкого.
   "Только бы не отстать от воевавших в Западной Европе  опытных  казачьих
атаманов!" - решил молодой лубенский ротмистр.
   Ни казаки, ни старшины не думали о кобзарях, когда  поспешно  грузились
на байдаки, отплывая на Запорожье. Только ротмистр Самойлович  встретил  в
Лубнах одного кобзаря и пригласил его с собой на байдак.
   А кобзарей словно кто специально подослал - их оказалось по  одному  на
каждом байдаке, кроме лубенского...
   Генеральным есаулам казачьих войск Ивану  Барабашу  и  изворотливому  в
военных  делах  Илляшу  Караимовичу  пришлось  много  потрудиться,   чтобы
разместить на байдаках четырехтысячное  войско  с  провиантом  и  военными
припасами. На четырех байдаках установили пушки,  а  на  другие  погрузили
ядра, порох, даже конскую сбрую, потому что лошадей  нельзя  было  пускать
вплавь по холодной воде. Их погнали по берегу в сопровождении ездовых.
   В такой сутолоке разве уследишь ночью  за  каким-то  кобзарем.  Да  они
всегда считались своими людьми в казачьих войсках!
   До рассвета  байдаки  проплыли  по  Днепру  до  диких  степей,  миновав
поселения смельчаков переселенцев, убежавших  от  завоевателей  шляхтичей.
Солнце здесь не ленилось, оно  выглянуло,  чтобы  прежде  всего  разбудить
кобзарей на байдаках. И  зазвучали  быстрые  переборы,  зазывая  в  танец.
Покатились казачьи песни.
   На  сидевших  за  веслами  казаков  берега  Днепра   навевали   грусть.
Вспомнились слова нищей женщины, с которой разговаривали перед отплытием.
   - Не на свадьбу ведь плывете, люди Украины, - шепотом говорила странная
нищая, прибившаяся откуда-то из Подольщины, чтобы поведать им правду, да и
кривоносовцам  передать  о  их  думах.  -  На  Запорожье  собирает   людей
банитованный шляхтой казак старинного рода Зиновий-Богдан Хмельницкий...
   Старшины из новой казачьей шляхты беззаботно спали  на  байдаках.  Сама
река указывала путь казачеству, она же и убаюкивала их, как мать ребенка в
колыбели. Они-то старшины, им не надо садиться  за  весла,  спят  себе  на
сене, укрывшись шерстяной киреей.



18

   Третий день шли войска  Богдана  Хмельницкого  по  старому  извилистому
татарскому шляху. В лесах  на  их  пути  встречались  овраги,  заполненные
водой, порой и нерастаявшим снегом, а в степи - рвы и озера.  Ни  хуторов,
ни сел вокруг. Весенние ручейки сливались в реки,  заливая  следы  конских
копыт на дороге. Полки петляли за идущим  впереди  татарским  отрядом.  Ни
выстрелов, ни даже громких голосов. Так пробираются только беглецы!
   И неудивительно, что наемные немецкие рейтары из Кодацкой  крепости  не
напали на след войска Хмельницкого.  Они  знали  только,  что  Хмельницкий
оставил плавни и углубился в дикие степи  Причерноморья.  Рейтары  выслали
конный дозор, чтобы разведать, куда идет войско Хмельницкого и каковы  его
намерения. Днепр своим могучим ревом, казалось, насмехался над их тщетными
поисками, мча свои пенящиеся воды да раскачивая на волнах смытые им щепки.
   - Ясно, этот ребелизант ушел-таки за Дунай, - решил комендант крепости.
И тут же отправил гонцов в  Чигирин,  чтобы  доложить  об  этом  коронному
гетману.
   Хмельницкий неутомимо скакал на коне от одного  отряда  к  другому,  от
Вешняка к пушечному писарю Дорошенко. Возле пушкарей и нашли его джуры.
   - Трое воинов, сказывают, с Украины прибились сюда! - докладывал казак.
   Богдан повернул коня и поскакал. Еще издали он  узнал  бывшего  жолнера
Лукаша  Матулинского  и  двух  утомленных  долгим  путешествием   казаков.
Истоптанные  постолы,  на  казаках  заплатанные  жупаны,  на   Матулинском
потертый лапсердак. Увидев Хмельницкого, казаки тотчас уселись  на  землю.
Матулинский пошел навстречу  гетману,  протягивая  руку  для  приветствия.
Богдан соскочил с коня.
   - Откуда, братец Лукаш?  Наконец-то  дождались  мы  тебя,  воин.  Давай
обниму тебя, отдохни и ты на  груди  побратима.  Разумно  поступил,  ежели
попал к этим дуракам. А нам так нужна сейчас жизнь!..
   - Я от полковника Назруллы, прошу...
   - Мать моя родная! От моего побратима Назруллы?.. Так он жив, цел?  Где
прощался с ним в последний раз? Именно сейчас я вспоминаю этого настоящего
воина, - ах, как мало их у меня, таких верных и преданных побратимов...  -
промолвил Хмельницкий, сжимая в объятиях жолнера.
   - Полковник велел передать, чтобы мы утешили пана Богдана. Ведь он тоже
движется к Днепру с целым полком храбрых казаков на помощь вам.
   - С целым полком?.. Петр! Эй, казаче, джура, немедленно ко мне  Вешняка
или Петра Дорошенко! Мы идем на Желтые воды, пропади они пропадом!  Хватит
блуждать по этим татарским  тропам!  Теперь-то  уже  на  Желтые  воды,  на
казацкие дороги!
   Казаки, пришедшие вместе с Лукашем, поднялись.
   - И мы хотим кое-что сказать пану гетману. Ночью  в  Чигиринском  полку
встретились мы с Карпом Полторалиха. Томится  казак,  подговаривает  людей
идти на Запорожье, и просил  передать,  что,  кроме  полков  сына  гетмана
Потоцкого, посланных прибрежными дорогами вам навстречу,  коронный  гетман
отправил  по  Днепру  сотню  больших  байдаков  с   несколькими   тысячами
реестровых казаков. На байдаках пушки,  возы  с  порохом.  Не  преградить,
говорят, дорогу с Низа приказал им  гетман,  а  с  корнем  уничтожить  все
казачество на Запорожье. Сказывают, что сам генеральный есаул Иван Барабаш
вместе с Караимовичем возглавили этот поход, дав клятву коронному гетману.
   Хмельницкий обвел взглядом окруживших его старшин. И казалось,  что  за
вихрем мыслей, пронесшихся в голове после такого  грозного  сообщения,  он
никого  и  не  видит.  Но  длилось  это  лишь  мгновение.  Увидев  Ганджу,
соскочившего с коня, сразу обратился к нему:
   - Вот что, Иван... - и посмотрел на клонившееся к закату солнце. - Бери
полсотни  своих  смертников  и  мчись   наперерез   плывущим   по   Днепру
реестровцам. - Помолчал немного,  и  на  его  лице  засветилась  ласковая,
скорее отцовская, чем гетманская, улыбка. -  Не  воевать  с  ними  посылаю
тебя, нет... отвлеки их своими льстивыми разговорами, просись любой  ценой
к ним в отряд, прикинься дурачком или  предателем...  Только  задержи  их!
Барабашу передай от меня, его кума, сердечный привет. Не  бойся  покривить
душой, на войне это - оружие в опытных руках...
   - Сказать куму, что ты возвращаешься на Украину, или утаить? -  прервал
Ганджа, заставив Хмельницкого еще раз задуматься.
   В самом деле - говорить или скрыть? А  может  быть,  было  бы  лучше  с
Желтых вод повернуть на Дунай. Болгары вон как ждут  нашей  помощи,  чтобы
освободиться от турок. А тогда бы уже вместе с болгарами, с  придунайскими
славянами ударить по польским шляхтичам...
   Иван Ганджа стоял, держа коня в поводу, в  ожидании  ответа.  Какой  же
ответ дать ему?
   - Не я возвращаюсь, Иван, а казаки, люди наши, скажи, идут  на  Украину
спасать своих близких от шляхетского нашествия!..



19

   Всякие песни пели кобзари. На каждом байдаке разные, но все об одном  и
том же. Для казаков-гребцов с их тяжелыми думами только и развлечения  что
песня. Затягивали кобзари и "Марусю Богуславку",  поглядывая  на  старшин.
Особенно кобзари были осторожны на байдаке Илляша Караимовича и на байдаке
Ивана Барабаша.

   Гэ-э-эй, козачэ сыро-омо!.. -

   словно военный призыв, покатилось по Днепру.

   Та не пый мэду, горилочкы...
   На свит билый роздывыся,
   До долэнькы козачои,
   Гэ-э-эй, сиромашный, прыгорныся!

   Казаки улыбались, переглядывались, словно  ласкали  глазами  изменчивую
чернобровую шинкарочку. А белый свет... вот он перед ними в волнах Днепра,
в  манящих  безграничных  просторах,  на  заросшем  шелюгой  берегу  да  в
неразгаданном завтрашнем дне.

   Ой, куды плывеш, човнэ-дубэ,
   Дэ прыстанэш, мий голубэ?..
   Там прыстану, дэ гуляють
   Запорожци, що про волю,
   Гэ-эй, гэй, про людськую волю дбають!..

   - А что это за песни такие, пан кобзарь? Не замолчал бы ты?
   Атаману Илляшу Караимовичу, у которого рука  была  тяжелой  да  и  нрав
крутой, хотелось многое сказать смелому кобзарю. Но в  руке  у  него  была
плеть из восьми ремней. Как  только  зазвучали  первые  аккорды  кобзы  на
переднем байдаке, Илляш поднялся. Кобзарь запел о воле, а  о  какой  воле?
Какая воля нужна им на байдаке генерального есаула?
   Он уже замахнулся плетью, - возможно, и ударил бы кобзаря. Но  рядом  с
кобзарем, словно из днепровской пучины, вдруг вынырнул  странный  казак  -
женщина в жупане.
   - А это и ты тут, Кривоносиха, все-таки пролезла к казакам? -  закричал
Караимович. - Ведь уже старая, на что надеешься?..
   -  На  погибель  вашу  надеемся,  презренные  ляхские  прихлебатели!  -
ответила Василина Кривоносиха.
   Еще в Черкассах  Караимович  узнал  о  том,  что  она  появилась  среди
казаков. Тогда он не поверил этим слухам. Поэтому и сейчас таращил на  нее
глаза, словно перед ним стояло привидение. Но  занесенная  атаманом  плеть
мозолила ему ладонь, и рука  не  сдержалась.  Удар  не  удался,  или  рука
дрогнула, или Кривоносиха отвела голову - нагайка хлестнула ее по плечу.
   Возмущение казаков принимало,  угрожающий  характер.  Казаки  заслонили
женщину от ударов, которые теперь сыпались на них. Они стали защищаться.
   И вспыхнул бунт, как вспыхивают сухие щепки  от  искры  кремня.  Казаки
взялись довезти храбрую Кривоносиху к Хмельницкому. Сам Максим благословил
ее на это дело. Он призывал народ к  открытому  восстанию,  отправляясь  с
тремя тысячами своих воинов к Днепру на помощь Хмельницкому. Данило Нечай,
Иван Богун, сын Кривоноса и Назрулла с Вовгуром  ведут  эти  полки,  чтобы
спасти своего побратима Богдана!..
   Шум, поднявшийся на байдаке Караимовича, услышали и на других байдаках,
услышал и ротмистр Самойлович. А на байдаке  Джеджалия  услышали  и  свист
нагаек,   и   возгласы   жолнеров,   охранявших   Караимовича.    Особенно
прислушивался к тому, что происходит на  байдаке  Караимовича,  Джеджалия,
ибо именно он помогал Кривоносихе сесть в этот  байдак...  Направляя  свой
байдак ближе к Караимовичу, он призывал и  остальных  казаков  последовать
его примеру.
   Самойлович понял, что Караимович затеял недопустимую в  военном  походе
стычку с кобзарями. Сначала за борт полетела кобза, а следом  за  ней  был
выброшен жолнерами и кобзарь. Ведь для этого у генерального есаула  всегда
были под рукой верные жолнеры!
   -  Эй,  братья  казаки!  Поворачивайте  к  берегу,  а  то  вон  жолнеры
Караимовича топят нашего брата! - воскликнул  Филон  Джеджалий,  вырываясь
своим байдаком  вперед.  Тревога  за  судьбу  Кривоносихи  заставляла  его
дрожать как в лихорадке.
   Этот  тревожный  клич  передал  другим  казак  с  байдака  Самойловича.
"Значит, так надо",  -  решил  ротмистр  и  приказал  гребцам  следить  за
байдаком Караимовича. Засуетились плывшие на дальних байдаках казаки, хотя
никто толком то знал, почему замедлили ход передние, почему они  плывут  к
берегу. Но увидели, как казак Самойловича вытащил из Днепра  тело  убитого
генеральным есаулом кобзаря. Поднялся крик, который, точно огонь в  степи,
распространялся по всем байдакам. Старшины пытались унять казаков, навести
порядок в отряде.
   - Он, проклятый, топит казаков! - неслось от байдака к байдаку.
   - Кто это? Не тот ли недокрещенный?
   - Да все они ляхским миром мазаны! Поэтому и жолнеров при себе держат.
   - Чтобы унижать казаков! Бей их!..
   - К берегу! Рули к берегу!
   Есаул Барабаш только на рассвете уснул, поручив  полковнику  Вадомскому
следить за байдаками. А поспать генеральный есаул  любил,  особенно  после
ночной попойки. Свежее,  прохладное  утро  на  реке  заставляло  поплотнее
закутываться в атаманскую  керею.  Полковник  Вадовский  вскоре  тоже  лег
подремать. Не мед и ему без полка в такое время!
   -  Эй,  что  это?..  Пан  атаман!  -  крикнул  спросонья   перепуганный
Вадовский, услышав шум.
   Когда наконец он проснулся, его охватил ужас. А  усиливавшийся  шум  на
байдаках окончательно протрезвил полковника. Он-то хорошо умеет  различать
голоса казацких бунтарей. Вскочил на  ноги,  протер  глаза  и  все  понял.
Байдак Караимовича, как неприкаянный, вертелся посреди  Днепра,  словно  в
водовороте. В нем шел бой между казаками и жолнерами!..
   - Братья казаки! - снова прозвучал голос  Джеджалия  уже  с  берега.  -
Жолнеры есаула Караимовича убивают  наших  людей,  топят  кобзарей.  Айда,
хлопцы, спасать их! Среди них и Кривоносиха!
   - Айда-а! До каких пор мы будем терпеть их, проклятых!
   От берега в  тот  же  миг  отчалили  два  байдака  с  казаками.  Байдак
Самойловича тоже повернул к середине Днепра. И в это время раздался  вопль
словно обезумевшего полковника Вадовского:
   - Караул, бунт! Панове жовнежи, чтоб вас холера взяла, - ко мне!..
   Вдруг он умолк, сбитый веслом. Пошатнулся, ища опоры,  и  грохнулся  на
днище байдака.
   Только теперь, услышав отчаянный крик полковника Вадовского, очнулся  и
есаул Барабаш. Слово "бунт" действовало на него, как на  привязанного  пса
сума и палка нищего. Он вскочил на ноги, сорвал с себя влажную керею, рука
потянулась к сабле.
   - Эй, проклятая голытьба, забыла уже про Кумейки? Получите еще!..
   Казаки знали, что у Барабаша  тяжелая  рука.  Несколько  казаков  сзади
набросились на озверевшего есаула. Тяжелые удары казаков посыпались на его
голову. Правда, рослый, крепкий Барабаш пытался еще защищаться, отталкивал
от себя казаков, пытаясь вытащить из ножен саблю.
   - Всех изрублю, мерзкие ребелизанты!.. - исступленно вопил он.
   Это и подлило масла в огонь. Крикнув "изрублю", Барабаш  напомнил  этим
казакам, что у них тоже висят на боку сабли. Байдак приближался к  берегу,
казаки уже  слышали  приказы  взбунтовавшихся  сотников,  особенно  Филона
Джеджалия.
   - Вяжите их, продавшихся шляхте, как ясырь для  басурман!  Высаживайте,
братья казаки, на берег Кривоносиху!
   - Созывай Черную раду, покуда нам еще светит солнце!
   - Куда, против кого везут нас мерзкие  предатели?  Мы  не  позволим  им
погасить пламя восстания на Низу! Это наше пламя, пускай пылает...
   - Пусть пылает и согревает души  всех  православных  людей!  Долой  их,
продажных шкур! - пересиливал всех зычный голос Джеджалия.
   А из байдака посреди реки уже выбросили за борт  мертвого  Караимовича.
Вадовский и Барабаш были еще живы, хотя и избиты до потери  сознания.  Их,
связанных,  выносили  казаки  из  байдака  на  берег.  Положили  рядом   с
несколькими старшинами перед  возбужденными  казаками.  На  берегу  Днепра
собиралась Черная рада.
   Два байдака с жолнерами сначала было повернули наперерез задним  судам,
которые  тоже  направились  к  берегу.  Но  когда  жолнеры  увидели,   что
разъяренные  казаки  выбрасывают  за   борт   убитого   Караимовича,   они
опомнились. Среди них тоже раздались голоса:
   - Причаливай к берегу! К берегу!
   Несколько казацких байдаков быстро приближались к жолнерским.  Воины  в
байдаках бросили весла, схватились за оружие...
   Только несколько десятков  более  благоразумных  жолнеров  спасли  свою
жизнь, сложив оружие. Их объединили в небольшую группу и даже  вернули  им
оружие.
   - Пойдете домой, жолнеры, или  будете  воевать  вместе  с  казаками?  -
спросил Филон Джеджалий.
   - Мы в вашей власти, делайте с нами,  что  хотите!  -  ответил  пожилой
жолнер.
   - Мы хотим, чтобы вы не вмешивались в наши  дела.  Поэтому  идите  куда
хотите, если согласны. Идите хоть до Варшавы,  только  не  трогайте  наших
людей. Станете умнее - будем добрыми соседями. А нет, беритесь  за  сабли,
будем драться!.. - и первым выхватил саблю из ножен.
   Жолнеры не шевельнулись. Филону показалось, что они не хотят драться  с
казаками. Разве для этого казаки вернули им сабли?.. Джеджалий тоже вложил
свою саблю в ножны. Потом он обернулся к  казакам,  окинул  их  атаманским
взглядом