ерега, выбирая удобную полянку для привала.
   Уже в лесу начало светать, когда они  разбили  свой  лагерь.  Распрягли
лошадей и волов, поставили в круг  мажары,  приготовились  варить  уху  из
сухой рыбы.
   Богдан и Мартынко, не спросив разрешения старших,  отошли  от  обоза  и
углубились в чащу леса. Молодого, еще  не  испытавшего  горя  Богдана  все
радовало  и  возбуждало,  его  совсем  не  беспокоила  тревожная,  опасная
поездка. Бывалый купец  Семен  Сомко  порадовал  вестью  о  том,  что  они
подъезжают к могилевскому тракту, - ну  и  хорошо.  Ведь  на  этом  тракте
отряды  пана  Босого  зорко  следят  за  передвижением  басурман.   Богдан
беззаботно цеплялся за гибкие деревца, шаловливо  раскачивая  их.  Изредка
они с Мартынком перебрасывались словами. Каждый раз Мартынко  предупреждал
его, чтобы он не говорил громко, но и сам смеялся над своей осторожностью,
поддерживаемый бесстрашным Богданом.
   Они поднялись на высокий лесной курган. Но и с него были  видны  только
густые  кроны  деревьев.  Правда,  отсюда  было  ближе  к  солнцу,   вдруг
выглянувшему из-за вершин дубов и сосен  и  позолотившему  их.  Над  лесом
стлалась туманная дымка.
   - Чудесно! - произнес мечтательно Богдан. -  Мартынко,  тебе  известно,
что не солнце вращается вокруг земли, а...
   И тут же они резко обернулись. В лесу, с  той  стороны,  где  проходила
дорога, по которой совсем недавно проехал обоз Семена Сомко, под  копытами
вооруженных всадников зашелестели прошлогодние листья, затрещали ветки,  и
вдруг послышалась  турецкая  речь.  К  несчастью,  турки  заметили  ребят,
стоявших на кургане и освещенных лучами солнца, и бросились к ним.
   - Мартынко, беги скорей, предупреди наших!.. - крикнул Богдан, столкнув
мальчика с кургана.
   Как поступить самому - еще не знал.  Ясно  было  одно:  должен  отвлечь
неверных, дав возможность Мартынку добежать до обоза и предупредить Сомко.
И тут же  молниеносно  промелькнула  мысль  о  слепом  Богуне  и  Мелашке,
ухаживавшей за ним.
   Всадники галопом мчались к кургану. Кони тяжело  сопели,  взбираясь  по
крутому подъему, обходя деревья.  А  Богдан  стоял,  словно  околдованный,
глядя на приближавшихся турок.
   Минуты ожидания казались вечностью,  на  устах  еще  звучали  имена,  о
которых хотел рассказать Мартынку: Птоломей, Коперник... И вдруг  бросился
бежать прочь, в колючие заросли  терновника  и  орешника.  Не  добежав  до
подножия кургана, он ловко стал  взбираться  по  стволу  ветвистой  сосны.
Турки свирепо кричали. Богдан отчетливо слышал  отдельные  бранные  слова.
Чем выше он взбирался, тем гуще были ветви, и ему легче было  подниматься,
цепляясь за них. Взглянув туда, где он впервые заметил врага, увидел,  как
один из всадников поскакал с кургана вниз, объезжая кусты терна  и  ореха,
за ним последовали и другие, опережая друг друга.
   Турки были уверены, что паренек побежит от кургана к реке. До  их  ушей
донесся шум боя. Всадники осадили коней и повернули в сторону завязавшейся
около обоза сечи. У них уже не было времени гнаться за парнем, убежавшим с
кургана. Там, в долине, в камышах, росших на берегу  реки,  они  надеялись
захватить богатый ясырь.
   Гул  схватки  прорезал  выстрел  из  ружья,  следом  за   ним   второй.
Смертельный крик сраженного, топот коней  и  снова  беспорядочная  свалка,
крики, звон сабель. Богдан весь дрожал, Прижимаясь к колючим ветвям сосны.
Но юношеская любознательность была сильнее страха.  Он  пробовал  развести
ветви и посмотреть туда, где люди боролись за свою жизнь. Наверное,  будут
убитые с обеих сторон. Врагов было в  два  раза  больше,  к  тому  же  они
нападали, а это тоже увеличивало их  силы,  как  мудро  говорил  Александр
Македонский... Но что будет делать слепой, спасет  ли  его  тетя  Мелашка,
озабоченная судьбой ребят?.. Успел ли добежать туда Мартынко?..
   После третьего, в этот  раз  одиночного,  выстрела  бой  стал  утихать.
Теперь доносились победные возгласы турок,  захватывавших  добычу.  Вопли,
призывы  о  помощи,  стоны.  И  весь  этот  шум,  словно  мечом,  прорезал
душераздирающий женский крик.
   -  Мелашка!..  Тетя  Мелашка  в  опасности...  Нашу  матушку  бесчестят
неверные... - вырвалось, словно стон, из груди Богдана.
   Не теряя времени, юноша оставил спасительные ветки и  быстро  спустился
на землю. Он пробирался сквозь колючий кустарник, не обращая  внимания  на
царапины, думая только об одном:
   "Нашу матушку бесчестят басурмане!.."
   Несколько оседланных  коней  без  всадников,  запутавшись  в  поводьях,
поворачивали назад  по  собственному  следу.  Между  деревьями,  прямо  на
Богдана, скакал рыжий конь, неся в своем седле смертельно раненного турка.
От резкого поворота коня, обходившего большой старый дуб, всадник  потерял
равновесие. С разгона он ударился  грудью  о  ствол,  болезненно  крякнул,
выплевывая сгусток крови, и упал  на  землю.  Нога  его  еще  держалась  в
стремени, одна рука держала окровавленную саблю,  а  вторая  запуталась  в
длинных свисавших поводьях.
   Конь встал на дыбы и попятился назад, таща за собой  безжизненное  тело
турка. Потом остановился, тяжело дыша, как человек. Богдану казалось,  что
животное, глядя на него  своими  умными  глазами,  умоляло  освободить  от
умирающего и взять его в свои крепкие, твердые руки.
   Богдан,  словно  одержимый,  подскочил  к  турку,  нагнулся  над   ним,
схватился за рукоятку его сабли.
   - Гит вердан! Кюпак огли... Гит, гяур!.. [Прочь поди! Щенок неверный!..
(турецк.)] - закричал раненый враг.
   Метким выстрелом он был ранен в голову, с виска стекала  густая  кровь.
Рука с саблей беспомощно тащилась по земле, ноги  судорожно  корчились,  у
поверженного уже не было сил вытащить их из куста ежевики.
   - Юзинь гяур, дюзак юлсин сана!.. [Сам  ты  неверный,  иди  в  пекло!..
(турецк.)] - невольно по-турецки выругался сквозь зубы  и  Богдан.  Быстро
наступил ногой на правую руку врага, державшую  саблю.  -  Отдай,  нечисть
паршивая! - свирепо закричал юноша. Вырвал саблю, не раздумывая замахнулся
ею и в то же мгновение понял, что  это  лишнее...  -  Вот  тебе  и  ясырь,
мерзавец, - словно оправдывался перед мертвым  Богдан,  взбираясь  на  его
рыжего коня.
   И какой бы горькой ни была эта минута, оказавшись в  седле,  на  резвом
турецком коне, юноша прежде всего с  детской  радостью  вспомнил  о  своих
поездках в окрестностях Чигирина. Так и хотелось поскакать между деревьев,
крикнув Мартынку: "Агов, догоняй!.."
   Однако Мартынко, Мелашка, кобзарь, Сомко...
   Сидя на коне, он видел,  как  вдали,  отдаленные  от  него  несколькими
рядами  деревьев,  суетились  захватчики,  грабившие   купеческое   добро.
Нескольких мужчин, привязанных друг к другу на аркане,  всадники  выводили
из лесу прямо на дорогу. Другие грабители  привязывали  к  седлам  товары,
имущество... Богдан стоял, натягивая правой рукой  поводья,  левой  сжимая
опущенную саблю. Он задумался, настойчиво ища ответа, как ему лучше  всего
поступить в такой сложной обстановке.  Впервые  в  жизни  он  не  бросился
вперед сломя голову, поддавшись настроению.  Нет,  он  должен  действовать
сейчас рассудительно, наверняка.



6

   Это событие произошло неподалеку от тракта, который пересекал известный
Черный шлях, шедший из Могилев-Подольска на Паволочь,  на  Белую  Церковь.
Отряд турецкой гвардии, во главе со своим энергичным  беем,  отбившись  от
распыленных, разгромленных под Белой Церковью крымских орд,  прорываясь  к
Днестру, намеревался укрыться  на  молдавской  земле.  Турки  благополучно
обошли Паволочь, Бар, оторвавшись от преследовавших их казаков,  добрались
в Приднестровье и здесь успокоились. По  многолетнему  опыту,  после  ряда
нападений на этот богатый край, где можно было добыть  ясырь,  так  высоко
ценившийся на рынках Кафы и Стамбула, они  знали,  что  и  здесь  за  ними
охотятся казаки, что нельзя им, беглецам, появляться на  большаке.  Однако
они решили захватить хоть какую-нибудь добычу.
   Заметив свежие следы возов, они на какое-то время забыли об опасности и
без колебаний ринулись в густой лес. Жадность затуманила разум хищников.
   Туркам нужно было торопиться. От казаков им не было  пощады  -  в  этом
казаки не уступали своим врагам, уничтожая их до последнего. И  захватчики
беспокоились не напрасно.  В  этот  же  день  по  тракту  двигался  хорошо
вооруженный  отряд  казаков  из  Могилева,  предполагавших  соединиться  с
отрядом Василия Босого.  Однако  к  ним  дошли  слухи  о  том,  что  здесь
поблизости рыщут небольшие группы  головорезов.  Казаки,  выставив  дозоры
вдоль небольших дорог, отходивших от тракта,  и  выследив  таким  образом,
куда направились турки, бросились за ними в погоню.
   Богдан не видел,  кого  из  их  людей  турки  взяли  в  неволю.  Живых,
наверное, пленили всех, а о том, что взяли Мелашку, можно было  судить  по
отчаянному ее крику. Безоружных и женщин турки забирают в  неволю,  но  не
убивают. Подумав об этом, Богдан стал спускаться к  реке,  чтобы  окольным
путем, незаметно пробраться  к  месту  вооруженной  схватки,  узнать,  что
произошло: кто остался  жив,  а  кто  лежит  мертв.  Затем  вдруг  у  него
мелькнула мысль - раненые! Ясно, что остались беспомощные раненые...
   Стреноженный конь Семена Сомко испуганно бился в камыше на берегу реки.
Богдан остановился, прислушиваясь. Доносился лишь отдаленный шум и  редкие
возгласы, стоны пленных. Турки торопливо удалялись, подгоняя свой ясырь.
   Богдан подъехал к разгромленному  обозу.  Вокруг  валялись  опрокинутые
мажары, разбросанные пожитки. Даже котлы  на  треногах  были  перевернуты,
дымился залитый ухой костер. Семен Сомко... Весь окровавленный, с ружьем в
левой руке, висел на оглобле перевернутой мажары. Голова была рассечена, и
вместо правой руки болтался пустой рукав сорочки.
   Возле каждой перевернутой мажары лежало по мертвому турку. У одного  из
них в животе торчало копье,  насквозь  пронзившее  его;  враг  еще  успел,
очевидно спасаясь, схватиться рукой за древко, да так  и  валялся  с  ним,
скорчившись. Между возами, уткнувшись лицом в землю, лежал еще один  слуга
Сомко с разрубленной головой.
   И все. Ни одного живого свидетеля. Богдан не обнаружил среди убитых  ни
кобзаря, ни Мартынка с Мелашкой, - это было страшнее смерти. Он  попытался
представить себе Богуна, прикованного цепями к веслам на турецкой  галере.
Хотя он и слепой, но  сильный  и  гребцом  может  быть.  Своими  незрячими
глазами он смотрит в безграничное небо. И только слезы, наверное, поведают
палачам да соседям, как  страдает  этот  человек,  уже  познавший  радость
свободы. А Мартынко, Мелашка...
   - Матушка ты моя, золотая!.. - закричал Богдан сквозь слезы,  сдерживая
себя, чтобы не разрыдаться, как ребенок.
   Вдруг он заметил возле мертвого турка  длинную,  не  турецкого  образца
саблю. Как искусный фехтовальщик, молниеносно оценил ее преимущества перед
своей карабелей [род сабли].  Осторожно  соскочил  с  коня,  взял  длинный
европейский палаш, даже взмахнул им, примеряясь. И в тот же миг вскочил  в
седло, ударил клинком плашмя  резвого  коня  и  стрелой  полетел  догонять
захватчиков.
   Приученный к быстрой езде, конь с места понесся вскачь; вытянув  вперед
освобожденную от поводьев голову,  он  словно  нырял  между  деревьями.  У
Богдана была единственная цель - догнать!
   - Матушка моя!.. - шептали его губы.
   Выскочив на дорогу и оказавшись между  двумя  полосами  леса,  казалось
слившимися вдали в один массив,  Богдан  посмотрел  вокруг.  Турки  тотчас
заметили всадника, сидевшего на рыжем коне их синопского богатыря, убитого
из ружья во время стычки с обозом. Навстречу Богдану ринулись Ахмет-бей  с
двумя всадниками, за которыми понеслись еще несколько  человек,  свободных
от ясыря и добычи. С  дикими  возгласами  "Алла!"  они  мчались  навстречу
растерявшемуся в первое  мгновение  юноше,  судорожно  сжимавшему  длинную
саблю.
   Но тут же Богдана осенила мысль: на тракт!.. Скакать на  тракт,  искать
помощи и... увлечь за собой захватчиков вместе  с  ясырем,  задержать  их!
Ведь они торопятся оттого, что их преследуют казаки!..
   Богдан повернул коня в противоположную сторону, на дорогу, выходящую на
большой Могилевский тракт.  Из  разговора  Сомко  с  Богуном,  перед  этим
роковым привалом, он знал об этом обычно оживленном пути.
   Турецкому коню не раз приходилось и догонять противника, и  убегать  от
него. Он как ветер понесся туда,  куда  направляли  его  поводья  в  руках
умелого всадника. До тракта, как говорил Семен,  было  самое  большее  три
мили. Догнать Богдана на таком коне могли только самые ловкие наездники.
   Конь поднимался на взгорье. Богдан совсем отпустил поводья. Благодарное
животное еще больше вытянуло вперед голову, ускорило бег. Недалеко  уже  и
до конца подъема, скоро начнется спуск.  Богдан  сможет  придержать  коня,
дать ему отдохнуть после бешеной скачки, покуда  преследователи  взберутся
на вершину холма.
   Оглянулся. На холм выскочил только один, отлично одетый  турок.  Увидев
Богдана, еще быстрее погнал коня, угрожающе размахивая саблей. Юноша  даже
заметил, как заискрились лучи солнца на поднятом вверх стальном клинке. Он
натянул поводья, соскочил наземь.
   Когда турок, собиравшийся было с ходу схватить юношу в черном бурсацком
кунтуше, резко приостановил своего разгоряченного  буланого  жеребца,  тот
несколько раз подряд упал на передние ноги. Турок теперь уже  не  думал  о
ясыре, даже о сабле. Он вцепился руками в  гриву  коня,  чтобы  самому  не
перелететь через его голову и не распластаться на земле.
   Богдана  подстерегала  опасность.  На  холм  уже  выскочили   остальные
турецкие всадники.  Правда,  теперь  они  уже  не  торопились.  К  Богдану
доносились подбадривающие возгласы турок:
   - Салдир, Ахмет-бей, са-ал!.. [Руби, Ахмет-бей, руби! (турецк.)]
   Рассвирепевший турок наконец  соскочил  с  буланого,  отпустил  из  рук
поводья и бросился к Богдану, как зверь,  с  налитыми  кровью  глазами,  с
пеной на губах, окаймленных тонкими длинными  усами.  Он  сыпал  проклятья
шайтану и совсем не ожидал, что юноша  осмелится  защищаться,  видя  такое
неравенство сил. Моложавый, закаленный в боях Ахмет-бей шел на противника,
ослепленный уверенностью в своем превосходстве.
   Богдан, как на ковре в фехтовальном зале, стал в стойку, заслонив  себя
сзади конем. Своей длинной саблей он отразил два сильных удара турка и тут
же молниеносным взмахом выбил из его рук оружие. То ли по инерции,  то  ли
со злости, словно обезумев, разъяренный турок бросился на юношу  с  голыми
руками. В тот же миг Богдан стремительным ударом сабли пронзил  ему  горло
и, как сверлом, разворотил его...
   Но, уже отскочив от сраженного  противника,  Богдан  почувствовал,  как
молниеносно кто-то прижал к голове его приподнятую руку  с  саблей.  Аркан
дернулся с такой силой, что Богдан упал, точно сбитый  с  коня.  Саблю  он
выпустил из руки, - его потащили на аркане, от ударов о землю все его тело
пронизывала страшная боль, и он, теряя сознание, крикнул: "Матушка!.."
   Юноша и не видел, как со стороны Могилевского тракта  мчались  к  месту
баталии вооруженные всадники.
   Не заметили их и  турки.  Неожиданная  смерть  прославленного  богатыря
потрясла их.  Они  окружили  место  поединка,  спешились,  пытаясь  спасти
правоверного героя. Подняли его, поставили на ноги, поворачивая ему голову
в сторону ветра, всячески стараясь оживить его. И вдруг  на  них  налетели
казаки.
   - Руби нехристей, Максим, этого сам догоню!.. - услыхали турки возгласы
и топот копыт.
   Они оставили мертвого Ахмет-бея и бросились спасаться.
   - Рубаю, Силантий, гони! - откликнулся сильный голос казака, и  тут  же
послышался свист занесенной им сабли.
   Захватчикам теперь не было пощады. Они даже сабель но успели  выхватить
из ножен. В мгновение  ока  шестеро  турок  упали,  зарубленные  казаками,
пронесшимися дальше, как ветер. Они  мчались  за  своим  молодым  атаманом
Силантием Дроздом,  который,  наклонившись  в  седле,  взмахнул  саблей  и
перерубил волосяной аркан, сжимавший плечи Богдана.



7

   Возле мажары, под ветвистой елью, неподвижно лежал молодой Хмельницкий.
Однако когда его окатили холодной водой, он  пришел  в  сознание.  Голова,
гудела, как пустая  бочка,  тело  ныло  от  тупой,  давящей  боли.  Спустя
некоторое  время  он  раскрыл  глаза.  Сквозь  ветви  ели  увидел   совсем
незнакомое, улыбающееся, но суровое лицо с крупным  носом  с  горбинкой  и
густыми черными усами. Он ужаснулся, решив, что это турок  доглядывает  на
него.
   - Ким вар сен?..  Нере...  еде  вар  булунбиз?  [Кто  ты?..  Где  мы?..
(турецк.)] - сбиваясь, спросил Богдан по-турецки.
   Чернявый суровый  парень  захохотал,  но  глаза  его  были  по-прежнему
суровы.
   - Живой, пани Мелашка! Наш  бурсак  по-турецки  заговорил.  Что,  брат,
голомозые и родной язык выдавили из тебя  арканом?..  Ну,  а  ты  молодец,
козаче! Такого турка уложил, да еще и весь отряд помог  нам  уничтожить...
Молодец, храбрый он, пани Мелашка!
   Богдан от нового приступа боли закрыл глаза.  Это,  наверное,  страшный
бред. Его душили слезы. И, не в силах сдерживать  себя,  он  зарыдал,  как
дитя.
   - Богдась, дитятко мое!.. - услыхал он  ласковый,  такой  родной  голос
Мелашки. - Тебе больно? Вот я... мы...
   - Нет, да нет же... не больно, тетя Мелашка!.. Кто этот суровый рыцарь,
назвавший меня братом?
   И снова человек с турецким лицом показался из-за еловых ветвей,  с  той
же  приветливой  улыбкой  на  устах  и  суровым  взглядом  из-под  широких
кустистых бровей.
   - Максим я. Максим из Могилева.  Перебейносом,  собственно  Кривоносом,
прозывают меня из-за этой посудины. - И он  потрогал  себя  за  нос.  -  С
детства был кузнецом, а это... с мельничного колеса прыгал в  пруд,  да  и
зацепился...
   - За мельничное колесо? - преодолевая боль, улыбнулся Богдан.
   - Ну да... Да ты еще, козаче, полежи.  Самое  лучшее  оружие  и  твоего
турецкого коня мои хлопцы держат для тебя. А пан Горленко сейчас  привезет
тебе и наш казацкий жупан. Сбросить надо  вот  эту  иезуитскую  свитку,  -
говорил Максим.
   - Пан Горленко? Так это он из  Чигирина  приехал  за  мной?  -  спросил
Богдан, порывисто поднимаясь.
   Максим поддержал его, помог встать  на  ноги.  Ободранное  плечо  юноши
горело огнем, на нем лежала белая повязка. А все-таки поднялся на ноги!
   С другой стороны Богдана поддерживал белобрысый  с  удивительно  добрым
лицом мужчина. Неужели это воин?..
   - А я - Силантий, паря... Аркан твой рубил... - тихо, даже как-то робко
произнес русский человек.
   - Силантий Дрозд? Рязанец "мама Силантий"?  -  вдруг  припомнил  Богдан
львовские рассказы кобзаря и Мартынка о походе Болотникова.
   Все громко захохотали.
   - Да, Богдась, тот самый  Силантий!  -  воскликнул  Мартынко  откуда-то
из-за еловых ветвей.
   Богдан теперь уже стоял совсем твердо.
   - Не сердись... Я тоже буду называть тебя, Кривонос, братом,  а  вас...
отцом, Силантий... Такая встреча.
   - Будем называться братьями, ведь одна мать  в  беде  нас  родила...  А
знаешь, тут и твои крестники уже более двух недель в моем отряде...
   -  Крестники?  Кто  такие?  Ведь  я  не  поп,  хотя  и   одет   в   эту
христовобратскую сутану.
   И он стал осматриваться  вокруг.  Увидел  мажары,  Мелашку,  вытиравшую
слезы.
   - Ганджа, пан студент. Иван Ганджа...
   - Да Юркевич Базилий, проше пана...
   Оба львовских смертника, по турецкому обычаю  приложив  руку  к  груди,
поклонились Богдану. Мартынко тоже подошел к нему вплотную. От  счастья  и
боли Богдан закрыл глаза. Кривонос и Силантий осторожно  положили  его  на
расстеленную под елью одежду.
   - Крестники... - сквозь стон произнес Богдан. - Хотел бы я вот так всех
людей  сделать  крестниками,  освободив  их  от  ярма  неравенства  и   от
кровопролития...




ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ПАУТИНА ДЛЯ МУХ


1

   Летний д