выходящую
из боковой двери Мелашку, вопросительно и недоуменно развел руками.
   - А где же, извините... - И не договорил, ибо и  так  стало  ясно,  что
хозяйки нет дома.
   - Еще из Белой осиротевшей ласточкой наведалась было пани Матрена, да и
уехала. Милости просим, пан гетман...
   - Для вас, хозяюшка, я здесь, в этот праздничный  вечер,  только  Петр.
Да, да, Петр Конашевич. А как звать хозяйку?
   - Да Мелашкой называют по милости... родителей.  Неужели  забыли  меня,
пан Петр?..
   - Ах, Мелашка, помилуй бог! Та самая пани Мелашка, что  в  басурманском
плену  горя  хлебнула,  которую  проклятые  турки  в  Синоп  завезли.   Да
воскреснет  бог  и   расточатся   врази   его...   Низко   кланяюсь   вам,
многострадальная жено!
   И в самом деле поклонился, придерживая бороду. Это уже вошло у  него  в
привычку, за которой человеку порой легко  и  свою  неискренность  скрыть.
Ведь Мелашка  простая  женщина  -  может  быть,  экономка  у  воспитанника
иезуитской коллегии...
   -  Будьте  и  вы  здоровы,  милости   просим.   Приглашайте   уважаемое
товарищество ваше. Девчатам я велела и стол  накрыть,  попотчуем  чем  бог
послал.  Крещенской  кутьей  угостим  вас...  А  пани  Матрена  с  горечью
вспоминала встречу с паном Петром. Да и покинула нас, бедняжка...
   - К родителям, очевидно,  поехала,  чтобы  отвлечься  от  своего  горя.
По-христианскому, по-набожному  поступают  родители!  Не  в  храме  божьем
слышать бы ей мою гетманскую неучтивость! Заботы! Заботы и нас  одолевают,
пани Мелашка. Король обещал позаботиться и о наших пленных, пребывающих  в
Турции. Молебны и аз грешный совершаю. Сам же королю  буду  напоминать  об
этом, как ежедневную молитву повторять.
   Мелашка гостеприимно указала рукой,  приглашая  такого  неожиданного  и
почетного гостя сесть в красный угол.
   - Благодарю за доброе слово. Садитесь, пожалуйста, -  горько  вздохнула
женщина. - Где уж там королям думать о наших людях? Глаза не видят, сердце
не болит... Непременно передадим ваши слова пани Матрене.
   Когда гости садились за стол, вежливо пропуская за гетманом  юркого  и,
кажется,  самого  главного  среди  них  пана  Киселя,   в   светлицу,   не
постучавшись, вошло несколько солидных казаков с саблями на  боку.  Следом
за ними, как показалось сидящим за  столом,  вошла  целая  ватага  молодых
казаков.
   - Вы смотрите, и впрямь колядники,  что  ли?  -  удивился  гетман,  уже
сидевший за столом.
   - Колядники, дай боже здоровья хозяевам и гостям в доме сем! -  ответил
один из казаков, пропуская вперед молодежь.
   Старший из них тряхнул непокорными пышными волосами. Встретился глазами
с Мелашкой, одарил мать сыновней улыбкой. Положил руку на плечо  стоявшего
рядом с ним юноши с такими же  роскошными  волосами.  Ободренный  матерью,
взглянул на гостей.
   - Вот  видишь,  мама,  колядников  привел,  как  обещал.  Ивась  Богун,
Филонко. А это наш приятель - наверно,  знаете  его?  -  Юрко  Лысенко,  -
приятным возмужалым голосом произнес молодой казак.
   - Это наши хлопцы, пан Петр. Вот сын, до сих пор называю его Мартынком,
как маленького.
   Мартынко отошел  в  сторону,  чтобы  мать  могла  поздороваться  с  его
гостями. Ивась тоже подставил конопатую щеку, здороваясь с Мелашкой, как с
родной матерью. Он улыбнулся Мелашке, и высокие гости поняли, кем является
она для этих двух юношей. Здороваясь с другом  Мартынка,  которого  видела
впервые,  она  обеими  руками  взяла  его  за  голову,  словно  собиралась
поцеловать так же, как и своего сына.
   - Юрком звать, хлопче? Казаком хочешь стать? А у нас в гостях,  кстати,
и атаман со старшинами. Попросите, если его ласка, чтобы взял вас  в  наше
заднепровское казачество.
   - Спасибо, матушка. Собирались колядовать... Да и так будьте здоровы  в
доме сем, пусть счастливым будет весь этот  год.  Если  же  у  вас  гости,
матушка, так  мы,  пожалуй,  пойдем  в  другую  светелку.  Как  по-твоему,
Мартынко?
   А к ним уже подошел сам Конашевич, о котором столько им рассказывали  в
Лубнах. Остановился, поглаживая свою волнистую бороду.
   - Казаки? - спросил он. И посмотрел на юношу, как купец на жеребенка. -
А оружие у вас есть, казаки? Если есть,  тогда  дай  боже  вам  счастья  в
трудовой военной жизни. Люблю и  я  это  дело,  еще  благочестивым  князем
привитое нам, юношам, в Остроге... Как только пригреет весеннее  солнышко,
приходите ко мне, казаки. В свой оршак [свита, едущая за государем (укр.)]
старшинский и возьму вас всех четырех, оружие дам. Обязательно вот так все
четверо и приходите ко мне вместе с казаком Мартынком, прошу.  Думаю,  что
ты, казаче, не возражаешь? - спросил Сагайдачный Мартынка.
   - Ежели с Мартынком, так нас больше придет, пан  гетман!  Не  только  в
Лубнах хлопцы рвутся казаковать... - заговорил Ивась Богун, выходя  вперед
поближе к гетману, словно на танец приглашая.
   - Вот это дельный разговор!  -  обернулся  Сагайдачный  к  сидевшим  за
столом полковникам, указывая рукой на молодых казаков.  -  Так  благослови
нас боже выпить чарку во славу юности и праздника!
   Самолюбие   гетмана   было   несколько   уязвлено   тем,   что    самый
представительный из них казак, сын Мелашки, промолчал и  за  него  ответил
Ивась. Юноши и пришедшие с ними чигиринские казаки сели за столом напротив
Сагайдачного  и  полковников,  заняв  всю  скамью.  Мартынко  понял,  что,
уклонившись от ответа, задел самолюбие гетмана. Посмотрел на мать,  кивнул
головой в ответ на ее молчаливый вопрос.
   Мать то ли корила сына за то,  что  он  не  ответил  на  многообещающее
предложение гетмана, то  ли  велела  ему,  как  хозяину,  угощать  гостей.
Возможно, этот взгляд таил в себе сговор матери с сыном, а может  быть,  и
благословлял его на путь казацкой жизни...  Мартынко  взял  сулею  и  стал
наполнять бокалы, начав с полковника.
   Сидя за столом,  заставленным  вкусными  яствами  и  хорошим  вином  из
погребов  бывшего  подстаросты,  Сагайдачный  все  время  думал  о   своем
разговоре с молодыми казаками. Ведь они не воспитывались, как царьградский
пленник, в иезуитской коллегии. Их надо обучить и прибрать к рукам. Дружба
разбитного казака Мартынка  с  сыном  чигиринского  подстаросты  Богданом,
видимо, не прошла бесследно. Правильно поступил, что без  всяких  раздумий
обещал принять их в свою свиту. Не только устами, но и устремлениями таких
младенцев, как сегодняшние друзья Мартынка, руководит сам промысел  божий!
Получив его приглашение, приглашение старшого реестровых казацких  полков,
хлопцы расскажут другим, привлекут десятки, сотни таких  же,  как  и  они,
молодцов. Оршак или даже целый полк можно  будет  создать  из  таких  юных
сторонников, друзей!
   Особенно пришелся  по  душе  Сагайдачному  красавец  Ивась  Богун,  он,
казалось ему,  будет  наиболее  преданным  джурой.  Такого  не  обольстить
лукавым обманщикам. Непременно надо посоветовать хлопцам, чтобы привели  с
собой сотню или даже две таких же, как и они, юношей.
   - Ну как же, молодец Мартынко: останешься казаковать у Вишневецких или,
может быть, и нам, грешным, можно надеяться?  Не  пренебрегайте,  молодцы,
нашим казацким родом!  -  подобрев  от  выпитого  вина,  все-таки  спросил
Сагайдачный, причисляя и себя к "нашему казацкому роду".
   Умудренный уже житейским опытом и хорошо зная горячность своих  младших
друзей, Мартынко поспешил ответить полковнику за всех:
   - Весна, пан гетман, еще далеко. Говорю, гетман, потому, что полковники
и среди нас найдутся...  Пока  что  еще  только  рождественские  праздники
провожаем крещенской кутьей. Все мы казаки  пана  Вишневецкого,  и  больше
того... казаки украинского народа, как говорит мама. Куда  народ,  туда  и
мы.
   - Ясно, куда народ, туда и  мы!  А  воевать  под  началом  такого  пана
полковника каждый  согласится.  Верно,  Мартынко?  -  вмешался  и  Филонко
Джеджалий, словно настраивая и свой,  прорезывающийся  басок.  Ивась  даже
покраснел за него, смутился, как  девушка,  для  бодрости  подтолкнув  его
локтем.
   Знакомое чувство воина зашевелилось в  душе  Сагайдачного.  Знакомое  и
такое близкое свое, норой и горькое, прошлое. Так же договаривался он и  с
Марконетом о службе у французов!.. Именно на такую молодежь, как эта,  ему
и следует опираться. Молодежь бросается в реку, не ища  броду.  Э-хе-хе...
Но он еще не все растерял в этой погоне за проклятым королевским бубликом,
за государственным признанием!..
   Утром Сагайдачный отправлялся в дальний путь на Киев как почетный гость
чигиринских казаков. В окружении казаков и сопровождавших его старшин ехал
он до монастыря святой Матрены, спрятавшегося в лесистых буераках.  Святая
Матрена! Не в честь ли хозяйки-вдовы сооружена эта обитель?
   Остановил  коня,  повернул  его  в  сторону   храма,   снял   шапку   и
перекрестился.  Он  остался   доволен   собой!   Вся   его   свита,   даже
хозяева-казаки, поддержали показную набожность прославленного полковника.
   Еще не все потеряно!  Если  не  Мартынка,  самозабвенно  влюбленного  в
иезуита Богдана Хмельницкого, так его  скромных  друзей  он  твердо  решил
взять в свою гетманскую свиту. Не с большим  рвением  восприняли  они  его
предложение, но и не отказались. Утром он узнал от дворовой  девушки,  что
Мартынка считают братом храброго  сына  Хмельницкой.  Надо  и  ему,  Петру
Сагайдачному, непременно привлечь на свою сторону этого молодого казака!..



16

   До  сих  пор  молодому  Осману  редко  позволяли   заниматься   важными
государственными  делами.  Он  довольствовался  безграничной  свободой,  а
вместе с ней и властью, проявляя ее на конских ристалищах и в гареме.  Вот
уже пятый год гордостью гарема была первая султанша  из  гяурок,  красивая
невольница, торжественно подаренная султану Мухамедом Гиреем и  всесильным
беем - Зобаром Сохе. В диване обходились без  молодого  Османа.  Его  мать
зорко следила за управлением государством знатными  беями,  порой,  может,
подобно затянутому тучами солнцу, туманно и  не  всегда  мудро  определяла
политику своей страны.
   Военное совещание в диване собирались провести, как обычно, без участия
молодого Османа. Бей порой даже из добрых побуждений старались лишний  раз
не беспокоить молодого султана. А ведь опять готовились к  войне  с  Речью
Посполитой! Всем было известно, что султан твердо  решил  возглавить  этот
поход.
   Мать  предупредила  Османа  о  созыве  военного  совещания  в   диване.
Предупредила, как родная мать. До сих пор и она играла не последнюю роль в
определении политики государства. Она не только  управляла  во  дворце,  в
гареме, но и решала сложные государственные и  семейные  дела.  Мах-Пейкер
проводила совещания в диване, порой без  яшмака,  с  открытым  лицом,  как
настоящая властительница. Жестокая женщина не щадила даже детей  покойного
султана...
   - Осман уже совершеннолетний, вполне созревший султан! - заявила она  в
диване. - Уже в третий раз женится, а от  бывшей  гяурки-монахини,  теперь
пресветлой любимой султаном правоверной султанши, ждем второго  ребенка...
- говорила она государственным деятелям, горячо доказывая, что именно  он,
ее Осман, должен стать во главе турецких войск, выступая против Ляхистана.
   - Но это небезопасно для султана, великая матушка, пусть  всегда  сияет
благословенное лицо нашей луны, - льстиво уговаривал султаншу  Али-бей.  -
Молодой, неопытный в  военном  деле  султан,  надежда  правоверных,  нужен
здесь, в сердце  страны  Истамбуле.  Войска  может  повести  новый  визирь
Гусейн-паша. Да благословит аллах его ноги!
   Мать султана настаивала на своем, стараясь как можно скорее вывести  из
серальских  пеленок  своего  сына,  настоящего  наследника   прославленной
династии Сулеймана Пышного! За спиной Османа стоит, наступая ему на пятки,
второй сын покойного султана, Мухамед...
   Высокомерно вела себя турецкая знать, пьянела от  безраздельной  власти
над страной. И вот он, Осман, - "...да благословит его аллах,  как  своего
прямого наследника!.." -  вдруг  так  неожиданно  взбунтовался,  добиваясь
власти, единоличного  управления  государством.  Возглавить  поход  против
польских  войск  -  это  значит  взять  в  свои  руки   вооруженные   силы
государства. Как султан, он возглавит  и  верховную  власть  над  войсками
правоверных! Он и никто иной должен вести войска против неверных ляхов!..
   - Европа сейчас угрожает величию султана, - грозно изрекла  Мах-Пейкер,
забывая о яшмаке. - Французы намереваются объединить  всю  Европу  в  этом
богопротивном крестовом походе против нас. Ва кюллю  ль-кьяфырина  омматон
вахидатон!  [Все  неверные  гяуры  -  это  единое  религиозное   общество!
(турецк.)] - говорит наша  благословенная  мудрость.  Король  Ляхистана  -
главное лицо в этой войне против нас! Так  кто  же,  как  не  сам  султан,
наследник Сулеймана, должен стать судьей обнаглевших неверных?!
   Диван бессилен  был  погасить  пыл  честолюбивой  матери-султанши.  Сам
Осман, по ее воле, присутствовал  на  этом  ответственном  совете  дивана!
Турецкие войска, отдохнувшие после  персидской  кампании,  теперь  поведет
самоуверенный, как и его мать, хвастливо-воинственный Осман II. В  диване,
на этом решающем совете, он выступал впервые. Бей  услышали  хвастливую  и
полную угроз речь  своего  султана.  Решительная  султанша,  привыкшая  не
считаться с мнением дивана, зажгла сына  своими  честолюбивыми  замыслами.
Именно это  и  подчеркивал  Осман  в  своей  тронной  речи,  угрожая  всем
непокорным...
   Под бравурный бой  барабанов,  уверенный  в  легкой,  посылаемой  самим
аллахом победе,  Истамбул  заговорил  о  властном  и  грозном  выступлении
молодого  султана  в  диване.  Одобрительно  встретили  эту  весть   воины
янычарских  полков,  одетые,  по  приказу  молодого   султана,   в   новую
европейскую гвардейскую форму и вооруженные не только луками, но  частично
и  европейскими  позолоченными  самопалами,  главным  образом  в  отрядах,
сопровождавших  султана.  От  прежней  формы   остались   только   тяжелые
шапки-малахаи с длинными шлыками, как символ султанского могущества.
   Именно в это время и встретился с матерью султана  главный  надсмотрщик
гаремов Кызляр-ага Сулейман. У него тоже  есть  свои  взгляды  и  замыслы.
Никто, кроме старой султанши, не поможет ему в этом.
   - Хочу предостеречь, уважаемая надежда наша земная, - сказал с  рабской
покорностью Сулейман Мах-Пейкер.
   - О чем? - так же властно, как и в  диване,  но  настороженно  спросила
султанша.
   А Сулейман умел найти  ключ  к  этой  правоверной  душе.  Он,  конечно,
понимает мать-султаншу! Поэтому предостерегает ее  о  том,  как  бы  после
отъезда молодого Османа из Истамбула, после такой угодной аллаху борьбы  в
диване, не остались во дворце враги, что может  привести  к  нежелательным
для него последствиям. И не только на поле брани,  а  именно  на  троне...
Ведь  в  Истамбуле  остается  его  младший  брат   Мухамед,   только   что
возвратившийся из путешествия к египетским пирамидам. Он будет жить вместе
с матерью возле Босфора, в  новом  дворце,  подаренном  покойным  султаном
любимой жене, матери Мухамеда. Не ее ли, как старшая, справедливо  поучала
Мах-Пейкер... Мухамед, родной брат султана, несмотря  на  свою  молодость,
объездил много стран, его обучают  лучшие  учителя,  отуреченные  греки  и
венецианцы...
   Эти слова, точно стрелы молнии, пронзили сердце вдовы-султанши.  Задели
они и легко  уязвимое  самолюбие  молодого  султана.  Какой  же  он  глава
государства, если у себя под носом разрешает воспитывать  злейшего  врага,
посягающего на его султанский престол! Ведь Мухамед  может  взбунтоваться,
добиваясь власти еще при его жизни!..
   - Немедленно убрать его, как бунтовщика!  -  лаконично  повелел  Осман,
единственный властелин живых и мертвых на мусульманской земле. Он даже  не
дослушал до конца этой фатальной для Мухамеда клеветы Кызляра-аги.



17

   - Казнь над братом султана может  быть  совершена  только  после  фетвы
[приговор (арабск.)], вынесенной главным муфтием... - нашептывал Сулейман,
снова вызванный к султанше Мах-Пейкер.
   Страшное   дело   эти    незыблемые    законы    веры,    традиций    и
престолонаследования...
   Фетву мог выносить только главный судья государства, муфтий Езаад. А он
был не только непримиримым противником похода Османа, но и отдавал  личное
предпочтение Мухамеду. И муфтий категорически отказался вынести  приговор!
Тогда  Мах-Пейкер,  используя  влияние  и  связи,  обратилась   к   своему
стороннику - муфтию Румелийскому кади. Мало ли она совершила полезного для
себя в союзе с ним, и не  он  ли,  чуть  ли  не  единственный  из  военных
духовников Анатолии, знает о греховной связи пожилой султанши с  неверными
пленниками, даже и правоверным Ахмет-беем?
   Кадиаскер был удостоен властительницей высоких наград и недавно получил
от нее подарок: султанша подарила ему пленного  Богдана,  когда  узнала  о
том, что этот убийца Ахмета давно уже стал мусульманином. Одаряла она  его
тоже не без тайного умысла.  Покорный  кади  в  благодарность  за  великие
милости могущественной может закрыть глаза на слабости стареющей  женщины,
легко поддающейся искушениям прародительницы Евы...
   Кади согласился утвердить смертный приговор брату султана Мухамеду.
   ...Казнь совершалась не на большой площади, как обычно,  в  присутствии
правоверных, а ночью, без огласки. Богдан, как домашний слуга  кадиаскера,
должен был сопровождать своего господина на эту казнь.
   Это не радовало Богдана. Но это давало  ему  относительную  свободу.  В
течение почти двух лет изо дня в день, по пять раз, от восхода  до  захода
солнца, он читал  молитву  кади,  завоевывая  доверие  бея-духовника.  Это
усыпляло бдительность  почитаемого  в  стране  кадиаскера.  Иногда  Богдан
выходил за калитку двора и без надсмотрщиков духовника и янычар.  Поначалу
он ежедневно любовался морем и прибоем  с  балкона  первого  этажа  дворца
кади. Слева возвышалась знаменитая Девичья башня, за ней во мглистой дымке
морского  залива  вырисовывалась  башня   Скутари,   окруженная   высокими
кипарисовыми рощами.
   Скутари! Патриарх Кирилл Лукарис советует начинать именно оттуда.  Кому
придет в голову поинтересоваться, почему  молодой  мулла  известного  кади
посещает Скутари? Разве не хочется и  ему  отдохнуть  в  роскошном  уголке
стамбульских вельмож?..
   Вот так, замечтавшись, и приехал он  с  кади  на  удаленную  от  центра
города площадь Сары-ер. Очевидно, когда-то здесь  была  только  пустынная,
желтая земля, захваченная купцами.  Со  временем  тут  возник  отдаленный,
малонаселенный район города.  Давно  начатое  строительство  новой  мечети
Ени-Джами, казалось, предвещало лучшее время, когда  прекратятся  страшные
убийства из-за наследования султанского престола.
   Площадь  была  оцеплена  отрядом  янычар.  За  плотным  кольцом  янычар
шатались какие-то люди. Проснулись старики, разбуженные  приготовлением  к
казни. Им уже все  известно!  Негодуют  или  равнодушно  регистрируют  это
событие, которым завершается подготовка к большой войне с поляками. Им  не
раз приходилось быть свидетелями подобных убийств.
   Сколько войск прошло уже через эту площадь,  в  сторону  Кыркларели!  А
сколько воинов еще готовится и каждый день  уходит  из  города  в  том  же
направлении. Что значит убийство, пускай даже и брата султана, в сравнении
с погибшими на войне правоверными.
   Кыркларели  находится  на  границе  со  славянской  страной,   на   так
называемой земле неверных. Кто бы они ни были - болгары или  сербы  -  они
свои! За этим городом, в сорока милях,  жизнью,  а  не  смертью  полна  их
славянская земля!..
   Мрачный, молчаливый рассвет. Посреди площади, прямо на  земле,  устлано
коврами священное место казни. Даже преступная казнь совершается  здесь  в
священных местах!
   Богдан оглянулся, ища глазами свежесрубленную колоду и возле нее палача
в красной мантии. Как тогда на львовс