зали  им,
что пан Ружинский хочет казнить послов, то есть вас,  пан  казаче,  потому
что вы, мол, приехали сюда опознавать царевича. Гонец  напрямик  прискакал
сюда от какого-то князя Теляцкого из-под Москвы...
   - От Телятевского?
   - Ну да, от него, проклятого... Дядю Федора тоже  предупредили  казаки,
полковник Сагайдак узнал, что...  кобзарь  -  Богун,  велел  прогнать  его
отсюда...
   До сих пор Семен лишь настороженно прислушивался к словам  мальчика,  а
сам возился возле коня, отвязывая его от столба. Когда же мальчик произнес
имя Богуна, словно молнией ударило его, он подскочил к мальчику и  схватил
на руки.
   - Мартынко!!
   А от коновязи есаула уже  отделилась  черная  тень,  окутанная  мраком.
Есаул Заруцкий издали окликнул:
   - Что там случилось, паны послы? Не запутались ли ваши копи в поводьях?
   - Да,  пан  есаул,  проклятые  поводья,  -  откликнулся  Семен,  уловив
враждебные нотки в голосе Заруцкого. - Да мы уже тоже садимся на коней.
   Мартынко  помнил  своего  отца,  часто  во  сне  видел  его.  Но   тот,
воображаемый отец, был совсем не такой хороший, как этот. Он  был  храбрым
казаком, но не послом,  на  жизнь  которого  посягают  паны  "Теляцкие"  и
Ружинские. Отец произнес "Мартынко" с такой теплотой, точно как  грезилось
ему во сне, и сердце мальчика забилось быстрее. Вот только... паны осудили
его на смерть, а Мартынко не мог понять: за что?
   - Батя, скачите как можно скорее! Полковник Сагайдак казака подослал...
Тот казак велел вам убежать... - шепнул он отцу на  ухо  и,  отпустив  его
шею, соскочил на землю.
   Семен уже был в седле. Нагнувшись к Силантию, он шепнул:
   - Спасай, братец, сына с кобзарем!  Это  мой  сын  Мартынко...  Измена,
Силантий... Телятевский прислал гонца и  выдал  нас,  пока  мы  в  Путивль
заезжали... Я с товарищами буду  пробиваться  в  ворота,  а  ты...  ветром
несись через дворы вместе с сыном, спасай кобзаря!..
   Силантий что-то ответил Семену, но  тот  уже  рванул  поводья,  и  конь
поскакал навстречу есаулу.
   - Двинулись, паны казаки! За мной... - Он  еще  надеялся  проскочить  в
ворота, на улицу.
   Оказывается,  Телятевский  сообщил   шляхте   о   сомнениях   и   плане
Болотникова, а боярин Шаховский и князь Ружинский  только  отложили  казнь
послов до тех пор, пока не выслушают их и не  разузнают,  что  делается  в
стане Болотникова. Уже тогда, когда Семен  и  Силантий  перешагнули  порог
покоев "царевича", они были осуждены на смерть.
   - Стой, Пушкарь! - крикнул Заруцкий, вместе с другим есаулом преграждая
ему путь. - Сдавай саблю!
   - Не ты давал мне эту саблю,  пан  Заруцкий.  Сабля  Пушкаря  обрушится
только на голову врага...
   И, нечего делать, первым  рубанул  лошадь  гусара,  преграждавшего  ему
путь. Двое его казаков и рязанец стремительно бросились на помощь атаману;
зазвенели сабли, выхваченные из ножен. Каждый воин Болотникова, закаленный
в боях, мог свободно справиться с тремя противниками.
   Перед Семеном упал конь, а гусар успел соскочить на землю. Пушкарь  уже
был в воротах, и Заруцкий пробивался к нему сквозь толпу  гусар,  понимая,
что казака нельзя выпустить за ворота: там и улица будет его союзницей,  а
дальше степь, лес - тогда ищи ветра в поле.
   Запорожский казак Онисим  разгадал  намерение  есаула  и  бросился  ему
наперерез.  Перескочив  через  убитого  Семеном  коня,   запорожец   выбил
Заруцкого из седла.
   Раздался выстрел из немецкого пистоля. Второй казак и рязанец  дрались,
отступая к воротам, преграждая путь врагам. Онисим обернулся и молниеносно
рассек пополам гусара, который,  соскочив  с  убитого  коня,  выстрелил  в
Пушкаря.
   Семен был ранен, но держался в седле. Выпустив саблю, он обеими  руками
схватился за гриву, наклонился вперед, положив голову на шею коня.  Онисим
вовремя подскочил и поддержал его. Потом крикнул на сивого и понесся рядом
с ним в темную пасть ночи. Он  еще  слыхал,  как  рубились  его  товарищи,
преграждая путь гусарам Ружинского,  стремившимся  вырваться  на  улицу  и
броситься в погоню за Пушкарем. Онисим понимал, что этим двум его  друзьям
уже не суждено уйти живыми из когтей десятка злейших врагов.  Но  что  они
как можно дольше постараются задержать преследователей, в этом был  уверен
и, подстегивая  коней,  стремился  использовать  каждый  миг.  Сивый  конь
атамана, казалось, чувствовал опасность и летел  с  такой  быстротой,  что
конь Онисима начал отставать. Схватить поводья, чтобы придержать животное,
у запорожца по было возможности, - он и своим конем управлял лишь  ногами,
поддерживая смертельно раненного атамана.
   - Тпру-тпру! Тпру-тпру! - кричал он на коней, но сдержать  их  не  мог.
Тогда, собрав все силы, он выхватил Семена из седла и положил его на  коня
перед собой.
   Раненый простонал:
   - Проклятые шляхтичи... Умираю, братец Силантий... Спасай Мартынка...
   - А это я, атаман, Онисим. Мартынка спасли... - успокоил его запорожец.
   От двойной ноши конь замедлил бег. Сивый тоже, услышав  голос  хозяина,
приостановился. Раненый тяжело стонал, о чем-то просил шепотом, но  Онисим
ничего уже не мог разобрать.
   Соскочив с седла, Онисим осторожно снял обессиленного Пушкаря и положил
его на землю. Кони храпели, наклоняя головы. Семен тяжело стонал. А где-то
далеко позади еще слышались отзвуки смертельного боя в вотчине "царевича".
   - Онисим... прощай! - вздохнув, промолвил Семен. Безжизненной рукой  он
ощупывал пустые ножны своей сабли.
   - Семен, атаман мой родной! - с отчаянием произнес Онисим,  но  раненый
перебил его:
   - Молчи, молчи... Послушай мои последние  слова...  Оставь  меня,  я...
умираю, Онисим. Гони к войскам... Скажи  Ивашке,  Яцку...  обман!  Это  ее
царевич... он шляхетский наймит... Это  проделки  лицемерной  шляхты...  А
я...  умираю,  Онисим...  Скажи  им...  Телятевский  предал...  не  верьте
панам!.. А Силантий... О-ой,  Силантий,  браток,  спасай...  спасай  сына,
кобзаря... Спас ли? Про-ощай, земля...
   - Семен, очнись, братец!
   Онисим взял руку Семена, но она уже была тяжелой, мертвой. Приложил ухо
к груди - сердце казака уже не билось. Оглянулся. Густая  темень  отрезала
его, вместе с двумя лошадьми и покойником, от всего мира.
   И вдруг до слуха запорожца долетел топот всадников, скакавших по  улице
города. Перед лицом  опасности  казак  не  имеет  права  долго  думать.  С
молниеносной быстротой он принял  решение.  Снял  с  покойника  посольскую
сумку, с отчаянием припал к губам атамана и  с  разгона  вскочил  на  коня
Пушкаря.
   Конь - животное умное, а казацкий - особенно!  Не  раз  казацкому  коню
приходилось преследовать врага, не раз по собственному усмотрению  выбирал
он путь, чтобы унести седока  от  опасной  погони.  Сивый,  чувствуя,  что
всадник предоставил ему  полную  свободу,  устремился  вперед.  Следом  за
сивым, отворачивая голову от комьев  земли,  летевших  из-под  его  копыт,
несся гнедой Онисима. Оставшись без всадника,  он  изо  всех  сил  скакал,
чтобы не отстать от хозяина.
   Разгоряченный Описям едва успел  заметить,  что  сивый  резко  повернул
вправо, как это обычно делал он, чувствуя за собой внезапную погоню. Казак
совсем отпустил поводья, доверяясь чуткому коню. Ему нужно было во что  бы
то ни стало вырваться за пределы города, скрыться от преследователей.
   За последними домами стало немного светлее, и Онисим мог теперь кое-что
различить. Присмотревшись к местности, вскоре обнаружил, что мчится  вдоль
реки, и сообразил, что  невдалеке  должен  быть  брод,  через  который  не
следует переправляться. Теперь он уже придерживал  коня,  поворачивая  его
вправо от раки и прислушиваясь, что творится вокруг. Наконец снял шапку  и
перекрестился.
   - Царство небесное душе убиенного воина  Семена...  -  произнес  казак,
прислушиваясь и вспоминая товарищей, которые своими телами преградили путь
гусарам в воротах.
   Тяжело вздохнув, Онисим снова погнал коня. Свистело в  ушах,  в  глазах
мелькали звезды, отражавшиеся в воде, когда он приближался к изгибу  реки.
Он думал только об одном: обязательно нужно  выбраться  до  утра  из  этих
мест, где шныряют дозоры Ружинского. Слева, на  другой  стороне  реки,  на
фоне посеревшего неба вырисовывалась черная  глыба  молчаливого  леса.  На
опушке этого леса  должен  находиться  дозорный  курень.  Значит,  он  уже
миновал брод... Но значит ли это, что  ему  удалось  избежать  опасности?!
Онисим направил коня в степь, подальше от леса  и  реки,  но  все-таки  не
терял их из виду. Мчался изо всех сил в ночной  мгле  -  надо  было  сбить
погоню со следа и во что бы то ни стало доставить важные  сведения  своим.
Время от времени он придерживал коня, поджидая своего гнедого,  который  в
просторной степи поотстал немного, но мчался следом за  ним.  Каждый  раз,
когда гнедой настигал их, Онисим  поворачивал  голову  -  прислушивался  и
присматривался. Где-то вдали, за рекой, мелькали огни костров. И он  снова
шпорил коня и, все дальше углубляясь в степь, мчался  под  посеревшим,  но
еще темным небом.
   Заметив небольшой перелесок на этой стороне  реки,  Онисим  решил  было
объехать его, взяв еще правее. Густые кусты мешали быстрой езде.  Часто  с
кустов взлетали испуганные совы, и кони шарахались от них. Онисим вынужден
был уменьшить скорость, но все-таки  не  давал  отдыха  лошадям,  гнал  их
вперед. Невзначай он углубился в чащу, и теперь ему казалось, что он может
здесь затеряться, как щепка в волнах бушующего моря.
   Начинался густой  лес,  деревья  все  теснее  обступали  казака,  но  и
кустарник не становился реже. Онисим вынужден  был  сдерживать  коней,  не
зная, куда заведет  его  эта  чаща.  Посмотрев  сквозь  вершины  деревьев,
определил, что уже наступал рассвет. Но в лесу была непроглядная  тьма,  и
он каждое мгновение рисковал наскочить на ствол  дуба  или  сосны.  Только
конь  и  выручал  его,  обходя  деревья,  пробиваясь  сквозь  заросли.  Он
поцарапал себе руки и лицо, несколько раз ловил на лету шапку, а ветки все
время, точно когти ночных  чудовищ,  тянулись  со  всех  сторон  к  голове
всадника.
   И вдруг сивый, насторожившись, застыл. В тот же миг  Онисим  неожиданно
услыхал конский топот. Он приближался слева,  вот  он  уже  совсем  рядом,
словно перед самым носом, а затем стал удаляться и постепенно затих.  Кони
Онисима стояли рядом, обнюхивая друг друга, и  не  заржали,  когда  вблизи
пронеслись лошади.
   Встревоженный Онисим некоторое  время  стоял  неподвижно,  настороженно
прислушиваясь. Лес поглотил конский топот, словно его и не было. И Онисиму
показалось, что проскакали только  два  всадника.  Конечно,  это  была  не
погоня - Ружинский не послал бы за ним только двух преследователей. Онисим
улыбнулся, слез с коня, привязал его к дереву, а сам осторожно прошел в ту
сторону,  куда  только  что  проскакали  всадники.  "Силантий?"  -   вдруг
промелькнула у него мысль: только он один и способен так лихо мчаться даже
с двумя спасенными товарищами в седле.
   Рассуждая о том, кто бы мог так быстро скакать на коне в  густом  лесу,
Онисим вышел на узенькую лесную дорожку. Было уже настолько светло, что он
различил следы конских копыт на песчаной, заросшей  травой  почве.  Следов
было  много,  одни  шли  в  одну,  иные  в  противоположную  сторону.  Но,
наклонившись к самой земле, Онисим обнаружил среди них и  свежие.  По  ним
точно определил,  что  сейчас  проехали  только  два  всадника.  С  минуту
постоял, прислушался, посмотрел на совсем уже  светлое  небо,  с  которого
исчезали звезды, словно таяли в пространстве. Занимался день.
   Выведя коней на дорожку, Онисим  вскочил  в  седло  своего  гнедого,  а
сивого взял за поводья и поехал следом за неизвестными всадниками.



9

   Когда уже совсем хорошо стало видно и  солнце  проглянуло  в  просветах
между деревьями, Онисим выехал из леса на степную дорогу. Он дважды  менял
коня и сейчас ехал на сивом. Хорошо  ли  он  поступил,  что  оставил  тело
атамана на посмешище врагу? - терзала Онисима  мысль.  Но  он  обязан  был
выполнить последнюю волю атамана - мчаться с вестями к войскам. Теперь  он
остался один. Остальные, наверное,  погибли  у  ворот  панского  двора.  А
Силантий... ему атаман приказал спасти мальчика. Удалось ли ему  вместе  с
Мартынком на руках вырваться со двора и уйти живым из города?
   В степи дорога расходилась по двум направлениям. И  здесь  и  там  были
видны свежие следы конских копыт.  Онисим  нисколько  не  сомневался,  что
слева от него протекает река и одна из дорог ведет прямо к ней, но следует
ли ему сворачивать именно в этом направлении? Туда, вероятнее всего, могли
направиться преследователи, об этом следует подумать.
   Он посмотрел на солнце,  чтобы  точнее  определить  направление  своего
пути: если бы он поехал направо, солнце светило бы ему прямо в затылок, то
есть дорога шла на юго-запад, по могла свернуть и совсем на запад.  Онисим
решительно дернул поводья, и кони пошли влево. Ему сейчас лучше  ехать  на
юг, поближе к Украине, чтобы миновать опасные места, и  где-нибудь,  может
за Путивлем, круто повернуть на север,  к  Комарницкой  волости,  а  через
Кромы попасть в Калугу.
   Онисим снова  погнал  коней.  Понимал,  что  они  совсем  измучены,  но
отдыхать сейчас было небезопасно. Выскочив на бугорок, остановился, потому
что увидел вдали какой-то хутор. Клубился дым  над  хатами,  стояли  стога
сена,  и,  точно  свечи,  поднимались  вверх  стройные  тополя.   Какая-то
непонятная сила влекла его туда, хотя рассудок настойчиво подсказывал  ему
объехать хутор стороной и где-нибудь  в  поле  отдохнуть,  спрятавшись  от
возможной погони.
   А кони тоже почувствовали близость жилья и поскакали веселее.
   "Что будет, то будет!" - подумал Онисим.
   Даже нагайкой подстегнул сивого, а потом и  гнедого.  Надо  торопиться,
чтобы  добраться  до  этого  хутора  прежде,  чем  туда  нагрянут   гусары
Ружинского.
   В глубоком овраге протекал небольшой ручеек с  удивительно  прозрачной,
манящей водой. Кони  было  уже  опустили  головы,  чтобы  напиться,  когда
переходили через него,  но  Онисим  помешал  им,  пустив  в  ход  поводья.
Разгоряченных лошадей легко  можно  погубить,  неосмотрительно  напоив  их
водой.
   - Онисим! - вдруг донесся со стороны перелеска знакомый  бас  Силантия,
который, по-видимому, с трудом сдерживал свой голос, чтобы он не  разнесся
далеко по степи.
   Даже сивый  конь  узнал  его  и,  слегка  заржав,  повернул  налево,  в
перелесок. Из-за куста ольхи навстречу Онисиму вышел усталый  Силантий.  С
каждым шагом он мрачнел и все ниже склонял голову. Сивый конь без  атамана
говорил ему все. Когда Онисим подъехал и, остановившись, соскочил с  коня,
Силантий стоял, низко склонив голову и упираясь подбородком в грудь. Глаза
его были закрыты, по изуродованному в детстве оспой лицу катились слезы.
   Онисим но утешал его. Если из кровавой ночной сечи вырвался только конь
атамана... следует ли это  объяснять,  да  и  какие  слова  утешат  воина,
подобного рязанцу Силантию?
   А он поднял голову и  печальными  глазами  посмотрел  на  сивого  коня.
Вывернул полу кафтана наизнанку, вытер ею лицо.
   - Выстрелом из  пистоля?  -  спросил.  И,  еще  не  дождавшись  ответа,
прочитав его в глазах Онисима, добавил: - Слышал я выстрел.  Хотелось  мне
повернуть коня и заговорить кровь тому проклятому... Но приказ Пушкаря...
   - А я и сам заговорил ему кровь, Силантий.
   - Заговорил?
   - Пополам рассек гадине голову.
   - А он?
   Онисим понял, что вопрос касался Семена. Стоило ли рассказывать,  когда
и так все ясно: погиб атаман.
   - Это ты на заре пронесся по лесу, как ветер? - спросил Онисим.
   Это был страшный ответ, и Силантий все понял. Молча  повернул  в  глубь
перелеска, идя рядом с другом и затаив свою скорбь.
   - Двое было привязались к нам еще в городе, - сказал Силантий. - А  нас
на коне трое... И смех и грех! Словно  груши  полетели  оба  на  землю  от
одного только моего крику;  "Погоня!.."  Дошлые  и  находчивые  люди  ваши
братья казаки. Да вот и они.  Узнаешь  кобзаря?  Клянется  полковник,  что
хорошо тебя знает...
   - Свят, свят,  Карпо  Богун!  -  воскликнул  Онисим,  отдавая  Силантию
поводья и бросаясь к кобзарю.
   Богун поднялся с пенька, протянул вперед руки:
   - Неужели Онисим из Олыки? Родной мой, вот так встреча!.. А Семен?
   - Да молчите, дядя Федя! - дернул  Мартынко  Богуна  за  полы  кафтана,
сразу почувствовав, какое страшное, неутешное горе постигло его...



10

   До вечера пережидали в перелеске, пустив пастись расседланных коней. По
не стреножили их, пасли на поводьях. Надеялись, поджидали  -  может  быть,
еще кто-нибудь из их казаков прорвет вражеское кольцо.
   Но не прорвал ни один, не дождались.
   - Велю тебе, как старшой после Семена, - приказывал Силантий,  -  ехать
по ентому шляху  прямо  на  Лубны.  Кобзарь  добре  местные  шляхи  знает.
Повезешь кобзаря да Мартынка на Украину, сам к родным наведаешься, Онисим.
А мне и бог велел в Расею-матушку возвратиться...
   - Погоди, погоди, Силантий, мой товарищ боевой, - перебил его Онисим. -
Не о родных сейчас нужно думать, а о судьбе всего православного люда.  Нам
обоим атаман  приказывал:  тебе,  Силантий,  мчаться  на  Украину,  спасая
лучшего ее сына - наливайковца Богуна, а мне, запорожскому казаку, мчаться
к русскому народу, весть передать из уст в уста об  измене  бояр  и  князя
Телятевского и о коварных действиях  шляхты  вместе  с  этим  "царевичем".
Семен жизнь свою отдал за то, чтобы узнать правду о шляхтичах и царевичах.
И для русского холопа, крепостного "гречкосея", и для украинского батрака,
посполитого "быдла", как говорят шляхтичи Ружинские, сия правда  одинаково
святая. Мне суждено рассказать о ней Болотникову  и  его  людям.  А  Карпо
Богун вместе с тобой, Силантий, расскажет о ней народу в украинских  селах
и хуторах. Ибо мы -  братья  не  только  по  вере  и  крови,  как  говорил
Наливайко, но и по борьбе  за  одинаковую  долю  навеки  родными  стали...
Давайте-ка будем седлать коней. К переправе через реку проводите  меня,  а
там и расстанемся. Должен за пять - семь дней,  не  больше,  добраться  до
войск Ивашки и сообщить им эту правду, добытую кровью.
   Богун во время разговора казаков молчал. Когда же обратились к  нему  с
просьбой высказать свое мнение, качнул головой, а потом промолвил:
   - Верно рассудил, брат Онисим... Пусть  вечно  живет  в  наших  сердцах
память  о  нашем  славном  богатыре.  Плачь,  Мартынко,  слезы   облегчают
страдания души. А ее утешишь разве только тогда, когда  вырастешь  большим
да возьмешь у матери саблю Наливайко. Это будет самым лучшим утешением для
души - добывать волю народу, уничтожая Ружинских  и  царей.  А  добыть  ее
можно только тогда, когда будем крепко держать сабли в руках, и непременно
вместе, со всем народом,  и  московским  и  поднепровским!..  Ну  что  же,
поехали, люди добрые. Мартынко, бери  отцовского  коня,  садись  на  него,
сынок, а мой пусть на привязи у твоего идет, мой дорогой поводырь.
   - Нет, дядя Федор! На отцовского коня пускай садится пан  Онисим.  Если
не ему, то коню Семена Пушкаря поверит люд московский...
   В предвечернем сумраке выехали из перелеска на дорогу к хутору. Впереди
на сивом коне ехал Онисим, за ним Мартынко, державший поводья  кобзарского
коня, идущего рядом. Замыкал поход Силантий  Дрозд.  На  него  возлагалась
почетная роль охраны и  защиты.  Выехали  на  бугорок,  возвышавшийся  над
ручейком. Хутор, утопавший  в  фиолетовой  тени  деревьев,  видели  только
издали. Повернули вправо от него и объехали стороной,




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СКВОЗЬ ГОДЫ


1

   Не каждый год хорошая зима радует Львов. Иногда пройдет она, а львовяне
и снежинки не увидят на улицах города: что припорошит за ночь, то к утру и
растает.
   А тут тихо подошла, словно подкралась к Львову,  мягкая,  теплая  зима.
Снег покрыл затвердевшую от морозца землю и не  растаял.  Будто  в