Пан староста! - крикнул Скидан, двинув вперед своего коня. - Хотя я и
не поручик, но говорю от имени атамана  сечевиков.  "Колвек,  колвек"!  Не
какой-то казак, а сотник  запорожского  войска!  Когда  уже  вы  научитесь
разговаривать о людьми на их языке? Где казаки: Иван Сулима, Тарас Трясило
и пушкарь донец? Потом - казаки требуют  сейчас  же  выдать  мне  пленного
турка!
   - Пан к-ка-азаче, - обратился Конецпольский, поняв наконец, с  кем  ему
приходится говорить и о чем идет речь.
   Скидан резко  обернулся  к  поручику,  в  устах  которого  так  странно
прозвучало учтивое обращение - "пан казаче".
   - О, это совсем другой разговор! Что, уважаемый  пан  поручик?  Впервые
слышу, чтобы шляхтич говорил на нашем языке. Панове поляки всегда  говорят
с тобой на каком угодно языке, даже на  турецком,  басурманском,  лишь  бы
только не на украинском. Заказано им, что ли?
   - Пане ка-ка-азаче, прошу. Пан староста не в-ведает, о чем  идет  речь.
Какие казаки? Я  тоже  ничего  не  понимаю...  -  продолжал  Конецпольский
по-украински.
   Он видел, что это произвело впечатление на казака: у того  разгладились
суровые  морщинки  на  переносице,   с   ним   можно   будет   по-хорошему
договориться, избежать неприятных осложнений.
   - Пан поручик не может не знать о турке, казацком пленнике, которого он
в сопровождении гусар сегодня ночью направил к  гетману.  А  что  касается
троих казаков, то они тоже где-то возле  своего  трофея,  пленного  турка,
которого хотели отбить у гусар. Где они?
   Последний вопрос прозвучал совсем ультимативно. Наверно, казак надеется
на  поддержку  своих  войск,  расположившихся  в  лесу,  если  так   смело
спрашивает о пропавших товарищах.  Скидан  снова  повернулся  к  старосте,
прижимая его своим конем к карете.
   Даниловичу пришлось раскаиваться в своих действиях в  отношении  турка.
Теперь он корил себя за то,  что  не  поддержал  региментара  Хмелевского,
когда тот на совещании у гетмана выразил по этому поводу  резкий  протест.
Затаенная обида на Хмелевского удержала тогда Даниловича  от  благородного
поступка, и он промолчал. Теперь же он  хорошо  понимал,  что  на  стороне
казаков, расположившихся в лесу, не только сила, но и  старинное  казацкое
право.
   Он услыхал, как  зазвенела  сабля,  выхваченная  из  ножен  вспыльчивым
поручиком. Блеснула и сабля казака со шрамом на лице.
   Это произошло так молниеносно, что Данилович не успел даже  сообразить,
что происходит. Хотел было криком остановить поручика и не мог.
   Конецпольский сгоряча замахнулся саблей. Однако между его конем и конем
Скидана в мгновение ока появился казак на большом  туркменском  скакуне  с
рассеченным ухом. Казак высоко поднял большую драгунскую саблю.  А  кривую
саблю Конецпольского выбил из его рук молодой польский  жолнер.  Выбил  и,
подавшись вперед, искусно перехватил ее  в  воздухе,  а  потом  перебросил
Скидану.
   - К чему эта схватка пана поручика с казаком, из-за  чего?  Из-за  этой
басурманской падали?.. - воскликнул смельчак, возвращаясь на своем коне  в
плотный строй жолнеров.
   - Залатвиць [уладить (польск.)], прошу,  пан  поручик!  Залатвиць...  -
крикнул наконец воевода, направляясь к карете. - Прошу отдать им басурмана
и отпустить этого хлопа!
   Замешательство   в   рядах   жолнеров,   панический   приказ    воеводы
подействовали на Конецпольского.
   - Залатвиць! - еще раз истерически воскликнул Данилович уже из кареты.
   - Залатвиць! - эхом пронеслось по рядам польской конницы.
   Развязанного, избитого Тараса вели сквозь толпу  к  казацкому  сотнику,
который медленно вкладывал свою саблю в ножны. Какой-то гусар  бросил  уже
валявшуюся на земле саблю поручика  в  толпу  жолнеров,  откуда  донеслись
одобрительные возгласы. Казак, сидевший на туркменском коне, неохотно,  по
все-таки спрятал свое оружие.
   - Пан сотник! - крикнул Тарас, пробиваясь к  Скидану.  -  Донец  Кирилл
поехал с раненым Сулимой в Боровицу. Побыстрее к  ним!  Им  с  безоружными
поселянами, наверное, трудно приходится от этих... этих...
   Скидан  только  оглянулся  на  поручика.  Но  Конецпольский   не   ждал
напоминания, он уже  приказал  гусарам  остановить  погоню  за  Сулимой  и
разыскать турка.


   С десяток всадников поскакали выполнять его наказ...
   Дмитро Гуня и Скидан уже вечером,  стоя  на  шляху,  провожали  глазами
проходившие  войска  старосты.  Беспорядочным  строем  они  двигались   по
черкасской дороге мимо казаков. Сзади Гуни, уже на коне, сидел вооруженный
Тарас. Рядом с ним, улыбаясь вслед жолнерам, стоял и  пушкарь  Кирилл.  На
голове у него белела окровавленная повязка.
   - Пан атаман! - несколько раз сряду окликнул Тарас  Дмитро  Гуню,  пока
тот услышал его и обернулся. - Прибыл пушкарь Кирилл. Сулиму он оставил  в
Боровице у людей.
   - А турок? - крикнул Гуня.
   - Турка нет.
   - Как так - нет? Поручик обещал разыскать турка, гусары напали  на  его
след в лесу.
   - Наверно, напали, пан атаман... Да... в простые поляки тоже  понимают,
что  такое  шляхетская  кривда.  Они  заверили  поручика,  что  не   нашли
басурмана.
   - Не нашли? А может... спрятали?
   - Да где  там,  пан  Дмитро.  Наши  хлопцы  обнаружили  его  труп.  Еще
свеженький лежит в кустах с рассеченной головой.
   Вскоре  отряд  Гуни  пересек  черкасский  шлях  и  углубился   в   лес,
направляясь к Боровице. Казаки еще раз прошли мимо трупа  турка,  показали
его атаману Гуне. Селим лежал  с  рассеченной  головой.  Гуня  безошибочно
определил  характерный  для  польских  гусар  удар  кривой   карабелей   с
протяжкой. Довольный, атаман лишь улыбнулся в свои густые молодецкие усы.




ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. "И АЗ ВОЗДАХ!"


1

   Жаркое, приветливое лето в южных степях за Самарой-рекой шло  к  концу.
Ночью казакам приходилось надевать кунтуши, а в  низине,  у  ручьев,  даже
разжигать костры из камыша. Ночи заметно удлинялись,  на  кустах  степного
терновника поспевали самые поздние дары земли - сизовато-черные ягоды.
   Татарские орды рассредоточенными сотнями медленно отступали по  степным
просторам к Перекопу. Напав на след  такой  сотни,  казаки  настигали  ее,
завязывали бой, брали  "языка",  которого  потом  приводили  к  Богдану  -
толмачу отряда Максима Кривоноса,  чтобы  выяснить,  в  каком  направлении
татары угоняют ясырь и награбленное имущество. Богдан теперь не участвовал
в боях, а занимался только допросами "языков".
   Не по душе были молодому казаку эти скучные обязанности. Он стремился к
действиям, горел желанием отомстить басурманам за зверства, учиненные  ими
на православных землях. Но в то же время при  допросе  пленников  Орды  он
первым узнавал о судьбе бедных невольников. Особенно он  хотел  как  можно
скорее напасть на след Христины, Мелашки и Мартынка.
   Но чем дальше углублялись в дикую степь, тем  сведения  о  невольниках,
плененных в низовьях Суды, становились скупее, а  потом  и  совсем  о  них
ничего не стало слыхать. При  допросах  пленные  татары  и  турки  уже  не
упоминали имя Зобара Сохе.  Отряд  Кривоноса  в  течение  этих  нескольких
недель, после ухода от Суды,  спас  более  трех  тысяч  русских  людей,  в
большинстве своем женщин и девушек, плененных в южных, пограничных районах
Московии. Детей ордынцы  вели  отдельно,  где-то  далеко  впереди.  Только
полторы сотни мальчиков и около десятка девочек отбил отряд за время этого
похода. В Запорожье к ним дошел слух, что возле Суды на  Орду  напал  полк
региментара Стефана Хмелевского, усилив фланг русских  войск  польскими  и
украинскими жолнерами. Его войска действовали решительно  и  спасли  много
украинцев,  захваченных  татарами  на  Посулье.  Это   известие   особенно
обрадовало  Богдана.  Хмелевский,  освобождая  невольников,  делал  то  же
благородное дело, что и казаки, к тому же он был отцом самого лучшего  его
друга. А как сейчас недоставало ему Стася! Могло же случиться и  так,  что
именно жолнерам региментара посчастливилось  спасти  Христину,  Мелашку  с
сыном и детей с хутора Джулая...
   Волнующий разговор Богдана  с  Кривоносом  об  этих  страшных,  ранящих
сердце делах пришлось прервать. Их удивило неожиданное появление в  овраге
целого косяка оседланных ордынских коней. Потом увидели  двух  гуртовщиков
верхами; выбиваясь из сил, они выгоняли лошадей  из  кустов  терновника  в
лощину.
   Одного из гуртовщиков Богдан сразу узнал. Это был пожилой воин  Кузьма,
из веремеевских крестьян, которые еще  возле  Сулы  в  первые  дни  похода
присоединились к Кривоносу. А второй заинтересовал не только Богдана, но и
Кривоноса, и всех казаков.
   -  А  голомозый-то  как  старается!  -  восхищенно  произнес  Кривонос,
наблюдая, как пленник заботливо выгоняет на плато оседланных коней.
   В татарском седле, будто сросшись с ним, сидел высокий молодой  татарин
или турок. Он был без шапки, в польском жолнерском кунтуше, словно на него
шитом. Пустые рукава кунтуша подчеркивали стройность безоружного всадника,
который искусно, с характерными ордынскими восклицаниями, сгонял  лошадей.
Тонкие  усы  окаймляли  его  выдающиеся  вперед  губы,  острые   скулы   с
огрубевшей,  словно  обожженной  на  солнце,  кожей  свидетельствовали  об
упорстве. А узкие глаза под густыми,  черными  бровями,  казалось,  метали
молнии, когда он поднимал их. В них жила  страстная  жажда  жизни,  и  это
сразу же заметил Богдан.
   Карий конь, на котором ехал крымчак,  выгодно  отличался  от  остальных
лошадей табуна. У него были тонкие длинные  ноги  с  пышным  пучком  волос
возле копыт, как у горных лошадей, и роскошная грива на изогнутой шее.  Но
больше всею украшала коня седая звездочка на  лбу.  Казалось,  будто  этот
жеребец был торжественно коронован. На таком  коне  ездил  сам  дерзкий  и
неуловимый Зобар Сохе.
   И пленный и казак больше заботились о  лошадях,  нежели  о  том,  чтобы
следить друг за другом.
   - Пан Ганджа прислал отбитых коней  да  вот  этого  басурмана,  который
охотно сдался нам в плен. Пан Иван велел передать этого голомозого  казаку
Богдану, потому что он  из  отряда  распроклятого  Зобара  Сохе,  чтоб  он
сгорел! Говорит, пускай пан Богдан решит, как  с  ним  быть,  поскольку  в
походе пленные нам ни к чему, - докладывал  веремеевский  Кузьма  Максиму,
узнав его среди казаков.
   Максим, улыбаясь, кивнул головой в сторону Богдана, стоявшего  рядом  с
ним и при упоминании имени Зобара Сохе задрожавшего, словно  в  лихорадке.
Богдан бросился к пленнику.
   - Адиниз недир? [Как тебя зовут? (турецк.)]
   - Адим Назрулладир, бай ака... [Назрулла, брат... (турецк.)] -  ответил
пленник, слегка наклонив голову.
   Но в этом поклоне не  чувствовалось  приниженности,  которую  проявляли
другие допрашиваемые Богданом турки и татары.
   Они стали разговаривать как старые знакомые. Пленник охотно рассказывал
о том, почему он перешел к казакам  и  теперь  просит  пощады  у  "брата",
разговаривавшего с ним на благословленном аллахом языке. Во  время  похода
он не убил ни одного гяура, потому что был джурой в отряде самого Мухамеда
Гирея с  первого  же  дня  похода.  Но  этот  визирь,  несправедливый  раб
всесильного аллаха, велел наказать его, Назруллу, за то, что тот отказался
сопровождать ханский ясырь - девушек и подростков.
   - Мне, молодому батырю, за весь поход не досталось ни одной души  ясыря
или чего-нибудь другого,  а  ханское  добро  должен  был  сопровождать  до
Аккермана! - жаловался Назрулла на допросе.
   Двадцать ударов  безжалостно  отсчитали  ему  гайдуки  хана,  и  кровь,
пролитая под нагайками, взбунтовалась. Назрулла отказался от позорной  для
молодого  воина  службы  в  отряде  Мухамеда  Гирея.  Тем  более  что  они
отступали, и надо было защищаться, а не спасать свой  ясырь  -  девушек...
Тогда наказали его еще сильнее - раздели  и  голого  секли  в  присутствии
всего отряда и пленных девушек...
   - Хоть он и является  потомком  славного  Гирея-хана,  хоть  ему  самим
аллахом дано наказывать и карать Назруллу,  но  не  таким  же  позорнейшим
способом, на глазах у молодых девушек, пускай они и гяурки... - возмущался
Назрулла, рассказывая о позорном наказании.
   В завершение всего свирепый Мухамед Гирей послал его искупать свою вину
в отряд к самому Зобару  Сохе,  проклятому  выродку  с  албанской  границы
Турции, осевшему в Синопе. Назрулла должен был доказать свою верность хану
при отступлении, обороняя своего же  обидчика.  Что  же,  смирился,  туфли
ханские лобызал, обдумывая, как отомстить за позор и боль. В степи сбил на
опасную дорогу сотню Зобара  Сохе.  Точнее  говоря,  он  не  сообщил,  что
заметил казацкую засаду, и  в  момент  нападения  казаков  зарубил  своего
старшого, которому был отдан  Зобаром  под  надзор.  Пронзил  его  саблей,
сбросил с этого ханского коня и сам сдался в плен казакам. Только польский
кунтуш, привязанный к седлу турка, достался Назрулле  как  трофей  в  этой
битве. Кунтуш убитого турка в плену пригодится Назрулле,  одежду  которого
изодрали гайдуки.
   Потом Назрулла рассказал, поклявшись на сабле Богдана, что ясырь Зобара
Сохе отправлен с другим отрядом. Назрулла сам не видел ясыря и не  слыхал,
сколько пленников увел Зобар Сохе. Казаки "Ганджи-бея" поскакали  догонять
его...
   - Веры  гяуров  принимать  не  буду.  А  казаком  стану  охотно,  чтобы
отплатить потомку Гиреев! С лихвой отплачу!
   Богдан в точности передал его слова  Максиму,  и  казаки,  находившиеся
здесь, дружно захохотали. Назрулла все еще не  доверял  казакам,  озирался
как загнанный  волк.  Но  это  объяснялось  удивлением  и  страхом,  а  не
раскаянием в своем поступке. Он верил, что  казаки  в  плен  не  берут,  а
захваченных обязательно казнят. И каким сильным должно было  быть  желание
мести, чтобы, зная это, все-таки сдаться в плен! Кривонос оценил  смелость
турка.
   - Передай голомозому, что для него мечеть строить не будем.  Но  мешать
молиться аллаху или шайтану не станем. Если  же  этот  переход  к  казакам
является лишь хитрым маневром, то пусть знает, что вместо двадцати  ударов
нагайкой мы сообщим хану о его проступке  и...  наши  хлопцы  сделают  его
евнухом, а потом отправят за Дунай...
   Краснея, Богдан передал эти  слова  Назрулле.  Тот  наконец  улыбнулся,
снизу вверх посмотрел на коня, которого до сих пор держал за поводья.
   - Согласен. Принимаю ваши условия, а когда стану добрым  казаком,  хочу
получить право взять к себе, в свой  украинский  улус,  мою  Азанет-хон  и
маленького Уйбек-али. А этого коня Ганджа-бей велел отдать Богдан-бею  как
его подарок. Конь этот не мой. У меня был  обыкновенный  степной  конь  из
ханских конюшен, со стареньким аскерским седлом.  А  этого  коня  на  моих
глазах Мухамед Гирей отдал одному смелому турецкому  аскеру,  посылая  его
вместе с отрядом Зобара Сохе к Суде. Подлый аскер потом стал моим  старшим
в отряде и тоже угрожал мне нагайкой, даже перед боем  с  казаками...  Это
превосходный конь, отбитый у горских курдов на персидской  границе  братом
Мухамеда Гирея!
   - Скажи ему, Богдан, пусть выбирает себе коня из  этого  табуна.  Везет
тебе, Богдан-"бей", на боевых коней. Когда найдем буланого, этого подаришь
мне... перед свадьбой, когда найду себе невесту, такую,  как  твоя  бедная
Христина.
   - Бери его сейчас, Максим, ведь у меня и этот конь хороший, -  поспешно
сказал Богдан.
   Атаман поднял обе руки кверху, словно защищаясь:
   - Нет, нет, только после того, как найдем буланого  и  невесту.  А  то,
получив карего, я могу забыть обо всем.
   Назруллу оставили в отряде Кривоноса.



2

   Отправляя  Богдана  на  розыски  полка  Стефана   Хмелевского,   Максим
предложил ему взять с собой и пленного турка.
   - Разговаривать с ним у нас некому, а следить за ним  в  боевом  походе
некогда. Возьми его с собой, Богдан, будет  у  тебя  хороший  джура  и  за
лошадьми приглядит. Вообще этот трофей Ганджи должен  бы  вместе  с  конем
принадлежать тебе.
   На следующий день Богдан отправился в путь. Сопровождали его Силантий с
тремя казаками и двумя запасными лошадьми,  присмотр  за  которыми  Богдан
возложил на Назруллу.
   Тот понимал свое положение пленника, которому, естественно, казаки  еще
не могли доверять. И когда ему сказали, что он поедет вместе  с  Богданом,
Назрулла почувствовал себя почти счастливым. Сейчас он  ехал  с  запасными
лошадьми, привязанными к седлу с обеих сторон. Уже после первого разговора
Богдан понравился Назрулле, так как сочувственно отнесся к его  нескладной
судьбе, запутанной жизни и неясному, как ночь, будущему. Во время  стоянок
он присматривал и за конем Богдана, всегда  был  готов  услужить  ему,  но
держался с достоинством.
   - В Чигирин повезу тебя, Назрулла-ака. В улус на реке Тясьмин, а не  на
острова Запорожья приведешь свою Азанет-хон с сыном...  -  говорил  Богдан
этому заброшенному в чужие края человеку.
   Не так-то легко было неопытному и непривычному к подобным делам Богдану
найти регимент Хмелевского в восточных частях Лубенского староства. Но, на
его счастье,  по  пути  он  встретил  группу  казаков,  возвращающихся  от
Хмелевского. Среди них не было ни одного знакомого, к тому же  они  больше
отмалчивались. Но  по  настроению  сотника  определил,  что  тот  возмущен
региментаром. Он объяснил Богдану, как проехать к  Хмелевскому,  однако  в
каждом  его  слове   чувствовалась   нервозность,   нескрываемое   желание
выругаться.
   - Что у вас там случилось, пан сотник? - на прощание осмелился спросить
Богдан.
   - Собственно, ничего и не случилось. Но если пан Максим посылает вас  к
региментару за помощью, то не советовал бы зря  тратить  время.  С  панами
поляками в шляхетском стане каши не сваришь, а  есть  ее  и  тем  паче  не
придется: с крымскими татарами скорее можно договориться, чем с ними.
   И казаки уехали, заставив Богдана призадуматься. Ведь он  ехал  к  отцу
Стася, которого знал как человеколюбивого и благородного шляхтича.  Почему
же сечевик такого плохого мнения о нем?
   А не ехать к Хмелевскому Богдан не мог. Он глубоко верил, что полковник
если и не поможет ему найти и спасти Христину,  то  искренне,  по-отцовски
посоветует и успокоит его.
   В лагере коронного региментара жолнеры отвели Богдана вместе с казаками
в заросли орешника, к Хмелевскому. Совсем уже поседевший Хмелевский  вышел
навстречу славному другу сына.
   Перед  этой  встречей  Силантий  на  берегу  какого-то  ручейка  побрил
Богдана, и  сейчас,  загорелый  и  возмужавший,  он  показался  полковнику
значительно старше своих лет.
   - Как чувствует  себя  пан  Богдан  в  казаках?  -  приветливо  спросил
Хмелевский, обнимая молодого Хмельницкого. - Стась и не знает о  том,  что
его друг стал на защиту своей отчизны. Очень похвально. Непременно  напишу
ему, будет рад, а я сердечно поздравляю тебя, сын мой.
   Чувствительный Богдан с трудом сдерживал слезы.  Старый  шляхтич  своей
сердечностью особенно растрогал юношу. Он, как выпорхнувший из гнезда едва
оперившийся  птенец,  искал  поддержки,  верного   применения   своих   не
испробованных  сил,  жаждал  деятельности,  и  встреча  с  государственным
деятелем Речи Посполитой окрылила его... Теплота и душевность  Хмелевского
покорили юную душу  Богдана.  Но  почему  же  сечевик  был  так  недоволен
региментаром, что у них произошло?..
   - Ах, как бы мне хотелось хоть одним словом  переброситься  со  Стасем,
уважаемый пан. Мне  очень  необходим  сейчас  такой  искренний  друг,  как
Стась... - произнес расчувствовавшийся Богдан.
   Полковник пригласил Богдана,  как  своего  желанного  гостя,  пообедать
вместе. Под раскидистым  берестом,  на  песчаном  берегу  ручья,  поросшем
душистым чабрецом, были расстелены  отнятые  у  татар  ковры  и  рядна,  а
турецкие седла заменяли кресла. На обед были поданы  жареные  дикие  утки,
которых в эту пору  было  видимо-невидимо  в  речных  зарослях  и  луговых
озерах.
   Богдана вдруг осенила догадка, что регимент полковника сейчас на отдыхе
или