Хмельницкого!
   Богдан вздрогнул и мгновение словно колебался, становиться  ли  ему  на
колено перед королем, или достаточно будет и того, что он уже сделал  это,
здороваясь с ним.
   - Кстати, - снова произнес король,  придержав  обеими  руками  готового
опуститься на колено нового генерального  писаря.  -  Отныне  генерального
писаря реестровых войск возвожу в чин полковника!



    Иван Ле. Хмельницкий.
    Книга третья

   -----------------------------------------------------------------------
   Авториз.пер. с укр. - К.Трофимов. М., "Советский писатель", 1974.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 January 2002
   -----------------------------------------------------------------------



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПО СНЕЖНОЙ ЗИМЕ - БЫТЬ НАВОДНЕНИЮ

                                   ...На перекрестках  дорог  (на  кольях)
                                сторожами поставлю!
                                                                Н.Потоцкий

                                   ...Пусть бы уже воевали с нами, Войском
                                Запорожским... Но не трогали бы ни  в  чем
                                не повинных, бедных,  подневольных  людей,
                                кровь которых и мольба о защите  призывают
                                нас к отмщению.
                                                                   Дм.Гуня


1

   Обласканный королем, Богдан не нашел душевного успокоения. После суда и
казни Ивана Сулимы он окончательно потерял уважение к верхушке королевской
знати и веру в ее государственный разум. Теперь еще более неприветливой  и
по-зимнему холодной казалась ему Варшава. Опротивели теснота и сутолока на
посольском подворье, где депутаты сейма от украинских воеводств неугомонно
гудели, как встревоженные пчелы на пасеке, будоража всю Варшаву.
   Приближалась  весенняя  распутица.   Но   не   она   торопила   Богдана
Хмельницкого с отъездом из Варшавы, где  ему  следовало  бы,  как  говорят
казаки, "притереться к Короне", как оси к новому  колесу.  Да  и  коронный
гетман советовал ему задержаться в столице. Но Богдан спешил.
   - Надо выехать до наступления распутицы. Да и  к  матери  в  Белоруссию
хочу наведаться! - объяснял он причину своего поспешного отъезда.  Подумав
о  матери,  Богдан  вспомнил  и  о  казни  отчима.   Какой   ценой   будут
расплачиваться за это черные палачи в  иезуитских  сутанах?  Распятием  на
кресте запугивают они  приднепровских  работяг,  жадно  стремясь  удержать
власть над ними...
   Двор и коронный гетман провожали отъезжавшего полковника  Хмельницкого,
войскового  писаря  реестрового  казачества,  как  своего,  самим  королем
обласканного человека. По приказу гетмана  его  должна  была  сопровождать
сотня  Чигиринского  полка,  которая  доставила   в   Варшаву   несчастных
сулимовцев на казнь.
   - Зачем мне сотня! - запротестовал Богдан. - И троих казаков хватит.
   Он считал, что  сотня,  сопровождавшая  казацких  старшин  на  смертную
казнь, покрыла себя позором...
   Джуры коронного гетмана слышали, как Хмельницкий велел Карпу  подобрать
троих казаков. Подчеркнутая скромность Богдана и его поспешный  отъезд  на
Украину вызывали недоумение. Другое дело - казацкие полковники. Они  давно
уже сбежали от  этой  сеймовой  суеты.  Некоторые  из  них  еще  надеялись
получить назначение и хотели об этом поговорить с Богданом. Ведь теперь от
обласканного королем генерального писаря многое  будет  зависеть  в  жизни
каждого старшины реестрового казачества.
   Срочно  собирался  выезжать  из  Варшавы  и  посол  турецкого  султана.
Скованные льдом реки облегчали ему путь до Стамбула. Он вез султану ценный
подарок от короля Владислава - закованного  в  цепи  и  зорко  охраняемого
Назруллу. День отъезда турецкого посла, как и направление, по которому  он
должен был следовать, держались в тайне.  Не  близок  путь  к  Стамбулу  и
всегда опасен, удлиненный казачьими верстами! Очевидно, посол  на  Каменец
поедет, так ближе, хотя мог бы и через Крым поехать. Ведь притихли казачьи
бури, безопаснее стали и эти "версты".
   Назрулле не разрешали никаких свиданий, тем более с казаками! Ведь  все
считали его смертником.  Ему  была  уготована  печальная  участь  -  стать
жертвой кровавых забав султанского двора!
   Турецкий посол был одним из опытнейших дипломатов дивана и султана.  Он
обычно не вступал в близкие отношения с послами других стран и относился к
ним с подозрительностью.
   И все же посол, поддавшись искушению и не подумав как следует, пообещал
коронному гетману встретиться у него на приеме с новым  войсковым  писарем
реестрового казачества полковником Хмельницким.
   Коронный  гетман,  который  тоже  собирался  выехать  в  Бар,   любезно
пригласил посла султана на устраиваемый им в своей столичной резиденции  в
то время модный в Европе так  называемый  файф-о-клок  [полдник  (англ.)],
полюбившийся напыщенной польской знати.
   Это был обычный прием с узким кругом  приглашенных.  Коронному  гетману
Станиславу Конецпольскому приходилось почти  ежедневно  принимать  у  себя
дипломатов  и  депутатов  сейма.  Он  был  весьма  внимателен  к   гостям,
приехавшим из воеводств, и особенно к дипломатам.
   - Ра-ад вид-деть  вас,  пан  по-олковник!  -  произнес  гетман,  увидев
Хмельницкого.
   На этом приеме между турецким послом и генеральным писарем  украинского
реестрового казачества Богданом Хмельницким завязался деловой  разговор  о
казацко-турецких отношениях в новых условиях, когда неизмеримо возрос  вес
украинского казачества в польском государстве.
   В обострении турецко-казацких отношений  турецкий  посол  винил  только
казаков. Богдан Хмельницкий и  не  отрицал  этого,  но  со  своей  стороны
заявил:
   - Возможно, есть и наша вина... Но мы должны улучшить наши обостренные,
в   прошлом   добрососедские   отношения!   Ведь   ваш    же    приблудный
престолонаследник мутил воду... Мы хотим  знать  мнение  дивана  по  этому
вопросу. Речь идет о добрососедских мирных отношениях между двумя народами
- страны полумесяца и  Приднепровья  Украины.  Мы  должны  договориться  и
прекратить набеги на селения соседей. Именно об этом я и буду  говорить  в
казацком Круге. И сразу же по возвращении, если к тому времени  казачество
будет уведомлено о согласии дивана.
   -  Я,  слуга  благословенного  аллахом  султана,  тоже   не   собираюсь
задерживаться в Варшаве. А весной мы, по милости аллаха и  воле  падишаха,
рассмотрим  предложение  наших  беспокойных  соседей.   Но   диван   может
рассмотреть это дело только тогда, когда получит от казаков дары и твердые
заверения.
   Беседу  вели  на   турецком   языке,   чтобы   не   подслушали   слуги.
Разговаривали,  словно  случайно  встретившиеся  собеседники,  стоя  возле
высоких столиков  с  вином  и  с  закусками.  Польское  королевство  умело
угостить дипломатов!.. Конецпольский тоже не нуждался в толмаче, поскольку
сам неплохо владел турецким языком. И он с удовольствием  прикладывался  к
бокалу с любимым венгерским  вином  и  при  этом  награждал  гостей  своей
чарующей улыбкой.
   Богдан не возражал против условий,  поставленных  турецким  послом,  но
считал, что для  этого  необходимо  полное  согласие  украинского  народа,
выраженное казацким Кругом...



2

   В день отъезда никто не обращал внимания на  то,  куда  ходит  казацкий
писарь, с кем он прощается и  какие  ведет  разговоры.  Несколько  раз  он
подходил и к  сотне  чигиринцев,  которая  сопровождала  Ивана  Сулиму  на
позорную   казнь.   Казаки   робко    отвечали    Богдану    Хмельницкому,
интересовавшемуся, когда они выезжают из Варшавы и по какой  дороге.  Ведь
они разговаривали с войсковым писарем: будет ли он бранить их  за  службу,
упрекать за Сулиму?
   После холодного  приема  королем  казацкие  полковники  какое-то  время
бесцельно бродили среди  приехавших  на  сейм  шляхтичей.  Польный  гетман
Николай  Потоцкий  многих  из  них  поставил  во  главе  сотен  и   полков
карательных войск, отправлявшихся на Украину.
   Богдан разузнал и об этом. Ему  стало  известно,  что  некоторые  части
реестровых казаков сами избирают себе полковников, что на Украине  до  сих
пор еще бурлит, как уха в  котле,  ненависть,  постепенно  нарастает  гнев
народа!
   - Надо бы убедить казаков... - тоном приказа говорил он чигиринцам. - И
так  слишком   много   голов   безрассудно   потерял   наш   народ   из-за
недальновидности своих  вожаков.  Похоже  на  неравную  схватку  с  пьяных
глаз... Так и передайте полковнику Скидану. Весной соберем  Круг  казацких
старшин. Прежде всего мы должны объединить вооруженные казачьи силы. Но  и
о землепашцах в хуторах и  селах  не  надо  забывать.  Пора  дать  бедной,
многострадальной земле настоящего хозяина! Так и передайте: слишком  много
хозяев развелось на украинской земле!..
   - Реестровцам тоже передать? - осмелился спросить подхорунжий сотни.
   - А почему бы и нет? Передайте и реестровцам. Я имею в виду  украинский
народ, живущий как в селах, так и... в городах! Не  все  же  и  реестровые
казаки перестали быть детьми своего края.
   Подхорунжий пугливо озирался, боясь, как бы не услышал кто-нибудь  этих
загадочных слов войскового писаря. Они звучали как притча, произнесенная с
амвона священником чигиринской церкви!..
   В день отъезда, уже будучи в полном  снаряжении,  Богдан  встретился  с
донскими  казаками,  тоже  приглашенными  на  всепольский  сейм.   И   они
прослышали о том,  что,  по  совету  коронного  гетмана,  на  сейме  будет
решаться вопрос о войне с Турцией. Донские  казаки  собирались  поддержать
предложение гетмана.
   - Назрулла, друзья мои, - завел Хмельницкий с донцами разговор о  своем
побратиме, - дороже мне родного брата! Такой пригодился бы и на Дону, да и
в Московии... Душа  болит  за  него,  моего  побратима.  Каким  прекрасным
казацким сотником был. И море знает, и оружием хорошо  владеет.  Он  жизнь
свою готов отдать за правду, мстя кровожадным султанским янычарам, которые
замучили его жену и умертвили детей. Все это учел посол султана.
   Донские  казаки  дружески  улыбались  Богдану,  пожимая  ему  руку.  По
привычке степняков оглядывались  по  сторонам,  по-казацки  же  ничего  не
ответили полковнику-писарю.
   - А сам-то турок... как бишь его... Назрулла,  что  ль?..  мог  ведь  и
заартачиться.
   - Не заартачился же, потому что крепко закован  в  цепи!  Назрулла  наш
человек, казак. Из турецкой неволи меня освободил, рискуя жизнью. А теперь
его самого... Вон Скидана уже и  отпустил  пан  староста.  То  ли  счастье
казака, то ли тут какая-нибудь ловушка...
   После  этой,  казалось  бы,  случайной  встречи  с  донскими   казаками
Хмельницкий с Карпом Полторалиха снаряжали лошадей, готовясь к отъезду  из
Варшавы. Карпо недовольно что-то ворчал, подтягивая подпруги и  привязывая
сумки. Богдан иногда подсматривал на троих чигиринцев, которые уже  готовы
были к отъезду и ждали его с Карпом. Вдруг Карпо Полторалиха в присутствии
их довольно резко заявил:
   - Не годится мне,  мурлу  нереестровому,  пан  полковник,  быть  джурой
войскового писаря!.. Хватит, побаклушничал на Днепре! Вон  донские  казаки
приглашают. Подамся еще на Дон!
   А сам с тревогой думал, что скажет Богдан. Карпо всего ждал от него, но
только не такого искреннего удивления.
   - На Дон? Да ты что, белены объелся?. Днепра тебе мало?.. Побратимы  же
мы с тобой! А в реестр... Да пропади он пропадом, так уж трудно,  что  ли,
вписать мне тебя в реестр? Как причаститься в великий пост!.. Своя рука  -
владыка. Сразу же и запишемся, как только вернемся. Выбрось это из головы.
Да что пани Мелашка скажет?
   Карпо резко повернулся, но  задержался  на  мгновение,  выслушивая  эти
упреки. И пошел к своему коню, не сказав больше ни слова. Даже подоспевшие
в это время гусары коронного гетмана и немецкие  рейтары,  которые  должны
были сопровождать казацкого писаря за пределы Варшавы,  осудили  поведение
неблагодарного джуры.
   Хмельницкий спокойно отнесся к  этой  неожиданной  и  странной  выходке
своего побратима джуры. В обеденную пору, в сопровождении трех чигиринских
казаков, подобранных самим же Карпом из всей сотни, выехал на Белую Русь.



3

   Солнце ранней осени своим скупым теплом согревало утомленных  путников.
С живописного пригорка междуречья  Кривонос  увидел  остроконечные  купола
амстердамской "Новой кирхи".
   Она возвышалась над другими многочисленными готическими строениями, над
подвижными стайками голубей, которые, расставив крылья, казалось, нежились
в лучах солнца. Он, усталый, стоял, словно зачарованный  тишиной,  любуясь
мирным, чарующим пейзажем.  Казалось,  на  глади  морского  залива  играли
отблески от большого креста кирхи, освещенного лучами заходящего солнца. А
Кривонос на изнуренном коне, в поношенной рыцарской одежде,  с  саблей  на
боку и с новейшим мушкетом за плечами, был только воином! Воином,  который
не бросал оружия, не снимал с плеч лука  и  сагайдака  со  стрелами.  Даже
приехав в эту далекую приморскую столицу  с  мирными  намерениями,  он  не
бросал оружия.
   И когда  Кривонос  обернулся,  чтобы  поделиться  чувствами  со  своими
спутниками, он невольно замер. Кружившиеся над храмом  голуби  -  вестники
радости!..
   Из-за дубового перелеска в междуречье показалась когорта всадников.  Не
узнать их казаку нельзя, как близких его  сердцу  людей.  Да  и  ошибиться
Кривонос не имел права! Вот уже в течение двух недель он бежит  от  войны,
беспрерывно оглядываясь, ища глазами своих друзей, с которыми скитался  на
чужбине.
   Только теперь его догоняют друзья партизаны! Более трех десятков воинов
насчитывалось  в  этом  отряде  -  казаков,   поляков,   чехов,   отважных
итальянцев, испанцев  и  немцев.  Окинув  взглядом  стоявших  рядом  своих
друзей, Максим сказал совсем не то, чем хотел порадовать их, когда впервые
заметил солнечные отблески на крестах амстердамских храмов.
   - Друзья, братья! - воскликнул Максим.
   И он, словно библейский старец, гнал своего коня  навстречу  заблудшим,
как и сам, братьям, сыновьям. Друзья не изменили ему!
   Соскочив с коня, бросился обнимать каждого из них, громко выражая  свои
чувства. Радость переполняла сердце Кривоноса, истосковавшегося в  далекой
северной стране...
   Вдруг он  умолк,  в  груди  похолодело,  руки  опустились.  Его  друзей
окружили около десятка карабинеров, голландских воинов!
   - Что это? Плен без войны? Ведь мы...
   - Всякое бывало, брат Максим...
   - А теперь вот они говорят, что мы интернированы... -  сказал  один  из
итальянцев.
   -  Хорошее  словечко  придумали.  Но  ведь  вы  вооружены...  -  сказал
Кривонос, которому не хотелось верить этому сообщению.
   - Только сабли оставили, брат Максим! А  самопалы  наши  себе  забрали.
Даже пистоли отобрали, проклятые.
   - Вот вам,  казаки,  и  свобода...  -  тяжело  вздохнул  атаман  Максим
Кривонос, посмотрев на шпили соборов и  на  кружащих  в  небе  голубей.  -
Интернированные!



4

   Горстка лисовчиков наконец остановилась  на  отдых  в  перелеске  возле
Амстердама, на берегу морского залива. Здесь  они  попрощались,  словно  в
последний раз, с интернированными Кривоносом и  Себастьяном  Стенпчанским.
Правительственные карабинеры отобрали у них огнестрельное оружие,  оставив
только сабли и луки со стрелами, и отправили их вместе с Вовгуром в город.
Офицер голландского отряда был уверен, что без своих командиров оставшиеся
лисовчики никуда не убегут. И  весь  свой  отряд  послал  сопровождать  их
атаманов.
   - Может быть, это к лучшему, Максим, - сказал Стенпчанский,  когда  уже
въехали в город.  -  Не  придется  блуждать  по  улицам,  разыскивая  этих
герцогов.
   - Без оседланного коня,  наверное,  еще  свободнее  будет...  -  горько
усмехаясь, ответил Максим.
   - Так... может, убежим. Ведь сабли-то при нас!
   - Не стоит! Ведь мы прибыли в эту... свободную страну  поменять  оружие
на мирный труд...
   Вспомнил Максим и напутственные слова  друзей,  оставшихся  в  лесу,  в
лагере интернированных: "Попросите, братья, убежища, по только не службы в
войске, пропади она пропадом! Ремеслом бы  каким  заняться.  Опять-таки...
герцоги, хотя и голландские, холера бы их взяла..."
   "А это уж как пофортунит", - смеясь, сказал озабоченный Стенпчанский.
   Благоразумные амстердамцы должны были бы без расспросов понять, что  за
воины и с какой войны прибыли в их столицу.  Но  Голландия  тоже  была  на
военном положении. На подступах к городу стояли заставы. Воинов задержали,
чтобы выяснить, не являются  ли  они  разведчиками,  шпионами  иезуитской,
венско-варшавской  коалиции.   И,   как   недругов,   повели   во   дворец
амстердамского герцога Оранского. Кривонос и Стенпчанский  были  утомлены.
Но они приосанились, подкрутили усы,  поправили  шапки.  Хотели  предстать
перед герцогом не бродягами, а степенными людьми.
   С  еще  большим  подозрением  отнеслись  к   странным   "парламентерам"
дворцовые слуги герцога. Всем своим видом они резко отличались  от  воинов
их страны. Они не были похожими ни на шведов, ни тем более на французов. У
обоих за спиной висели колчаны  со  стрелами  и  гибкие  луки.  Суровые  и
стройные, с опущенными вниз роскошными усами, они напоминали крестоносцев.
Один из них нервно постукивал пальцами по рукоятке кривой турецкой  сабли,
второй же, как  настоящий  старинный  рыцарь,  придерживал  рукой  тяжелый
палаш.
   Сопровождавший Кривоноса и Стенпчанского офицер представил их дворцовой
охране как жолнеров Польского королевства, и те свободно пропустили их  во
дворец. Но стоявшие у дверей парадного входа во внутренние  покои  герцога
слуги задержали гостей-воинов.
   В этот момент в дверях  появился,  выходя  из  покоев  герцога,  то  ли
столяр, то ли маляр. На  нем  был  испачканный  красками  фартук,  в  руке
какой-то небольшой топорик. Он сразу же обратил внимание на воинов в такой
необычной униформе. Во дворе  он  увидел  их  коней  и  джуру,  окруженных
дворцовой охраной. На взмыленных лошадях - турецкие седла.
   - Что это за воины? - спросил вышедший у офицера.
   - А мы... парламентеры от украинского и польского вольного войска! - не
задумываясь, вместо офицера, ответил на ломаном латинском языке Кривонос.
   - От украинского и польского войска? Что же это  за  войско?  -  с  еще
большим  интересом  спросил  маляр,  коверкая,  как  и  Кривонос,  язык  и
осматривая воинов с ног до головы.
   "Парламентеры" переглянулись. Стоит ли им отвечать первому  встречному?
К тому же офицер уже ушел в покои герцога, откуда только что вышел мужчина
с  топориком.  Стенпчанский  решительно  направился  следом  за  офицером,
пререкаясь с задержавшей его стражей.
   - Мы называемся лисовчиками, добрый господин, -  любезно  объяснял  тем
временем незнакомцу Кривонос. - Не лисовиками,  а  лисовчиками,  по  имени
первого командира этого свободного войска. Нас называли  еще  элеарами.  А
просто говоря, мы свободные воины с Украины и Польши. Переправились  через
Дунай, пересекли и другие реки Европы, как и ваш Рейн. Теперь направляемся
к его милости господину герцогу...
   -  Великолепно!  Очевидно,  офицер  сейчас  и  докладывает  о  вас  его
светлости герцогу Оранскому. А я... тоже  свободный  человек,  хотя  и  не
воин. Я художник Рембрандт, расписываю покои герцога!  -  так  же  любезно
представился он Кривоносу. И обратился к слугам:  -  Так  пропустите  этих
рыцарей к его светлости!
   Как раз в этот момент из герцогских покоев в  сопровождении  придворных
слуг вышел офицер. Он решительно и не совсем вежливо сорвал с Кривоноса  и
Стенпчанского гибкие луки, колчаны со  стрелами  и  отдал  их  карабинеру,
потом кивнул головой, приглашая их войти  в  открывшуюся  дверь.  Художник
дружески похлопал Кривоноса по  плечу,  любуясь  им.  Он,  уже  как  своих
близких знакомых, проводил глазами лисовчиков.



5

   В  большом  зале  Кр