оминаниями, и радовала теплотой.
   - Да, матушка, пал отец на Цецорском поле, а я... - И  запнулся.  Стоит
ли бередить сердечные раны?
   Хозяйка, как и полагается при упоминании о покойнике, всплеснула руками
и замерла в ожидании, что же кроется за этим "а я"...
   - Из неволи я. Из турецкого плена возвращаюсь,  матушка.  Спасибо  пану
польному гетману, не пожалел для меня коня... - признался Богдан.
   - Из нево-о-ли, ах ты боже мой, слыхали и мы про это горе! Так  заходи,
сынок, заходи... Митрофан, слышишь, накорми  коня,  а  то  гость  с  такой
дальней дороги к нам прибился! - крикнула, приоткрыв дверь.
   Только в хате, сев на длинную скамью  возле  стола,  Богдан  облегченно
вздохнул. Хозяйка принялась готовить ужин, время от времени  поглядывая  в
окно: что-то долго загулялась ее дочь Орина.
   - Гусары так и  шныряют  возле  Роси.  Даже  в  Переяслав  заскакивали,
проклятые, будто борзые,  выслеживают  нереестровых  казаков.  Четыре  дня
толкались и у нас, в Белой Церкви. Сказывают люди, что и в бой вступали  с
казаками под Киевом... А у девчат только посиделки на уме, чтоб  им  пусто
было. Им только бы в штанах, да еще со шпорами на сапогах, звенящими,  как
цепь у собаки на шее. Что им, озорницам, филиппов пост!
   - Под Переяславом, говорите, были  вооруженные  стычки  с  гусарами?  -
будто очнувшись, переспросил Богдан.
   Как же он сам до сих пор не вспомнил об этом городе? Там же бабушка его
жила! Переяслав! До сих пор, когда  закроешь  глаза,  словно  живая  стоит
перед ним Ганна, сестра купца.  То  маленькой  девочкой  семенит  ножками,
приглашая в хату. А то, как невеста перед сватами, стоит, краснеет и вдруг
обожжет поцелуем, как огнем.
   - И в Переяслав наведывались... - ответила хозяйка дома, хлопотавшая  у
печи.
   - Когда это было? Приснилось тебе, что ли, старая? - насмешливо  сказал
муж, только что вошедший в хату.
   - Как это - приснилось? Ведь было! - обиделась хозяйка.
   - Так расскажи, если знаешь.
   Хозяин отряхнул шапку.
   - Снег пошел, казаче. Коня я  рассупонил  и  прикрыл  попоной.  Немного
пожевал гнедой овса, да и лег на  свежую  подстилку...  А  про  Переяслав?
Вспомнила старуха, как молодой была... - И засмеялся, стараясь  переменить
тему разговора.
   В заплатанном  казацком  жупане,  в  сморщенных  постолах  с  ременными
шнурками, старик уже не был похож на казака, хотя до  сих  пор  еще  носил
шапку с башлыком. У него не было ни оселедца на полысевшей, седой  голове,
ни усов. Постриженная седая борода, словно стерня, еще больше старила его.
Подошел к столу, оперся о него обеими руками  и  пристально  посмотрел  на
гостя.
   - Про Переяслав, казаче, вспомнила старуха потому, что оттуда  заходили
к нам двое или трое казаков со старшиной... - Старик  закашлялся,  вытащил
из-за пояса кисет.
   - Да говори уж, а  то  тянешься  к  нему,  как  к  причастию.  Кто  его
придумал, это иродово зелье! Задохнешься, как поросенок в корыте, тьфу!
   - Плюй, старуха, так-то оно лучше... А-ап-чхп!  Атаман,  скажу,  твоих,
хлопче, лет. Жаловался, что и не пошел бы в казаки, если бы  не  заставили
королевские прихвостни идти воевать под Хотин.
   - Тьфу ты, сдурел! Да  разве  можно  так  при  людях...  -  возмущалась
старуха.
   - Так и есть, прихвостни, казаче. Иди воюй - и все  тут,  хотя  у  тебя
другие дела есть. Сколько этих казаков прошло  через  наш  двор!  Дня  три
стояли у нас и переяславские. Что было, боже мой!
   Богдан слушал  старика,  как  в  детстве  сказку.  Чигиринцы.  Лубенцы.
Переяславцы. Хотел поподробнее расспросить, но боялся прерывать старика.
   - ...А однажды целой ватагой заехали. Десятка три конных и  пеших.  Все
наши, да и я лубенский, еще Наливайко  помню...  -  И  старик  восторженно
хлопнул себя по колену рукой.  -  Вот  это  были  казаки,  нашей  закваски
хлопцы! Однажды, говорю, навестили... это уже летом  было,  а,  Степанида?
Сулиму знаешь, казаче?
   - А как же, отец! Сулиму Ивана, да не знать! Это наш,  чигиринский.  Не
было ли с ним молодого казака по имени Карпо?
   - Как же, был! Дитя в образе казака, такого не забудешь.  Вымахал,  как
осокорь, стройный, ловкий. Ходит без шапки, кунтуш без воротника, а уж  за
словом в карман не полезет! "Иду, говорит, до мамы  блинов  поесть,  а  то
паны мамалыгой  совсем  закормили".  Чудной,  а  такой  разумный,  ему  бы
старшиной или писарем быть!
   - Говорите, отец,  они  поехали  в  сторону  Терехтемирова?  -  спросил
Богдан, вздохнув.
   - Кто? Казаки? Те, что с переяславскими  заходили  да  вяленой  таранью
угощали? Они давно уже были, вот и сенца  завезли.  А  эти,  крапивенские,
когда они были?
   - Тьфу ты, беспамятный, этот же  Карпо  вместе  с  Сулимой  заезжали  в
петров пост, и не с крапивенскими, а с запорожцами, - уточнила старуха.
   -  Знаю  я  этого  казака,  матушка,  -  засмеялся  Богдан,  с   трудом
разобравшись в путаном рассказе стариков.
   - Догоняешь кого, казаче, или тех... вояк гетмана Конецпольского ищешь?
   - Своих догоняю, отец.
   - Тогда держи путь на Терехтемиров, там найдешь.



3

   Вечерело, падал, точно сеялся сквозь сито, мелкий снег. Мороз  крепчал,
начинало пощипывать за нос и уши, особенно на ветру.
   У двора терехтемировского казака, где когда-то ночевал, Богдан соскочил
с коня. В нос ударил едкий  лошадиный  пот.  Изнуренному  за  эти  недели,
полуголодному коню нужен был отдых и хороший корм.
   Перебросил через голову коня поводья, но не разнуздал его. Забыл?  Нет,
не забыл, а просто соображал, что ему делать дальше в этом тесном казацком
городе. Он представлял себе город таким, каким видел его в ту летнюю пору,
когда приезжал  сюда  на  собственном  коне,  да  еще  и  в  сопровождении
прославленного Максима, перед которым гостеприимно открывались все  двери!
Примут ли его теперь здесь? И Богдан не  заехал  во  двор,  а  остался  на
улице. Ноги у Богдана онемели, в спине словно кол торчал, и  он  с  трудом
двинулся с места, разминаясь. На улице  еще  встречались  казаки.  Но  они
быстро исчезали. Окликнуть бы, заговорить с ними. Но Богдан не решался.
   Усталость, точно хмель, болью отдавала в висках, а тут еще всякие мысли
навязчиво роились в голове... "Аллагу акбар..." Почти три года  вычеркнуты
из жизни! Но можно ли вычеркнуть  из  памяти  унизительное  путешествие  к
Мах-Пейкер и такую милую  девушку  с  глазами-жаринками,  чуть  прикрытыми
кисеей! Фатих-хоне. Фатих, Фатьма! Хоне - девушка... И - "Terra  movet!.."
Справедливо сказал мой добрый падре Битонто, что "содрогается  земля"  под
ногами! Содрогалась она и тогда, когда улыбалась ему Фатих-хоне. С мольбой
простирала к нему руки. И,  словно  из  небытия,  выплыл  образ  льстивого
кади-аскера. Разве в нем осталось что-нибудь от справедливого судьи-воина,
когда  он  думал  лишь  о   том,   как   угодить   честолюбивой,   грязной
султанше-матери?.. Исламский Стамбул и в нем - праотец  из  не  написанной
еще Новейшей хартии - Кириилл Лукарис и... мусульманин Назрулла!
   Богдан, ведя в поводу изнуренного коня, задумавшись, спускался с холма.
   Впереди стонал уже затягивающийся ледяной коркой, но еще  не  замерзший
Днепр. Еще на холме он слышал, как  скрежетали  льдины.  На  берегу  стоял
обледенелый паром, а мимо него, словно кружась в танце, проплывали ледяные
глыбы, которые, казалось, хохотали, издеваясь над опоздавшим на  переправу
казаком.
   Взглянул  на  противоположный  берег  Днепра,  окутанный  мраком.  Туда
подсознательно рвалась его душа! В этом порыве чувствовался зов молодости,
протест, возмущение против немилосердных ударов капризной судьбы.
   - Переправляться думаешь, казаче? - вдруг услышал  он  голос,  выведший
его из задумчивости. Живой человеческий голос! Откуда взялся  этот  казак?
Или, может, он украдкой спустился следом за ним с холма?
   - В  Переяслав...  -  поспешил  ответить,  оторвавшись  от  нахлынувших
воспоминаний.
   Незнакомец засмеялся, указав рукой на  обледеневший  паром  и  покрытую
льдинами реку:
   - Как же ты переправишься в Переяслав, казаче? Разве не  видишь,  какое
по Днепру плывет сало?
   - Сало?
   Впервые услышал Богдан, что и лед казаки называют салом. И улыбнулся.
   Только теперь он присмотрелся к казаку.  Да  это  же  подросток,  а  не
казак! Легонькая одежонка на нем, в такой долго  не  погуляешь  на  берегу
замерзающей реки, да  еще  при  таком  пронизывающем  ветре.  Юный,  почти
ребенок, впервые нацепивший на себя слишком длинную для него саблю.
   - Кто же ты  и  что  тут  делаешь,  казаче?  -  мирно  спросил  Богдан,
почувствовав, что его начинало лихорадить. Неужели снова простыл?
   - Казак, в гошпитале лежу тут. Почти целых три недели заживала дыра вот
тут, в боку, - показал он правой рукой на левый бок.
   - Где же это тебя? Да... как зовут, а то разговариваем вроде чужие.
   - Разве казак чужой  казаку?  Гейчурой  прозвали  меня.  А  я  -  Роман
Харченко, родом из Голтвы. Вместе с отцом на войну  под  Хотин  ходили.  А
теперь...
   - Отца заменил? - прервал его Богдан.
   - Отца! Убили его. А ты случаем  не  из-под  Хотина?  Много  там  отцов
полегло. Сам теперь я стал  казаком  вместо  отца.  Гусары  Конецпольского
недавно сбили меня с коня под Васильковом, вот казаки и  привезли  сюда  в
гошпиталь. Теперь хоть плачь, хоть танцуй на холоде! И коня потерял в  той
схватке.
   Судьба этого юноши напомнила  Богдану  его  собственную  судьбу.  Почти
таким же подростком и он несколько лет назад вырвался в морской поход.
   - Домой пойдешь или как? - спросил Богдан, отвлекаясь от воспоминаний.
   - А что дома? С матерью живут еще две сестры. Маленького Василька турки
схватили. Пропал хлопчик.  Чем  я  могу  помочь  теперь  матери?  На  Сечь
казаковать пойду, что ли? Вон казаки снова за дело берутся.
   И Богдан увидел в Гейчуре себя. Что-то тронуло  его  душу.  Юноша  стал
подпрыгивать на месте, чтобы согреться. Казалось, что он  вот-вот  побежит
по темному взгорью прямо в Терехтемиров. Богдан тоже посмотрел на взгорье.
Прибрежные кручи казались черными пастями.
   - У тебя, Роман, есть где ночевать или так и будешь ждать, покуда Днепр
замерзнет?
   - Если бы не гошпиталь... Я топлю  там,  ношу  воду.  Казацких  старший
собралась уйма, судьбу приднепровских людей решают... А Днепр,  сказывают,
только в конце филиппового поста, а может, и к святкам льдом покроется.
   И они вместе пошли в  Терехтемиров.  Молча  поднимались  на  взгорье  и
присматривались к дороге. На  возвышенности  начинались  хаты,  окруженные
садами. Богдан узнал местность - тогда он тоже со стороны Днепра въезжал в
Терехтемиров. Узенький переулок, двор,  окруженный  тополями,  из  густого
вишенника едва виднеется хата с белыми стенами.  Конь  вздрогнул,  бряцнул
стременами. Холод стал пробираться и под кунтуш Богдана.
   - Тут я ночевал когда-то у казака, - произнес как ответ  на  молчаливый
вопрос Гейчуры.
   - А-а. Ну, так я пошел в свой гошпиталь.
   - Погоди, как же мы... Так, может,  завтра  зайдешь?  Я  тут  попрошусь
переночевать, - забеспокоился Богдан. Как нужна была ему эта первая  живая
душа, которую он встретил в  Терехтемирове.  Отец  погиб,  мать...  -  Так
зайдешь? Моего отца тоже... под Цецорой. А я вот из турецкой неволи...
   - Тьфу, из неволи, а... молчит. Так я забегу - может, хозяев  разбудить
придется. Говорят, хороший  казак  тут  живет.  У  него  всегда  чигиринцы
останавливаются... Ты подумай, из неволи!



4

   А в Терехтемирове казаки кричали, спорили, доискивались правды,  тешили
себя надеждами на лучшее будущее. Не следовало бы Роману  сейчас  сообщать
такую новость:
   - Чигиринский казак,  сын  подстаросты  Богдан,  вырвался  из  турецкой
неволи! Служил у Потоцких. Польный гетман  Конецпольский  хотел  задобрить
его. Коня оседланного подарил ему. Во!
   - Конецпольский подарил коня  сыну  подстаросты?  А  говорили  -  казак
растет, сын такой матери...
   - В иезуитской коллегии учился, как и эти Конецпольские. Прямая  дорога
в ксендзы! Видел!.. Гетман конем не поскупился!  Коронные  за  спасибо  не
будут дарить нашему брату коней...
   Роман  пожалел,  что  поторопился  с  новостью.  В  Терехтемиров   ведь
съезжаются обозленные  казаки,  встревоженные  атаманы.  Именно  с  такими
встретился наследник  султанского  престола  Яхия.  Прошел  слух,  что  он
наконец  выехал  из  Киева  и  собирается  заехать  сюда.  Сам  митрополит
сопровождает Яхию до Терехтемирова.
   Богдан  обрадовался,  что  сможет  встретиться  с  владыкой.  Обласкает
батюшка сироту, а может, и пожурит. Владыка поможет ему стать на  ноги  на
родной приднепровской земле. Получив медальончик Лукариса, посоветует, как
вести себя, чтобы найти общий язык с казаками.
   И... в ту же ночь заболел,  а  к  утру  началась  горячка.  Он  бредил,
рассказывая в горячке о своем трудном пути на  подаренном  гетманом  коне.
Добрая хозяйка, как за сыном, ухаживала за больным.  У  него  не  было  ни
денег, ни харчей - ни для себя, ни для коня.
   Конь, понятно, накормлен и напоен, хозяин любит скотину. А  с  Богданом
не разговаривает. То ли подозрение какое закралось, или просто надоели ему
частые заезды казаков. Только хозяйка ласкова  с  ним,  как  родная  мать,
переживает, что он плохо ест, и часто прикладывает руку ко лбу - нет ли  у
него жара.
   - Кажется, сынок, переборол ты лихорадку. А то горел весь! Бери  оладьи
с кислым молоком, тебе надо есть да  есть.  Вишь,  как  запали  глаза.  Да
побрился бы, хоть на казака станешь похож, а не на монаха.
   Значит, и она слыхала эти разговоры. Монах, правда,  не  ксендз.  Но  к
казакам с такой славой и не показывайся...
   С какой благодарностью прислушивался Богдан к сердечным словам хозяйки.
Она рассказала ему о том, что у нее тоже есть дочь, которая вышла замуж  и
живет теперь на Кумейковском хуторе. Порой грустит, тревожится  о  том,  с
кем придется ей век доживать. Вот забрать бы ее к себе на хутор...
   Так и не удалось Богдану встретиться с владыкой Иовом  Борецким,  чтобы
вручить ему патриарший медальон - свидетельство того, что  и  в  неволе  у
пего был настоящий наставник и благодетель!
   Очень торопился отец Нов. Через Романа передал ему свое благословение и
советовал ехать в Киев.  Известно  ли  митрополиту,  на  чьем  коне  ездит
благословленный им невольник? Если бы узнал, вряд ли благословил бы,  а  о
родительском совете и говорить не приходится.
   На девятый день  своего  пребывания  в  Терехтемирове  Богдан  собрался
уезжать. Роман  Харченко  охотно  согласился  сопровождать  выздоровевшего
Богдана до Киева. Зима, на душе холод, и одному было страшновато трогаться
в путь.
   - Хороший ты, Роман, хлопец.
   - Может, и хороший. Ты тоже понравился мне! Только... я бы не взял коня
от польского шляхтича, хотя он и гетман. А если бы и взял,  то  не...  как
милостыню. Вон как напал на нас под Киевом. Жив буду - не прощу...
   - Не взял бы? Если бы даже  из  плена  домой  добирался?  -  допрашивал
Богдан, почувствовав, как больно разит его  и  этот  новый  друг.  Казаки,
старшины в Терехтемирове по-своему решают судьбу казачества,  а  может,  и
края. Поэтому им легче и о разных  гетманских  подарках  судить.  А  зачем
этому сироте отравлять свою душу из-за какого-то гетманского коня?
   - Ну, так что?.. Ежели  захотелось  домой,  так  и  пешком  дойдешь,  -
досаждал ему Роман Гейчура.
   Богдану надо во что бы то ни стало встретиться с митрополитом Борецким.
   "Дался им этот конь - гетманский подарок.  Ну,  дал  мне  его  шляхтич,
поляк, даже гетман, - возмущался Богдан. - Своего коня-то я оставил еще  в
Кракове, когда был там вместе с Хмелевским. Конь заболел, ну и  взяли  его
на хозяйский двор... "Надеюсь, пан Хмельницкий не  откажется...  от  моего
подарка - оседланного коня?.."
   - Будь он  проклят!  -  вслух  произнес  Богдан,  закончив  бриться.  -
Вернуть?.. "Дзенькую бардзо, як бога кохам..." -  лезла  в  голову  всякая
всячина.
   Не пришлось Богдану побывать на совете казаков, не увидел  он  и  Яхию,
намеревавшегося  объединить  крымчаков  с  казаками.  Поэтому  Хмельницкий
старался поподробнее расспросить у казака-хозяина:
   - Что же, видели вы Яхию, похож он на султанского сына?
   - Где там, к черту, похож на  султанского  сына!  Проходимец  какой-то.
По-гречески чешет, только слюна брызжет. Какой из  него  турецкий  султан?
Глаза, правда, навыкате, да и носище такой, что  любой  турок  позавидует.
Только ручки нежные, как у  панской  горничной,  все  пальцы  в  перстнях.
Снится ему султанский трон, как лисе курятина. А казакам что, им  лишь  бы
платили не так, как на королевской службе... Крымчаки тоже затевают  войну
с султаном.
   В воскресенье на рассвете Богдан в сопровождении Романа выехал в  Киев,
чтобы встретиться там с митрополитом.  Поблагодарив  хозяев,  пообещал  на
обратном пути заехать к ним и рассчитаться за уход и корм коню.
   С Романом договорились ехать в седле  по  очереди:  после  езды  верхом
хорошо размяться, "согреть ходьбой душу".
   - Именно душу и бережет человек, чтобы жить, - вслух рассуждал Гейчура.
- Ноги что? Размахивай ими,  на  то  они  и  даны.  А  душа...  всю  жизнь
стремится  она   улететь   от   тебя,   дурака   неотесанного,   к   богу.
Терехтемировский батюшка говорит: "Грешной жизнью, яко тернием, душу  свою
от праведныя стези сбиваешь..." А разве не собьешь ее, коль каждый шляхтич
преграждает тебе путь этими кровавыми  "терниями"  да  чертополохом?  Отцу
Исаю хорошо, "тернии" его не беспокоят.
   - Ну хорошо, Роман. Теперь ты садись на коня, а я пройдусь да о терниях
поразмыслю. Напрасно благочинный так настойчиво проповедует  нашему  брату
"тернии". Казацкой душе приходится преодолевать  такие  "тернии"  в  своей
горькой жизни, что даже ангелы  и  те  сбились  с  толку:  в  какой  самый
цветущий рай посадить нашего брата казака? Очевидно, пожив в  земном  аду,
будешь рад хоть какому-нибудь покою.
   - Когда помрешь? - заинтересовался  Роман.  А  потом  громко  захохотал
оттого,  что  Богдан  слишком  открыто  насмехался   над   богобоязненными
рассуждениями священника о душе.
   В обеденную пору они добрались до хутора на берегу Днепра, решив  здесь
отдохнуть и покормить коня. Новые  ворота,  за  ними  просторный  двор,  в
глубине которого стоял стог сена. У калитки их встретила молодая девушка в
легком праздничном наряде, вышедшая на лай собак.  Пригласила  путников  в
дом.
   - Думала, что наши из Триполья, с базара, вернулись... Заходите...
   - Так легко одета, смотри, чтобы из-за нас не простудилась, - заботливо
сказал Богдан, окидывая взглядом молодую хозяйку.
   Хотя девушка была еще совсем юной, но жизнь в казачьей семье научила ее
разбираться в людях. Она пригласила их к столу,  по-праздничному  угощала,
проворно бегая по хате. Богдан приглянулся молодой  хозяйке.  Худой  после
болезни, он вызывал сочувствие у девушки. Она рассуждала: хотя он и молод,
но ласковый, умный, и поговорить с ним приятно.  А  как  посмотрит  своими
лучистыми глазами, так сердце трепещет. Вот это казак!
   И девушка завидовала Чигирину,  куда  намеревался  ехать  Богдан  после
посещения митрополита Киево-Печерской лавры. Он тоже обратил  внимание  на
ее косы и бусы на шее, которые она впервые надела, как взрослая.
   "Хороший казак разглядит девушку и в лохмотьях", - говорила ей мать. И,
не привыкшая к  обществу  парней,  она  застеснялась,  смущенно  поправила
непокорную кофту на груди. Искренно приглашала "не гнушаться, заезжать"  к
ним. Богдан охотно обещал.
   - А как же, милая! Мимо такого гостеприимного  двора  стыдно  проехать!
Так тебя Ганной зовут? - допытывался, прощаясь, Богдан.
   "Тут бы и заночевать! - вертелось в голове, когда  выходил  из  хаты  в
сопровождении юной хозяйки. - Непременно заеду по пути из  Киева,  Ганнуся
ясноглазая!.."
   Горящими глазами следила девушка  за  Богданом  и  за  его  отдохнувшим
конем.
   У Богдана сильно забилось сердце,  ему  не  хотелось  уе