акитра!
   - Злые языки болтают, будто бы Гелена путалась с этим поручиком...
   - Всякие разговоры пошли, даже "кумушкой Хмельницкой"  дразнят  Гелену.
Может быть, это и к лучшему, не будут мешать мне  осуществлять  намеченные
планы... Я поручил уже Петру Дорошенко  и  моему  Тимоше  разузнать  о  ее
связях с поручиком, людей расспросить. Понял?
   - Понял, гетман. А  все  же  разреши  мне  этому  красавцу  Скшетускому
испортить его красивое личико своей саблей.
   - Испортишь ли ему личико, а мне все дело испортишь. Не  смей  трогать!
Поручик тоже неплохо владеет саблей, да  и...  некогда  тебе  этим  сейчас
заниматься. Тебе надо выехать в  полк.  Чует  моя  душа,  что  Калиновский
вот-вот нападет из Бара, если не на тебя, так на Нечая. А о Гелене...
   - Понимаю, не ребенок.
   И снова, как родные, трижды поцеловались. Гетман проводил полковника на
крыльцо. Петр Дорошенко и Тимоша держали его коня,  Брюховецкий  попытался
учтиво подставить ему стремя. Но Богун - казак! Он, как юноша, вскочил  на
коня и понесся, на ходу вставляя ноги в серебряные стремена.



12

   В воскресенье перед отъездом к  Степаниде  Гелена,  по  совету  женщин,
сходила  в  церковь.  Ганна  Золотаренко  снова  приехала  в  Чигирин,  и,
возможно, по ее наущению Гелена во всем  угождала  гетману.  Ведь  это  он
уговаривал ее принять православие.
   Богдан  слонялся  из  комнаты  в  комнату,  посматривая  на  празднично
накрытый стол. Он уже дважды подходил к столу  и  выпивал  из  серебряного
кубка водку, настоянную Мелашкой. Животворным  напитком  называла  Мелашка
эту водку. И  Хмельницкий  знал,  что  старуха  намекает  на  его  пожилой
возраст. Но он не сердился на старуху, пил "животворный" напиток, выпил бы
и "сердечный" или "от судороги". Сейчас и это почувствовала  Мелашка.  Она
зашла в столовую, поздоровалась с гетманом, поставила на стол закуску.
   - Долго держит батюшка в церкви. Тебе, Богдан, тоже не следует чураться
храма божьего, - с упреком сказала старуха. - Да, добрая Ганна Золотаренко
снова приехала с хутора помолиться в нашей церкви Спасителя; может,  и  на
масленицу останется у жены Вешняка.
   Богдан испытующе посмотрел на старуху.
   - Пригласили бы к нам на обед Ганну Золотаренко, хорошая женщина.
   - Вот я и говорю - хорошая. К нам относится, как к родным.
   - А в церковь мне нечего ходить. Ежели господь  бог,  тетушка  Мелашка,
уважает свой дом, так и мы, его слуги, учимся поступать так  же  и  должны
уважать свой дом. Ведь так, тетушка?
   - Где уж мне,  старухе,  знать  это?  Обвенчался  бы  ты  уж  с  Ганной
Золотаренко, что ли, вот и было бы с кем разделить печаль души. Вон и  пан
часовщик, вишь, торопится вместе с Геленой  пойти  в  церковь.  Спрашивал,
стоя у калитки, не собирается ли и пан гетман в церковь.
   - Вон как? - насторожился Хмельницкий.
   - То-то же. Турчанка, которая служит у пана часовщика, худо  отзывалась
о его госте шляхтиче. Не знаю, стоит ли рассказать  тебе...  Лучше  уж  на
исповеди батюшке расскажу...
   - О чем,  пани  Мелашка?  Ведь  в  святом  письме  я  не  хуже  батюшки
разбираюсь. Лучше уж мне откройте эти грехи, чем носить их в душе.
   Мелашка как-то сочувственно посмотрела на Богдана. Она была уже  совсем
дряхлая, морщинистая, потрепанная жизнью. До шестидесяти лет  еще  считала
свои года, а сколько еще прожила, забыла  и  счет.  Присела  на  скамейку.
Когда на звоннице ударили  колокола  на  "достойно",  сидя  перекрестилась
широким взмахом руки и снова заговорила, понизив голос:
   - Прости, господи, что же мне, старухе, в могилу уносить эту  тайну?  Я
всю жизнь ненавижу  их,  пакостных  шляхтичей.  Непоседливый  этот  гость,
говорила турчанка. Ночью где-то  гоняет,  пана  Грегора  обзывает  всякими
словами и к такому подбивает...
   - К чему? - спросил Богдан почтительно, присаживаясь возле старухи.
   - Турчанка, может, и недослышала, да и говорит она плохо  по-нашему,  а
уж панский язык и подавно с пятого на десятое понимает. Этот пан,  говорит
турчанка, уговаривает девку ехать, очевидно,  вместе  с,  ним.  Спрашиваю:
"Только уговаривает уехать или советует и что-то взять?"  Разве  втолкуешь
ей, турчанке? Я и сама вижу, что зачастила наша девка к часовщику. Чего бы
это? А потом подумала: ведь там гостит этот молодец. Не с ним ли снюхалась
она тогда, когда мы в монастыре спасались? И забеременела-то она тогда,  -
прости меня, боже праведный... А со вчерашнего дня не стало этой  турчанки
у часовщика. Появились какие-то хлопцы-джуры.
   - Джуры?
   - Да, джуры, Богдан. Файные хлопцы, услужливые. Один из  них  предлагал
мне серебряный крест какого-то Манявского скита. А я боюсь взять, -  вроде
хороший крест, да, может, джура этот колдун какой-нибудь. Что ты  скажешь,
Богдан, можно заколдовать крест святой, ты ведь святое письмо понимаешь?..
   - Нельзя крест заколдовать, берите этот манявский крест.
   Вдруг  раскрылась  дверь.  Гелена  остановилась  на   пороге,   услышав
последние слова отчима. Ее  щечки  с  ямочками  румянились  от  мороза,  а
голубые, как весеннее небо, глаза вдруг помутнели и будто позеленели. Она,
как видно, хотела что-то сказать - ее сжатые губы задрожали.
   Гелена повернулась и вышла, не сказав ни слова. Богдан  все  понял.  Он
подошел к столу, налил еще кубок водки,  выпил  и  закусил.  Только  тогда
пошел следом за Геленой.
   - ...Не оскорбила ли я вас, отец, отругав старуху? Надоела она  уже  со
своим  крестом,  всем  рассказывает.  Очевидно,  пошутил  какой-то  дурак,
насмехаясь над бабой...
   Гелена говорила и следила за отчимом: убедит  ли  его?  Она  собирается
уезжать, торопливо складывает свои вещи, беспокоится и  о  том,  чтобы  не
забыть взять гостинцы,  которые  Богдан  посылает  дочери  и  зятю  Ивану,
родному брату Данила Нечая.
   - Передашь Степаниде, да и зятю, что ждем их в  гости,  хотя  бы  после
масленицы.
   - Вы те собирались ехать в Белую Церковь, батюшка. Или передумали?
   - Разве только в Белую Церковь? Надо бы и к коронному гетману  поехать.
Да это уже моя забота, доченька. Не задерживайся  и  ты,  хлопцы  подождут
тебя там, с лошадьми, поскорее возвращайся.
   - Приехала с хутора пани Ганна Золотаренко. Ее приглашает  пани  Вешняк
на масленицу. Я обеих приглашала к нам на обед. Но они отказались, а  пани
Ганна будет обедать у Вешняка... Ну, я пойду, упрошу нашу  старуху,  чтобы
простила мне мою горячность. Как по-вашему, простит?
   - Не нужно. Стариков не просят, а уважают.  Мелашка  не  поверит  тебе,
Гелена, не надо. Поезжай с богом, а я сам...
   - Хорошо. Не простит меня, татусь. Клянусь, я не питаю зла  к  бабушке,
но она надоела мне со всеми этими  глупыми  блендами  [здесь:  разговорами
(польск.)].
   - А куда дел Горуховский турчанку? - вдруг спросил Богдан, словно и  не
слышал оправданий Гелены.
   И она сразу переменилась, и точно ветром сдуло ее спокойствие.
   - Турчанку? Не меня ли обвиняет эта старуха?
   Гелена в тот же миг стремительно убежала от саней, в которые собиралась
садиться. Богдан даже не успел понять, куда  и  зачем  она  побежала,  как
услышал в доме ужасный крик и шум. Ему показалось, что закричала  Мелашка.
Хмельницкий быстро вошел в дом. В дверях столкнулся с одной из служанок.
   - Что у вас тут случилось? Выедет ли Гелена сегодня со двора или нет? С
вами хлопот не оберешься.
   - Ах, батюшка, пан Богдан! Наша  бабуся  упала  на  макитру  с  тестом.
Голову разбила о черепки, вряд ли и живы уже.
   Богдан мгновенно вбежал в кухню. Следом за ним вбежали Тимоша с казаком
и несколько девушек-служанок. Посреди кухни в луже  крови  лежала  мертвая
Мелашка. Вокруг нее валялись черепки от большой  макитры.  А  возле  окна,
опершись на подоконник, тихо плакала Гелена. Она смотрела  в  обледеневшее
окно и не вытирала обильных слез, капавших из ее глаз.
   В кухню все прибывали люди, проталкивались мимо  хозяина,  стоявшего  в
дверях, и ужасались. Женщины  и  девушки  начали  голосить,  приговаривая.
Постепенно  поднялось  такое  рыдание,  от  которого  у  не  привыкшего  к
похоронным  обычаям  человека  волосы  дыбом  становятся.  Хмельницкий  не
выдержал.
   - Замолчите, воронье! - закричал он таким  голосом,  что  даже  мужчины
вздрогнули. - Завели тут волчью панихиду.  Пан  Брюховецкий!  Разберитесь,
что тут случилось, и сделайте все, что нужно, с покойницей, а  меня  прошу
не  тревожить.  У  жены  полковника   Вешняка,   кажется,   гостит   Ганна
Золотаренко, позовите ее с женщинами, чтобы помогла. А ты, Тимоша, скачи с
казаками за Мартыном, пусть приезжает хоронить мать.
   Богдан  подошел  к  Гелене,  которая  теперь  только  всхлипывала.  Она
испуганно посмотрела на отчима и снова разрыдалась. То ли  она  оплакивала
Мелашку, то ли свой давно забытый род. Кому  она  жаловалась  так,  горько
рыдая, какого утешения ждала  в  этот  момент?  Никто,  кроме  отчима,  не
разгадал бы, отчего так горько плачет девушка. Но Богдан в этот момент  не
задумывался над этим, потому что у него были свои соображения. Он взял  ее
за руку, повернул к себе и тихо приказал:
   - Иди, Гелена, тебе давно уже надо было  выехать.  Дни  зимой  коротки,
далеко ли уедешь до ночи.
   Так трагически закончила свой жизненный путь  Мелашка.  Всю  жизнь  она
ненавидела шляхтичей, не думала о себе, а жила  мечтой  о  свободе  своего
края. Полсотни лет мужественно служила семье  славного  казака,  помогала,
как могла, своему народу в его борьбе против шляхетского  рабства.  И  так
неожиданно ушла из мира сего.
   Хмельницкий ни у кого не расспрашивал, как это произошло.  Даже  позже,
когда кто-нибудь намекал о том, что  во  время  ссоры  с  Геленой  Мелашка
оступилась,  оттолкнутая  "кумушкой",  гетман  резко  обрывал  и  запрещал
говорить об этом.



13

   Люди были удивлены тем,  что  Богдан  не  оставил  Гелену  на  похороны
Мелашки, а отпустил ее в дальний путь.
   А что творилось в его душе, словно тисками зажатой заботами?  Порой  он
закрывал  глаза,  чтобы  не  закричать,  как  раненый   зверь,   сдерживая
переполнявшую его сердце ярость.
   Когда Богдан прощался с Геленой возле саней, он напоследок сказал ей:
   - Только тебе, Гелена,  я  поручаю  передать  один  мой  тайный  приказ
брацлавскому полковнику Нечаю... Не пугайся, приказ нестрашный.
   - Какой же, отец?
   Даже усмехнулся Хмельницкий, услышав ее вопрос.
   - О, матка боска, даже страшно, не женское это дело.
   Богдан лишь на миг стал самим собой. Но этот страшный миг  не  заметила
Гелена, отведя взгляд, чтобы отчим  не  прочел  в  ее  глазах  чрезмерного
любопытства. Однако он в своей азартной игре уже не  мог  остановиться  на
полпути.
   - Только наедине, Гелена, передашь это полковнику Данилу Нечаю.  Мартин
Калиновский собирается напасть с Бара. Возможно, это и ложь, но пускай  он
выставит надежный заслон и... Об этом особенно предупреждаю  тебя:  чтобы,
он и пальцем не тронул ни единого шляхтича и  ни  на  шаг  не  выходил  за
пределы пограничной полосы. Да и на масленицу тоже нечего затевать большое
гулянье. Сейчас все это не ко времени, хотя  можно  было  бы  повеселиться
немного для отвода глаз, чтобы шляхта и коронное войско были спокойны,  не
придрались  бы  к  чему-нибудь,  покуда  я  подпишу   мирный   договор   с
королевскими комиссарами. Так и скажи: едут уже комиссары, закончатся наши
раздоры с коронной шляхтой. - А потом, обращаясь к  кучерам,  приказал:  -
Только не задерживайтесь в пути!
   Но когда Хмельницкий проводил Гелену,  он  вбежал  к  себе  в  комнату,
словно разъяренный лев. Ночью пригласил к себе Петра Дорошенко и,  схватив
его за плечи, так тряхнул, что у казака даже дух захватило.
   - Знаешь ли ты, Петро, как я сейчас мучаюсь!.. Разнесу в прах, разобью,
только помогите мне, люди! Боже праведный, какую многострадальную  отчизну
дал еси мне, истерзанный народ вручил в мои руки! Но... я благодарю  тебя,
почитаю своих родителей за то, что не польским шляхтичем родили меня,  что
в сердце моем течет кровь русина!
   И отошел от оторопевшего полковника, сел на скамью, подавляя волнение.
   - Последняя попытка, точно исповедь перед смертью!.. -  произнес  он  и
встал. - Вот что, Петр: войну мы еще не закончили, но воевать  уже  хорошо
научились. Не только саблей или пушками надо уметь побеждать врага! Понял,
полковник? Поручаю тебе немедленно отправить одного  казака  в  Брацлав  к
моему зятю Ивану Нечаю и  к  полковнику  Данилу.  Казак  должен  опередить
Гелену.  А  главное,  опередить  этого  хитроумного  родственничка  нашего
часовщика. И чтобы проследил, встречался ли он с Геленой в пути...  Да  об
этом я ему еще сам  скажу.  И  надо  предупредить  зятя,  чтобы  Степанида
гостеприимно встретила Гелену. Поэтому тебе, Петро, надо послать ко просто
казака, а сметливого...
   - Не понимаю тебя, Богдан:  разве  они  у  нас  лопоухие?  -  удивленно
спросил Дорошенко.
   - Они  все  у  нас  как  на  подбор,  ты  прав.  Но  таких,  как  Карпо
Полторалиха, у нас немного. Вот я и хочу взять одного из  твоих  пушкарей.
Пошлешь Карпа Полторалиха?
   - Так бы и сказал. Таких, как Карпо, у нас действительно не так  много.
Он ни татарина, ни черта не боится, да и дорогу хоть и в ад знает,  как  в
собственный двор.
   - Теперь вижу, что ты все понял. Так и передай ему.
   Богдан долго еще стоял молча, а потом, положив руку на плечо Дорошенко,
промолвил:
   - Поговорил бы ты, Петр, с  Ганной  Золотаренко.  Потому  что  от  моих
разговоров только плачет женщина, - давняя это история.  Хочу,  чтобы  она
осталась уже со мной хоть на старости лет. Пусть останется да  приведет  в
порядок не только наше хозяйство, а и меня...



14

   Карпо по приказанию гетмана зашел к нему перед  отъездом.  Хмельницкий,
ожидая его, нетерпеливо топтался возле окна, дуя на  обледеневшее  стекло.
На бледном, чисто выбритом лице гетмана резко выделялись черные  усы.  Под
прижмуренными веками блестели карие глаза. В них отражались и  сомнения  и
тревоги. Оттаявшее  стекло  снова  затягивали  причудливые  узоры  в  виде
чудовищ, показывающих длинные языки: покойница в  доме,  а  он...  невесту
приглашает, жениться собирается...
   Карпо, словно крадучись, вошел в комнату. Он понимал, как тяжело сейчас
гетману. Какое-то время он был не при нем, люди уже начали забывать об  их
побратимстве.
   - Пришел, Карпо? - чуть слышно промолвил Богдан Хмельницкий.
   - А то как же, - раз зовут к гетману, надо идти.
   - Это  хорошо,  Карпо,  что  Дорошенко  не  пожалел  оторвать  тебя  от
пушкарей. Давай-ка, брат, поцелуемся. Эхма! Сколько пройдено дорог вместе!
   - Да, хорошо, Богдан, что мы снова встретились. А то я и сам начал  уже
сиротские песни петь. Не стало тетушки, осиротели мы...
   Хмельницкий горько улыбнулся, подошел вместе с Карпом  к  скамье,  сели
рядом. Какое-то время смотрели друг другу в глаза, словно вспоминали о тех
исхоженных дорогах или думали о сиротстве.
   - Говоришь, хорошо? А я собираюсь послать тебя...
   - Понимаю, не на свадьбу же или крестины. Да  и  на  свадьбу  я  охотно
пошел бы по твоему поручению или на  масленице  колодку  [обрубок  дерева,
привязываемый женщиной неженатому мужчине  в  понедельник  сырной  недели;
мужчина  должен  волочить  колодку  до  тех  пор,  покуда  не   откупится]
кому-нибудь прицепить.
   - Именно о колодке и речь идет, Карпо! - Богдан поднялся  и  подошел  к
столу. "Он словно мысли читает!" - мелькнуло в голове.
   - Разве я по знаю, что гетману виднее, в каком алтаре надо  приложиться
к плащанице. Тьфу ты, чертов язык! Давай говори, Богдан. Я так понимаю, уж
коли хоронят  нашу  матушку  Мелашку,  то,  очевидно,  одной  панихидой  в
Чигирине не обойдется. Где-то еще надо свечу зажечь. А кто ее зажжет...
   - Как не Карпо, это верно! - добавил Хмельницкий.  И  снова  подошел  к
скамье, сел рядом. - Надо зажечь ее так, чтобы даже нечистый не  пронюхал,
кто ее зажег! А ты, Карпо, такой же разговорчивый с людьми?..
   - Люблю поговорить с умным человеком, не скрою. Но не часто встречаются
такие. Стареем, и приходится чаще всего молчать.
   - Это и  нужно  дам  сейчас,  Карпо.  Давай  договоримся:  считай  меня
Златоустом, а сам делай вид, что ничего не слышишь. Понял?
   Карпо засмеялся:
   - Ты таки мудрый у нас, гетман. Ну а как же: слушаю и буду  молчать,  а
где надо, то найду о чем покалякать, ведь не поверят, пакостные, что Карпо
Полторалиха даже говорить разучился в монастыре.
   Хмельницкий снова тихо засмеялся. Какое-то время он  был  еще  в  плену
своих мыслей, лицо его помрачнело, а глаза туманились.
   - Вот что, казаче мой и брат: будем считать, что  на  свете  есть  двое
таких мудрых - Карпо Полторалиха и Богдан Хмельницкий.
   - Так или иначе - гетман Украины и его верный казак Карпо!
   - Хорошо, пускай будет по-твоему. Однако о том, о  чем  я  тебе  сейчас
скажу, никому ни слова. Даже со мной больше не будешь говорить об этом...
   - Да говори уж. Разве я не найду, о чем языком почесать? Вот только  не
знаю, удержишься ли ты со своим многоязычием - ведь и латынь изучал, да  и
с французами калякал. А я буду нем, как линь в тине.
   -  Вижу,  что  ты  все  понял.  Считай,  что  я  разговариваю  с  тобой
по-латински, легче будет забыть. Нашей несчастной Гелене вдруг  захотелось
в такую стужу поехать в Брацлав. Она будет гостить  на  масленице  у  моей
дочери  Степаниды.  У  нас,  видишь,  такое  горе,  хороним  нашу  матушку
Мелашку... А дочь гетмана, учти, - молодая и неродная дочь, - не разделяет
наше  семейное  горе.  Зачем  ей  похоронный  звон,   когда   приближается
масленица?.. Да болтался тут у нас один поручик  или  ротмистр,  черт  его
поймет, а может, и полковник, как  его  отец,  пан  Скшетуский.  Очевидно,
помнишь случай с ним под  Зборовом?  Так  он  уговаривал  Гелену  ехать  в
Краков... Не  собирается  ли  она  в  Марианском  костеле,  перед  алтарем
знаменитого Стефана, отслужить  панихиду  по  мертворожденному  ребенку?..
Поручик по нашему согласию должен был выехать еще вчера. Но  путь  у  них,
вижу, один. Очевидно, Скшетуский где-то встретится с Геленой.
   - Что ты говоришь,  Богдан?..  Неужели  это  правда?..  Дальше  уже  не
объясняй, все понятно. Нет, Гелена в этот алтарь не попадет!
   - Не попадет, Карпо? Но хотел бы...
   - Мне и расспросить ее?
   - Да нет. Расспрашивать уже незачем, мне все известно. Просто нужно  не
выпускать ее из виду как соблазнительную приманку для этого карася. Ну,  с
богом, Карпо, позаботься о  спокойствии  гетмана  и...  убереги  всю  нашу
державу! Прощай!
   - Прощай, гетман! Кому что на роду написано... -  завершил  Карпо  свой
разговор загадкой.
   - А то как же! - Хмельницкий обнял побратима, поцеловался с ним.  -  Да
скажи моим родственникам в Брацлаве, чтобы гостеприимно приняли  Гелену  и
развлекли ее.



15

   Карпо открыл тыкву, задрал своему рябому коню голову, разжал ему зубы и
угостил водкой. Потом обтер горлышко тыквы полой и  сам  потянул  из  нее.
Только тогда дернул коня за поводья, на ходу вскочил в седло.
   - Ветром закусим! - крикнул он Дорошенко, проводившему его, и растаял в
предрассветной морозной мгле.
   На следующий день люди видели его уже за Смелой. Целые сутки  проскакал
без всяких приключений. А скучно ему было одному в дороге. По пути заезжал
в корчмы, расспрашивал у людей. В корчме за Белой  Церковью  заметил,  что
корчмарь уж слишком прислушивается к его словам. И Карпо  понял,  что  тот
подкуплен. По-видимому, тут проехала "кумушка"  и  предупредила  корчмаря.
Карпо знал, что следом за ней промчался  и  поручик  Скшетуский.  И  начал
казак морочить голову корчмарю, требуя наполнить опустевшую тыкву  водкой.
А вместо платы вытащил гетманскую грамоту.
   - Я не понимаю, что тут  написано,  плати,  казак,  деньги,  -  пытался
шинкарь по-хорошему разойтись с Полторалиха.
   - Не понимаешь? Люди, вы слышали? Не понимает, что написано  в  грамоте
гетмана. Тогда бери коня, бери грамоту и поезжай!
   - Куда?