е не сомневаться, мистер Пегготи, мне удастся привезти  его  в
Ярмут посмотреть ваш дом.  Вы  никогда  не  видели  такого  чудесного  дома.
Стирфорт. Он сделан из баркаса!
     - Сделан из баркаса? - переспросил Стирфорт. - Это самый подходящий дом
для такого заправского моряка!
     - Вот именно, сэр, - ухмыльнулся Хэм. - Вы  совершенно  правы,  молодой
джентльмен. Джентльмен прав, мистер Дэви! Заправский моряк! Здорово! Прямо в
точку!
     Мистер Пегготи был так же доволен, как и его племянник,  но  скромность
мешала ему выразить свое одобрение столь же красноречиво.
     - Спасибо вам, сэр, спасибо... - проговорил он, отвешивая поклоны, сияя
от удовольствия и комкая концы шейного платка. - Делаю все,  что  полагается
по моей части, сэр.
     - Большего никто и не может сделать, мистер Пегготи, - сказал Стирфорт,
который уже запомнил, как его зовут.
     - Бьюсь об заклад, сэр, что и вы так  делаете!  -  потряхивая  головой,
сказал мистер Пегготи. - И что бы вы ни делали - вы делаете хорошо.  Спасибо
вам, сэр. Очень признателен вам, сэр, за  ваше  доброе  слово.  Может,  я  и
грубоват, сэр, но зато человек я покладистый, смею думать, я хочу сказать  -
надеюсь, сэр... Мой-то дом нечего смотреть, но он весь к вашим услугам, сэр,
если бы вы приехали  вместе  с  мистером  Дэви.  Но,  право,  я  слизень!  -
продолжал он, разумея под этим словом улитку, ибо медлил уходить, хотя после
каждой фразы порывался уйти, но  почему-то  оставался.  -  Желаю  вам  обоим
удачи, желаю счастья...
     Хэм, как эхо, повторил эти слова,  и  мы  распростились  с  ними  самым
сердечным образом. В этот вечер я чуть было не рассказал Стирфорту  о  милой
малютке Эмли, но постеснялся заговорить о ней и не был уверен,  не  поднимет
ли он меня на смех. Помнится, я много и с беспокойством размышлял  о  словах
мистера Пегготи, будто она стала совсем взрослой, но решил, что это вздор.
     Мы незаметно пронесли крабов  и  креветок,  -  которых  мистер  Пегготи
скромно назвал лакомством, -  в  нашу  спальню,  и  перед  сном  у  нас  был
превосходный ужин. Но Трэдлсу это пиршество не пошло на пользу, не в  пример
всем остальным. Ему  и  тут  не  повезло.  Ночью  он  заболел  -  он  совсем
обессилел, - и все из-за краба. А проглотив черную микстуру и синие пилюли в
количестве вполне достаточном, по словам Демпла (его отец был доктор), чтобы
свалить с ног лошадь, он, в дополнение,  отведал  трости  и  получил,  сверх
обычных уроков, шесть глав Нового завета по-гречески за нежелание  сознаться
во всем.
     Конец полугодия оставил у меня сумбурное  воспоминание  о  повседневных
жизненных испытаниях: проходит лето, и наступает осень; морозные утра, когда
нас будит колокол, и холодные-холодные вечера, когда снова звонит колокол  и
надо ложиться спать; классная комната по вечерам, тускло освещенная и  почти
нетопленная, и классная комната  по  утрам,  напоминающая  огромный  ледник;
чередование вареной говядины с жареной говядиной, вареной баранины и жареной
баранины, гора бутербродов с маслом, зачитанные до дыр учебники,  треснувшие
грифельные доски, закапанные слезами тетради, расправа тростью  и  линейкой,
стрижка, дождливые  воскресенья,  пудинги  на  сале,  и  все  это  пропитано
противным запахом чернил.
     Однако я хорошо помню, как далекие  каникулы,  столь  долго  казавшиеся
неподвижной точкой, начинают приближаться  к  нам,  и  точка  все  растет  и
растет. Помню, как сперва мы ведем счет месяцами, затем неделями и, наконец,
днями, помню, как я начинаю сомневаться, вызовут  ли  меня  домой,  а  когда
узнаю от Стирфорта, что меня  вызвали  и  я  непременно  поеду  домой,  меня
начинают  томить  мрачные  предчувствия:  а  что,  если  я  сломаю  ногу  до
наступления каникул? И  вот  уже  стремительно  надвигается  последний  день
занятий! На той неделе,  на  этой,  послезавтра,  завтра,  сегодня,  сегодня
вечером... и вот я в ярмутской почтовой карете и еду домой.
     В ярмутской почтовой карете я спал урывками, и  в  неясных  сновидениях
возникало  передо  мной  все,  что  за  это  время  произошло.  Но  когда  я
просыпался, за окном кареты уже не было площадки для игр Сэлем-Хауса,  и  до
меня доносились не удары, расточаемые мистером Криклом Трэдлсу,  а  щелканье
бича, которым кучер понукал лошадей.

ГЛАВА VIII 

     Мои каникулы. Один день, особенно счастливый

     Когда мы прибыли еще до зари в гостиницу, где останавливалась  почтовая
карета, - не в ту гостиницу, в которой служил мой  приятель  лакей,  -  меня
проводили наверх,  в  уютную  маленькую  спальню  с  нарисованным  на  двери
дельфином*. Помню, мне было очень холодно, хотя меня и напоили внизу горячим
чаем перед ярко пылавшим камином, и я с радостью улегся в постель  Дельфина,
Закутался с головой одеялом Дельфина и заснул.
     Возчик, мистер Баркис, должен был заехать за мной в девять часов  утра.
Я встал в восемь, голова у меня слегка кружилась, потому что я не  выспался,
и я был готов к отъезду раньше назначенного срока.  Он  встретил  меня  так,
словно и пяти минут не прошло с тех пор,  как  мы  расстались,  и  я  только
заглянул в гостиницу разменять шестипенсовик, или что-нибудь в этом роде.
     Как только я очутился со своим сундучком в повозке и возчик занял  свое
место, ленивая лошадка тронулась в путь привычным своим шагом.
     - У вас прекрасный вид, мистер Баркис, - сказал  я,  полагая,  что  ему
приятно будет это услышать.
     Мистер Баркис потер щеку обшлагом рукава и посмотрел на обшлаг,  словно
ожидал увидеть на нем следы румянца, но ничего не  сказал  в  ответ  на  мой
комплимент.
     - Я исполнил ваше поручение, мистер Баркис, я написал Пегготи, - сказал
я.
     - А! - отозвался мистер Баркис.
     У мистера Баркиса был хмурый вид, и ответил он сухо.
     - Что-нибудь я не так сделал, мистер Баркис? - нерешительно спросил я.
     - Нет, ничего, - сказал мистер Баркис.
     - И поручение исполнено?
     - Поручение-то, может, и исполнено, да толку никакого нет, -  отозвался
мистер Баркис.
     Не понимая, о чем он говорит, я стал допытываться:
     - Никакого толку нет, мистер Баркис?
     - Ничего из этого не вышло, - пояснил он, искоса посмотрев на  меня.  -
Никакого ответа.
     - Так, значит, нужен был ответ, мистер  Баркис?  -  спросил  я,  широко
раскрыв глаза: дело представилось мне в новом освещении.
     - Если человек говорит, что он не прочь, - начал мистер Баркис еще  раз
поглядев на меня, - значит, это все равно, что сказать: человек ждет ответа.
     - И что же, мистер Баркис?
     - А человек и по сю пору ждет ответа, - произнес мистер  Баркис,  опять
уставившись на уши своей лошади.
     - Вы ей об этом сказали, мистер Баркис?
     - Н-нет, -  подумав,  проворчал  мистер  Баркис.  -  Незачем  мне  было
заезжать туда и говорить. Сам-то я никогда и полдесятка слов ей не сказал. И
уж я-то не собираюсь с ней говорить.
     - Вы бы хотели, чтобы я это сделал,  мистер  Баркис?  -  поколебавшись,
спросил я.
     - Можете сказать ей, коли хотите,  -  промолвил  мистер  Баркис,  снова
медленно переводя на меня взгляд, - можете сказать, что Баркис ждет  ответа.
Как, вы говорите, ее зовут?
     - Как ее зовут?
     - Да, - кивнул головой мистер Баркис.
     - Пегготи.
     - Это фамилия у нее такая или имя? - спросил мистер Баркис.
     - О нет, не имя. Ее имя Клара.
     - Вот оно как! - сказал мистер Баркис.
     Казалось, это обстоятельство дало ему обильную пищу для размышлений,  и
некоторое время он сидел в раздумье и насвистывал себе под нос.
     - Ну так вот, - произнес он наконец, -  вы  скажете:  "Пегготи!  Баркис
ждет ответа". А она, может, скажет: "Какого ответа?" А вы  скажете:  "Ответа
на то, что я вам передал". - "А что вы передали?" - скажет она.  "Баркис  не
прочь", - скажете вы.
     После такого хитроумного предложения мистер Баркис толкнул меня  локтем
в бок, причинив весьма ощутительную боль. Затем он, по  своему  обыкновению,
ссутулился перед крупом лошади и больше не возвращался к затронутой теме, но
через полчаса достал из кармана кусок мела и написал  с  внутренней  стороны
навеса над повозкой: "Клара Пегготи", - очевидно, чтобы не запамятовать.
     Ах, какое это было странное чувство - возвращаться в  родной  дом,  уже
переставший быть родным, убеждаясь, что каждый  попадающийся  мне  на  глаза
предмет напоминает о счастливом старом  доме,  как  о  сне,  который  больше
никогда не может мне присниться! Дни, когда моя мать, я и Пегготи жили  друг
для друга и между нами никто не стоял, - дни эти я вспоминал с такой тоской,
пока ехал, что не был уверен, рад ли я своему возвращению и не лучше ли было
мне остаться вдалеке от дома и забыть о нем в обществе Стирфорта. Но  я  уже
вернулся; и скоро я подъехал к нашему саду, где в  холодном  зимнем  воздухе
ломали себе бесчисленные руки оголенные старые  вязы,  а  по  ветру  неслись
прутики старых грачиных гнезд.
     Возчик поставил мой сундучок у калитки и уехал. Я пошел  по  дорожке  к
дому, посматривая на окна и на каждом шагу опасаясь увидеть в одном  из  них
мрачную  физиономию  мистера  Мэрдстона  или  мисс  Мэрдстон.  Но  никто  не
появлялся; подойдя к дому и зная, что до наступления сумерек  можно  открыть
дверь самому, без стука, я вошел тихими, робкими шагами.
     Бог весть какие далекие, младенческие воспоминания могли пробудиться  у
меня при звуках голоса моей матери, доносившихся из старой гостиной, когда я
вошел в холл. Мать тихонько напевала. Должно быть, давным-давно, когда я был
еще младенцем, я лежал у нее на руках и слушал, как она  мне  поет...  Напев
показался мне новым  и  в  то  же  время  таким  знакомым,  что  сердце  мое
переполнилось до  краев,  как  будто  старый  друг  вернулся  после  долгого
отсутствия.
     Одиноко и задумчиво звучала эта песенка, и я решил, что  мать  одна.  Я
тихо вошел в комнату.  Она  сидела  у  камина,  кормила  грудью  младенца  и
придерживала у себя на шее его крошечную ручонку. Ее глаза  были  опущены  и
устремлены на личико ребенка, и она пела ему. Но больше никого с ней не было
- отчасти моя догадка оказалась правильной.
     Я заговорил с ней, а она встрепенулась и вскрикнула. Но увидев, что это
я, она назвала меня своим дорогим Дэви, своим родным  мальчиком,  пошла  мне
навстречу, опустилась на колени, поцеловала меня, положила мою  голову  себе
на грудь рядом с маленьким  существом,  приютившимся  там,  и  поднесла  его
ручонки к моим губам.
     Почему не умер я тогда? Как хотел бы я умереть в ту минуту,  когда  мое
сердце было переполнено! Больше чем когда-либо я достоин был  в  эту  минуту
быть взятым на небеса.
     - Это твой брат, -  сказала  мать,  лаская  меня.  -  Дэви,  милый  мой
мальчик! Мое бедное дитя!
     Снова и снова она целовала меня и обнимала. Она все еще  меня  ласкала,
когда вбежала Пегготи, бросилась перед нами на колени и минут на десять  как
будто сошла с ума.
     Выяснилось, что меня не  ждали  так  рано,  -  возчик  приехал  гораздо
раньше, чем обычно. Выяснилось также, что мистер  и  мисс  Мэрдстон  ушли  в
гости к соседям и вернутся только к ночи. На это я и надеяться не смел.  Мне
даже в голову не приходило, что мы трое сможем посидеть  еще  разок  вместе,
без помех, и теперь я почувствовал себя так, словно вернулись былые дни.
     Мы обедали вместе у камина. Пегготи хотела  прислуживать  нам,  но  моя
мать  не  позволила  и  заставила  ее  пообедать  с  нами.  Мне  подали  мою
собственную  старую  тарелку  с  изображенным  на  ней  коричневым   военным
кораблем, плывущим на всех парусах, - тарелку,  которую  Пегготи  все  время
где-то хранила, пока меня не было, и, как утверждала она, не разбила бы ее и
за  сто  фунтов.  Мне  подали  мою  собственную  старую  кружку,  украшенную
надписью: "Дэвид", и мою собственную маленькую вилку и ножик, который ничего
не резал.
     Пока мы сидели за столом, я решил, что настал удобный  момент  сообщить
Пегготи о мистере Баркисе, но не успел  я  договорить,  как  Пегготи  начала
смеяться и закрыла лицо передником.
     - В чем дело, Пегготи? - спросила моя мать.
     Но Пегготи захохотала еще громче,  а  когда  мать  попыталась  сдернуть
передник, она плотно закуталась в него, и голова ее очутилась  как  будто  в
мешке.
     - Что вы делаете, глупое вы создание? - смеясь, осведомилась моя мать.
     - Ох, пропади он пропадом! - воскликнула Пегготи. -  Он  хочет  на  мне
жениться.
     - Для вас это была бы очень хорошая партия, - сказала мать.
     - Ох, уж и не знаю! - отозвалась Пегготи. - Не просите меня!  Я  бы  за
него не пошла, будь он весь из золота. Да и ни за кого бы не пошла.
     - Так почему же вы ему этого не скажете, смешная вы женщина? - спросила
мать.
     - Да как  же  ему  сказать?  -  возразила  Пегготи,  выглядывая  из-под
передника. - Он со мной и словечком об этом не обмолвился. Уж  он-то  знает!
Посмей он только заикнуться, я бы влепила ему пощечину.
     У самой Пегготи щеки были такие красные, каких я никогда еще не видывал
ни у нее, ни у кого бы то ни было другого;  но  она  снова  прикрыла  их  на
несколько мгновений, потому что  снова  разразилась  неудержимым  смехом,  а
после двух-трех таких приступов опять принялась за обед.
     Я заметил, что моя мать стала более серьезной и задумчивой, хотя она  и
улыбнулась, когда Пегготи  посмотрела  на  нее.  Я  сразу  увидел,  что  она
изменилась. Она по-прежнему была очень хорошенькой, но казалась  озабоченной
и слишком слабой, а рука у нее была такая тонкая и белая, почти  прозрачная.
Но сейчас я имею в виду другую перемену: изменилась ее манера держать  себя,
в ней чувствовалось какое-то беспокойство,  какая-то  тревога.  Наконец  она
протянула руку и, ласково коснувшись руки своей старой служанки, сказала:
     - Пегготи, милая, вы не собираетесь замуж?
     - Это я-то, сударыня? - вздрогнув, отвечала Пегготи. - Нет,  господь  с
вами!
     - Еще не собираетесь сейчас? - мягко спросила моя мать.
     - Никогда! - воскликнула Пегготи. Моя мать взяла ее за руку и сказала:
     - Не покидайте меня, Пегготи. Останьтесь со мной. Теперь,  может  быть,
уже недолго ждать. Что бы я без вас делала?
     - Это я-то вас покину, мое сокровище? - вскрикнула Пегготи. - Да ни  за
какие блага в мире! И как это пришла такая мысль в вашу глупенькую головку?
     Дело в том, что Пегготи издавна  привыкла  говорить  иной  раз  с  моей
матерью, как с ребенком.
     Моя мать  только  поблагодарила  ее  в  ответ,  а  Пегготи,  по  своему
обыкновению, продолжала не переводя духа:
     - Это я-то вас покину? Как бы не так! Пегготи от вас уйдет? Хотела б  я
изловить ее на этом деле!  Нет,  кет,  нет!  -  воскликнула  Пегготи,  качая
головой и складывая руки. - Уж она-то не уйдет, дорогая  моя!  Правда,  есть
такие кошки, которые были бы очень довольны, если  бы  она  ушла,  но  этого
удовольствия они не получат. Пусть себе шипят! Я останусь с  вами,  пока  не
превращусь в сердитую, сварливую старуху. А когда я буду глухой, и хромой, и
слепой и шамкать начну, потому что все зубы растеряю, и вовсе уже ни на  что
не буду годна, даже на то, чтобы придираться ко мне, тогда я пойду  к  моему
Дэви и попрошу его принять меня.
     - А я, Пегготи, буду рад тебе и приму тебя как королеву, - заявил я.
     - Да благословит бог ваше доброе сердечко! - воскликнула Пегготи.  -  Я
знаю, что вы меня примете!
     И она поцеловала меня, заранее благодаря за радушный прием.  Потом  она
снова закрыла голову передником и еще раз посмеялась над мистером  Баркисом.
Потом она вынула младенца из колыбельки  и  стала  нянчиться  с  ним.  Потом
убрала со стола, потом  пришла  уже  в  другом  чепце  и  со  своей  рабочей
шкатулкой, сантиметром и огарком восковой свечи - точь-в-точь  как  в  былые
времена. Мы расположились у камина и чудесно беседовали. Я  рассказал  им  о
том, какой жестокий учитель мистер Крикл, а они очень жалели меня. Рассказал
я  и  о  том,  какой  превосходный   человек   Стирфорт   и   как   он   мне
покровительствует, а Пегготи объявила, что  готова  пройти  пешком  двадцать
миль, только бы поглядеть  на  него.  Я  взял  на  руки  малютку,  когда  он
проснулся, и нежно баюкал его. Когда он опять заснул,  я,  по  старой  своей
привычке, от которой давно уже отвык, примостился около  матери,  обнял  ее,
прижался румяной щекой к ее плечу и снова почувствовал,  что  ее  прекрасные
волосы осеняют меня - словно ангельское крыло, как думал я в былые  времена,
- какое это было для меня счастье!
     Когда я так  сидел  подле  нее,  смотрел  на  огонь  и  мне  мерещились
призрачные картины в раскаленных углях, я почти верил, что никогда не уезжал
отсюда, что мистер и  мисс  Мэрдстон  были  такими  же  призраками,  которые
исчезнут вместе с угасающим огнем, и что нет  в  моих  воспоминаниях  ничего
истинного, кроме моей матери, Пегготи и меня.
     Пегготи штопала чулок, пока не стемнело, а потом, натянув его на  левую
руку, как перчатку, сидела и держала в правой руке иголку,  готовая  сделать
стежок, как только вспыхнут угли.  Понять  не  могу,  чьи  это  чулки  вечно
штопала Пегготи и откуда брался этот неистощимый запас чулок, нуждавшихся  в
штопке. Мне кажется, с самого раннего моего детства  она  всегда  занималась
только таким видом рукоделья и никаким другим.
     - Любопытно мне знать, - начала Пегготи, которая иной раз начинала ни с
того ни с сего любопытствовать о самых неожиданных вещах, -  что  сталось  с
бабушкой Дэви.
     - Ах, боже мой, Пегготи, какой вздор вы  говорите!  -  воскликнула  моя
мать, очнувшись от грез.
     - Нет, право  же,  любопытно  было  бы  знать,  сударыня,  -  повторила
Пегготи.
     - Почему это вам взбрела в голову мысль об этой особе? Разве вам больше
не о ком думать? - осведомилась мать.
     - Не знаю, почему оно так случилось, - отвечала Пегготи, - разве что по
глупости, но моя голова не умеет выбирать, о ком ей думать. Мысли приходят в
нее или не приходят, как им заблагорассудится. Мне любопытно, что сталось  с
ней.
     - Какая вы странная, Пегготи! Можно подумать, что вы были бы рады, если
бы она посетила нас еще раз.
     - Не дай бог! - воскликнула Пегготи.
     - Ну, так будьте  добры,  не  говорите  о  таких  неприятных  вещах,  -
попросила мать. - Несомненно, мисс Бетси живет затворницей в своем  коттедже
на берегу моря да там  уж  и  останется.  Во  всяком  случае,  вряд  ли  она
потревожит нас снова.
     - Да-а-а, вряд ли, - задумчиво  промолвила  Пегготи.  -  Любопытно  мне
знать, оставит ли она что-нибудь Дэви, когда умрет.
     - О, господи, Пегготи, какая вы неразумная женщина! -  воскликнула  моя
мать. - Ведь вы же знаете, как она разобиделась на то,  что  бедный  мальчик
вообще на свет родился!
     - Пожалуй, она и теперь не захотела бы  его  простить,  -  предположила
Пегготи.
     - А почему ей должно захотеться прощать его теперь?  -  довольно  резко
спросила моя мать.
     - Я хочу сказать - теперь, когда у него есть брат, - пояснила Пегготи.
     Моя мать тотчас же расплакалась и выразила удивление, как  осмеливается
Пегготи говорить такие вещи.
     - Как будто этот бедный невинный малютка, спящий  в  своей  колыбельке,
причинил какое-то зло вам  или  кому-нибудь  еще,  ревнивая  вы  женщина!  -
вскричала она. - Было бы куда лучше, если бы  вы  вышли  замуж  за  возчика,
мистера Баркиса. Почему бы вам не пойти за него?
     - Уж очень обрадовалась бы мисс Мэрдстон, если бы я за  него  пошла,  -
сказала Пегготи.
     - Какой у вас плохой характер,  Пегготи!  -  сказала  моя  мать.  -  Вы
завидуете мисс Мэрдстон, как может завидовать только самое  нелепое  в  мире
существо. Должно быть, вам хочется держать у себя  ключи  и  самой  выдавать
провизию? Меня бы это не удивило. А ведь  вы  знаете,  что  она  это  делает
только по доброте своей и с  самыми  лучшими  намерениями.  Вы  это  знаете,
Пегготи, вы это прекрасно знаете!
     Пегготи пробормотала