дах. Это чиновник, которому следовало бы исчезнуть  два  столетия
назад. Вы лучше поймете, кто  он  такой,  если  я  объясню  вам,  что  такое
Докторс-Коммонс. Это уединенное местечко,  где  применяются  так  называемые
церковные законы и где проделывают  разные  фокусы  с  древними  допотопными
чудищами - парламентскими постановлениями. Три четверти человечества даже  и
не слышало об этих постановлениях, а остальная четверть считает, что еще  во
времена Эдуардов они относились к разряду ископаемых.  Это  такое  местечко,
где с незапамятных времен существует монополия на ведение дел по  завещаниям
и бракам и где разбирают тяжбы, имеющие касательство к кораблям.
     - Вздор, Стирфорт! - воскликнул я. - Неужели  вы  хотите  сказать,  что
есть какая-то связь между мореходством и церковной службой?
     - Конечно, я этого не хочу сказать, дорогой мой, - ответил Стирфорт.  -
Я лишь хочу сказать, что одни и те же  люди  в  этом  самом  Докторс-Коммонс
занимаются и теми и другими делами. Пойдите как-нибудь туда, и вы  услышите,
как они выпаливают скороговоркой добрую половину морских терминов из словаря
Юнга по случаю того,  что  "Нэнси"  наскочила  на  "Сару-Джейн"  или  мистер
Пегготи и ярмутские рыбаки доставили в бурю якорь и цепь "Нельсону", идущему
в Индию и терпевшему бедствие. А  пойдите  туда  на  следующий  день,  и  вы
услышите, как они обсуждают свидетельские показания, - взвешивая все "за"  и
"против", - по делу какого-нибудь священника, который дурно себя вел... И вы
увидите, что судья по мореходному делу стал адвокатом по делу священника иди
наоборот. Они - словно актеры. Сегодня он судья,  а  завтра  уже  не  судья,
сегодня у него одна профессия, завтра другая, одним  словом  -  перемена  за
переменой. Но это всегда остается  доходным  для  них  и  занимательным  для
зрителей  театральным  представлением,  которое   дается   перед   избранным
обществом.
     - Но разве адвокат и проктор не одно и то  же?  -  спросил  я,  немного
озадаченный.
     - Нет, не одно и то же, - сказал Стирфорт. - Адвокаты  сведущи  лишь  в
гражданском праве; они получают докторскую степень в колледже, вот почему  я
кое-что об этом знаю. Прокторы подготовляют дела для выступления  адвокатов.
И те и другие хорошо зарабатывают и ведут жизнь весьма удобную  и  приятную.
Короче говоря, я советую вам, Дэвид, не пренебрегать  Докторс-Коммонс.  Могу
добавить, если это вас интересует, что они кичатся своим положением.
     Стирфорту была свойственна эта манера относиться несерьезно к  предмету
разговора, и, помня о ней, а также сохраняя свое собственное представление о
почтенности этого старинного  "сонного  уголка  неподалеку  от  площади  св.
Павла", я не находил возражений против предложения бабушки; решение  вопроса
она предоставляла мне, сообщая без всяких недомолвок, что эта идея пришла ей
в голову, когда  она  посетила  своего  проктора  в  Докторс-Коммонс,  чтобы
составить завещание в мою пользу.
     - Со стороны вашей бабушки это, во всяком случае,  очень  похвально,  -
заметил Стирфорт, когда я ему сказал о завещании. - Поступок ее  заслуживает
всяческого   одобрения.   Мой    совет,    Маргаритка,    не    пренебрегать
Докторс-Коммонс!
     Так я  и  решил  поступить.  Затем  я  сказал  Стирфорту,  что  бабушка
поджидает меня в Лондоне (как  выяснилось  из  письма)  и  сняла  на  неделю
помещение на  Линкольнс-Инн-Филдс,  в  каком-то  тихом  пансионе,  где  есть
каменная лестница и дверь, выходящая  на  крышу;  бабушка  моя  была  твердо
убеждена, что каждому дому в Лондоне угрожает каждую ночь пожар.
     Поездка наша была очень приятной, мы не раз возвращались в разговоре  к
Докторс-Коммонс и  мечтали  о  будущем,  когда  я  стану  проктором,  причем
Стирфорт с большим юмором рисовал самые  причудливые  картины,  заставлявшие
нас обоих хохотать. Когда мы прибыли в Лондон, он отправился домой, пообещав
увидеться со мной через день, а я поехал на Линкольнс-Инн-Филдс; бабушка еще
не спала и ждала меня к ужину.
     Если бы  с  той  поры,  как  мы  расстались,  я  совершил  кругосветное
путешествие, едва ли наша встреча доставила бы нам большую радость.  Обнимая
меня, бабушка расплакалась и сказала, притворяясь, будто  смеется,  что  моя
бедная мать, "эта глупенькая крошка", будь она жива, пролила бы слезы, в чем
можно не сомневаться.
     - Вы не взяли с собой мистера Дика, бабушка? - спросил я. - Как  жалко!
А вы, Дженет, как поживаете?
     Дженет присела, выразила надежду, что я нахожусь в  полном  здравии,  а
тем временем лицо бабушки заметно вытянулось.
     - И мне тоже очень жалко, - сказала она, потирая нос. - Я не  спокойна,
Трот, с тех пор как приехала сюда.
     Прежде чем я спросил, почему она неспокойна, она продолжала:
     - Я убедилась, - тут она печально, но решительно положила руку на стол,
- что Дик, по своему характеру,  неспособен  справиться  с  ослами.  Ему  не
хватает надлежащей  силы.  Мне  нужно  было  оставить  дома  Дженет,  тогда,
возможно, я была бы спокойна. - Внезапно она взволновалась: -  Должно  быть,
сегодня на моей лужайке очутился осел, сегодня, ровно в четыре часа  дня.  Я
похолодела с головы до пят. Да, я знаю, это был осел!
     Я пробовал ее успокоить, но она не хотела слушать никаких утешений.
     - Это был осел! - повторила она. - Тот самый осел с  коротким  хвостом,
на котором ехала сестра этого Мордая,  когда  она  явилась  ко  мне  в  дом.
(Бабушка только так называла мисс Мэрдстон.) Это самый наглый осел  во  всем
Дувре. Я его терпеть не могу, этого осла! - заявила  она,  ударив  рукой  по
столу.
     Дженет  осмелилась  вмешаться  и  сказала,   что   бабушка   понапрасну
волнуется, ибо упомянутый осел, по ее сведениям,  в  настоящее  время  занят
перевозкой песка и гравия и лишен возможности вторгаться в  чужие  владения.
Но бабушка не обратила внимания на ее слова.
     Нам подали прекрасный горячий ужин, хотя бабушка жила в  самом  верхнем
этаже - не знаю, то ли потому,  что  за  свои  деньги  она  хотела  получить
побольше пролетов каменной лестницы, то ли потому, что хотела быть поближе к
двери, выходившей на крышу; состоял ужин из жареной курицы, котлет и овощей,
все было вкусно, и я всему воздал должное. Но бабушка была особого мнения  о
провизии в Лондоне и ела совсем мало.
     - Ручаюсь, что эта несчастная курица родилась и  выросла  в  подвале  и
дышала свежим воздухом только на стоянке карет. Хочу надеяться, что  котлета
говяжья, но не уверена. В этом городе  нет,  на  мой  взгляд,  ничего  кроме
подделок, если не считать грязи.
     - А вы не допускаете, бабушка, что курицу могли привезти из деревни?  -
осмелился я спросить.
     - Конечно, нет! - отрезала бабушка. - Лондонским торговцам не доставило
бы никакого удовольствия торговать без обмана.
     Я не рискнул  оспаривать  это  суждение,  но  поужинал  превосходно,  и
бабушка осталась этим очень довольна.
     Когда убрали со стола, Дженет помогла  ей  причесаться,  надеть  ночной
чепец, более изящного покроя, чем обычно  ("на  случай  пожара",  по  словам
бабушки) и потеплей  закутала  ей  ноги  капотом;  таковы  были  обычные  ее
приготовления перед тем  как  отойти  ко  сну.  Затем,  по  заведенному  раз
навсегда порядку, от которого не  разрешалось  ни  малейших  отступлений,  я
приготовил для нее стакан горячего белого вина с водой и  длинные  тоненькие
гренки. После всех  этих  церемоний  мы  остались  наедине;  бабушка  сидела
напротив, попивала  свой  напиток,  обмакивая  в  него  гренки,  прежде  чем
отправить их в рот, и  благодушно  взирала  на  меня  из-под  оборок  своего
чепчика.
     - Что ж, ты подумал, Трот, об  этом  плане  стать  проктором?  Или  еще
совсем не думал? - начала она.
     -  Я  об  этом  много  думал,  дорогая  бабушка.  И  много  говорил  со
Стирфортом. Мне этот план нравится. Очень нравится.
     - Вот это мне приятно, - сказала бабушка.
     - Есть только одно затруднение, бабушка.
     - Какое, Трот?
     - Я слышал, что доступ в эту профессию ограничен... Так не придется  ли
слишком много заплатить за меня при вступлении?
     - За обучение надо будет  уплатить  ровно  тысячу  фунтов,  -  ответила
бабушка.
     - Вот видите, дорогая бабушка, именно это меня и  беспокоит,  -  тут  я
пододвинул свой стул поближе к ней. - Тысяча фунтов - большие деньги. На мое
образование вы истратили немало, да и  вообще  ни  в  чем  никогда  меня  не
стесняли. Вы были само великодушие. Есть немало путей, чтобы  начать  жизнь,
не затрачивая ровно ничего, начать жизнь в надежде на успех, которого  можно
добиться упорством и трудом. Не лучше ли  будет,  если  я  пойду  именно  по
одному из этих путей?  Уверены  ли  вы,  что  можете  позволить  себе  такие
издержки и поступите правильно, если истратите столько  денег?  Я  хотел  бы
только, чтобы вы, моя вторая мать, об этом подумали. Уверены ли вы?
     Бабушка доела гренок, не переставая смотреть мне прямо в лицо; поставив
стакан на каминную доску, она сложила руки на складках капота и сказала:
     - Трот, дитя мое! Если в жизни есть у меня какая-нибудь  цель,  то  эта
цель - сделать из тебя хорошего, разумного и счастливого человека.  Это  мое
единственное желание, его разделяет  и  Дик.  Я  бы  хотела,  чтобы  кое-кто
послушал,  как  рассуждает  об  этом  Дик.  Проницательность  у  него  прямо
удивительная. Но, кроме меня, никто не знает, какой ум у этого человека!
     Она умолкла, обеими руками взяла мою руку и продолжала.
     - Бесполезно вспоминать прошлое, Трот, если эти воспоминания  не  могут
помочь в настоящем. Пожалуй, я  могла  бы  лучше  обойтись  с  твоим  бедным
отцом... Пожалуй, я могла бы  лучше  обойтись  и  с  этой  бедняжкой,  твоей
матерью, даже тогда, когда твоя сестра Бетси Тротвуд меня так  разочаровала.
Может быть, эта мысль мелькнула у меня в голове, когда  ты  явился  ко  мне,
маленький беглец, измученный, весь в пыли... С той поры. Трот, ты никогда не
обманывал моих надежд, ты был моей гордостью и радостью. Кроме  тебя,  никто
не имеет прав на мои деньги, по крайней мере... -  К  моему  удивлению,  она
замялась и как будто смутилась. - Да, никто не имеет  никаких  прав...  и  я
тебя усыновила! Только люби меня, старуху, дитя мое,  терпи  мои  прихоти  и
причуды, и для  меня,  у  которой  юность  была  не  очень-то  счастливой  и
спокойной, ты сделаешь куда больше, чем эта старуха сделала для тебя.
     Впервые бабушка упомянула о своем прошлом. И с таким благородством  она
это сделала, а потом замолкла, что я почувствовал бы к ней еще больше  любви
и уважения, будь это только возможно.
     - Ну, теперь мы обо всем  договорились,  Трот,  -  сказала  бабушка.  -
Толковать об этом больше нечего.  Поцелуй  меня.  Утром  после  завтрака  мы
отправимся в Коммонс.
     Прежде чем пойти спать, мы еще долго беседовали у камина.  Моя  спальня
была в том же этаже, что и бабушкина; ночью, заслышав отдаленный шум карет и
телег, она приходила в беспокойство, стучала в мою дверь и  спрашивала,  "не
повозки ли это пожарных". Но  к  утру  она  заснула  крепче  и  дала  и  мне
возможность отдохнуть.
     Около полудня мы отправились в контору мистеров  Спентоу  и  Джоркинса.
которая находилась и Докторс-Коммонс. Бабушка была того  мнения  о  Лондоне,
что каждый встречный  безусловно  должен  быть  карманным  вором,  и  потому
вручила мне на сохранение свой кошелек с десятью гинеями и серебром.
     Мы задержались у лавки  игрушек  на  Флит-стрит,  разглядывая  гигантов
церкви св. Дунстана, бьющих в колокола, -  свою  прогулку  мы  приурочили  к
полудню, чтобы застать их за этим делом, - а затем пошли  по  направлению  к
Ладгет-Хиллу и к площади св. Павла. Дойдя уже до  Ладгет-Хилла,  я  заметил,
что бабушка ускоряет шаги и вид у нее испуганный. И в тот  же  момент  плохо
одетый, хмурый человек, который только  что,  проходя  мимо,  остановился  и
уставился на нас, вдруг пошел почти вплотную вслед за бабушкой.
     - Трот! Милый Трот!  -  послышался  испуганный  шепот  бабушки,  и  она
схватила меня за руку. - Я не знаю, что делать!
     - Не волнуйтесь. Бояться нечего. Зайдите в лавку, а я живо отделаюсь от
этого человека.
     - О нет, нет! Ни за  что  на  свете  не  говори  с  ним!  Я  умоляю,  я
приказываю!
     - Бабушка! Да ведь это назойливый нищий, и только!
     - Ты не знаешь, кто он! Ты не  знаешь,  кто  это!  Не  Знаешь,  что  ты
говоришь! - шептала бабушка.
     Мы уже стояли у входа в лавку; остановился и тот человек.
     - Не смотри  на  него,  -  сказала  бабушка,  когда  я  с  негодованием
повернулся к нему. - Кликни мне карету и жди меня на площади святого Павла.
     - Ждать вас? - переспросил я.
     - Да. Ты должен оставить меня. Я должна пойти с ним.
     - С ним, бабушка? С этим человеком?
     - Я в своем уме. И говорю тебе: я должна! Кликни карету.
     Как ни был я поражен, но я чувствовал,  что  не  могу  не  повиноваться
столь решительному приказу. Я поспешил отойти на несколько шагов и  окликнул
проезжавшую  пустую  пролетку.  Только-только  я  успел  опустить  подножку,
бабушка, неведомо каким образом, вскочила в карету, а вслед за  ней  и  этот
человек. Она так властно сделала мне знак рукой, чтобы я ушел, что, несмотря
на мое замешательство, я немедленно пошел прочь. В этот момент я услышал  ее
слова, обращенные к извозчику: "Поезжай куда-нибудь! Поезжай  вперед!"  -  И
пролетка начала подниматься в гору.
     Вот тут-то я вспомнил о рассказе мистера Дика,  который  в  свое  время
показался мне фантастическим. Теперь я не  сомневался,  что  это  тот  самый
незнакомец, о котором мистер Дик столь загадочно упоминал, хотя  у  меня  не
было ни малейшего представления, почему этот человек имеет такую власть  над
бабушкой. Прождав с полчаса на площади св. Павла,  я  увидел  возвращающуюся
пролетку. Извозчик остановил лошадь неподалеку от меня,  в  пролетке  сидела
бабушка, но одна.
     Она еще не совсем успокоилась для того, чтобы немедленно отправиться  в
контору "Спенлоу и Джоркинс" и потому предложила мне сесть  рядом  с  ней  и
приказала извозчику  медленно  ехать  куда-нибудь.  Она  промолвила  только:
"Дорогой мой, никогда не спрашивай о том, что было, и не упоминай об  этом!"
- и больше не произнесла ни слова, покуда к ней не вернулось  самообладание,
а тогда она сообщила мне, что теперь пришла в  себя  и  мы  можем  выйти  из
экипажа. Взяв у нее кошелек, чтобы расплатиться с извозчиком,  я  обнаружил,
что все гинеи исчезли и осталось только серебро.
     Мы направились к Докторс-Коммонс и прошли под  невысокой  узкой  аркой.
Едва мы очутились за нею, как шум Сити, словно по волшебству, растаял где-то
вдалеке. Мрачные двери и узкие проулки привели  нас  к  конторе  "Спенлоу  и
Джоркинс", куда свет проникал сквозь застекленную крышу. В  вестибюле  этого
храма, куда паломники могли проникнуть, не постучавшись, трудились  три  или
четыре клерка, переписывая бумаги. Один из них - сидевший отдельно от прочих
иссохший  человечек  в  жестком  коричневом  парике,  словно  сделанном   из
имбирного пряника, - поднялся навстречу бабушке и ввел нас в кабинет мистера
Спенлоу.
     - Мистер Спенлоу в суде, сударыня. Сегодня  день,  когда  заседает  Суд
Архиепископа, но это рядом, и я сейчас  за  ним  пошлю,  -  сказал  иссохший
человечек.
     Мы остались ждать, покуда приведут мистера Спенлоу, и я  воспользовался
случаем, чтобы оглядеться по сторонам. Мебель в комнате была старинная,  вся
покрытая пылью.  Зеленое  сукно  на  письменном  столе  давно  утеряло  свой
первоначальный цвет,  поблекло  и  посерело,  как  старый  нищий.  На  столе
навалены  были  груды  папок  с  делами;   на   одних   я   прочел   надпись
"Доказательства", на других (к своему удивлению) - "Пасквили" *, были  папки
с надписями: "Суд Архиепископа", "Консисторский Суд", "Суд  Прерогативы";  я
увидел папки с надписями: "Суд Адмиралтейства" и "Суд Делегатов"...*  Я  был
поражен, что существует столько судов, и недоумевал, сколько же  понадобится
времени, чтобы во всем этом разобраться. Кроме этих папок, я увидел огромные
манускрипты  "Свидетельских  показаний,  данных   под   присягой",   солидно
переплетенные и связанные в увесистые пачки - особая пачка по каждому  делу,
словно каждое дело являлось историческим произведением в десяти или двадцати
томах. Похоже было на то, что все это стоило  невесть  сколько  денег,  и  я
почувствовал уважение к профессии проктора. С возрастающим удовлетворением я
продолжал все это осматривать, пока в соседней комнате не послышались чьи-то
поспешные шаги и не появился облаченный в  черную  мантию  с  белой  меховой
оторочкой мистер Спенлоу, который, войдя в комнату, сиял шляпу.
     Это был джентльмен маленького роста, белокурый, в безупречных башмаках;
белый воротничок его сорочки  и  галстук  были  туго  накрахмалены.  Он  был
аккуратнейшим образом застегнут до самого подбородка и, должно  быть,  много
внимания уделял своим бачкам, тщательно завитым. Золотая цепь от часов  была
так массивна, что у меня мелькнула мысль, не нуждается ли он для того, чтобы
достать из кармана часы, в мускулистой золотой руке - наподобие  тех,  какие
висят над входом в мастерскую золотобита. Одет он был с иголочки  и  затянут
до того, что едва мог согнуться, а когда, опустившись в свое кресло, пожелал
взглянуть на какие-то бумаги, лежавшие на столе, то должен  был  повернуться
всем корпусом, словно Панч *.
     Бабушка представила меня ему, и он поздоровался со мной очень  любезно.
Затем он сказал:
     - Стадо  быть,  мистер  Копперфилд,  вы  хотите  посвятить  себя  нашей
профессии. Я сообщил мисс Тротвуд, когда  имел  удовольствие  как-то  с  ней
встретиться, - тут он снова наклонился, как Панч, всем корпусом. - сообщил о
том, что у нас есть вакансия. Мисс Тротвуд любезно уведомила меня, что у нее
есть внук, о котором она имеет особое попечение и судьба  которого  является
предметом ее забот. По-видимому, теперь я имею удовольствие познакомиться  с
этим внуком...
     И снова Панч!
     Я изъявил поклоном свою признательность и сказал, что бабушка  говорила
со мной об этой вакансии и  что  работа,  вероятно,  мне  очень  понравится.
Сказал, что профессия, как я полагаю, отвечает моим природным склонностям  и
я безотлагательно принимаю предложение. Добавил при этом,  что  ручаться  я,
конечно, не могу, пока не познакомлюсь с работой поближе, и прошу - хотя это
только формальность, - позволить  мне  убедиться  в  том,  действительно  ли
профессия проктора мне нравится, прежде чем я свяжу себя окончательно.
     -  О,  разумеется!  -  сказал  мистер  Спенлоу.  -  Наша  фирма  всегда
предоставляет месяц...  один  месяц  для  испытания.  Я  был  бы  очень  рад
предоставить и два месяца и три месяца... словом, любой срок, но...  у  меня
есть компаньон. Мистер Джоркинс.
     - И плата за учение тысяча фунтов, сэр? - спросил я.
     - Да. Включая гербовой сбор, плата  тысяча  фунтов,  -  ответил  мистер
Спенлоу. -  Я  уже  говорил  мисс  Тротвуд,  что  руководствуюсь  отнюдь  не
денежными соображениями. Мне кажется, немногие руководствуются ими столь  же
мало, как я... Но у мистера Джоркинса есть свое мнение по этому поводу, и  я
обязан считаться с мнением мистера Джоркинса. Короче говоря, мистер Джоркинс
считает и сумму в тысячу фунтов недостаточной.
     - Но если клерк, с которым ваша фирма заключила  договор  на  обучение,
будет признан особенно полезным... - начал я,  пытаясь  уменьшить  бабушкины
расходы, - если он станет мастером своего дела, - тут я покраснел,  ибо  это
походило на самохвальство, - не сочтет  ли  возможным  ваша  фирма  положить
ему...
     Мистер Спенлоу понатужился  и,  вытянув  шею  из  воротничка,  покрутил
головой, предваряя слово "жалованье".
     - Нет, мистер Копперфилд. Я умолчу, какого мнения держался бы  лично  я
по сему вопросу, будь я свободен  в  своих  действиях.  Но  мистер  Джоркинс
непоколебим.
     Это