ужбу,  и  вот  какое
заключение я сделала: нет, я никогда не покину мистера  Микобера.  Возможно,
мой взгляд на эту церемонию ошибочен, но тем  не  менее  я  никогда  его  не
покину!
     - Дорогая моя, - вставил с некоторым нетерпением мистер  Микобер,  -  я
никогда и не предполагал, что от вас можно ждать что-нибудь подобное.
     - Я знаю, мой дорогой Копперфилд, - продолжала миссис  Микобер,  -  что
теперь я буду коротать свои дни среди незнакомых мне людей,  знаю  я  также,
что некоторые члены моего семейства, которых мистер Микобер известил в самых
джентльменских выражениях об этом факте, не обратили  никакого  внимания  на
это сообщение. Может быть, я суеверна, - сказала миссис Микобер, - но у меня
такое чувство, что мистеру Микоберу предназначено никогда не получать ответа
на большую часть писем, которые он пишет. Судя по молчанию моего  семейства,
я могу предсказать, что оно недовольно принятым мной решением. Но  я  никому
не позволю совратить меня с пути долга, мистер Копперфилд, и не позволила бы
этого даже папе и маме, если бы они были живы!
     Я высказал мнение, что это и значит идти прямым путем.
     - Может быть, заточить себя в кафедральном городе  равносильно  жертве,
но согласитесь, мистер Копперфилд, что если это  жертва  для  меня,  то  еще
большая жертва для человека, обладающего способностями мистера Микобера.
     - О! Вы переезжаете в кафедральный город? - спросил я.
     Мистер Микобер, разливавший всем нам из кувшина напиток, отозвался:
     - В  Кентербери.  Дело  в  том,  дорогой  Копперфилд,  что  я  заключил
соглашение, согласно которому обязался перед нашим другом Хипом помогать ему
в качестве... быть его... доверенным лицом.
     Я вытаращил глаза на мистера Микобера, которого  очень  обрадовало  мое
удивление.
     - Должен вас поставить в известность, - начал он официальным  тоном,  -
что главным образом деловитость миссис Микобер  и  ее  благоразумные  советы
привели к таким последствиям. Перчатка, о  которой  как-то  говорила  миссис
Микобер, была брошена в форме объявления, ее поднял  мой  друг  Хип,  и  она
привела к  взаимопониманию.  О  моем  друге  Хипе,  человеке  исключительной
проницательности, я хотел бы говорить с самым глубоким уважением.  Мой  друг
Хип не определил мне жалованья, которое выражалось бы в какой-нибудь  сумме,
но, в расчете на мои ценные услуги, сделал немало, чтобы освободить меня  от
гнета денежных затруднений; на ценность этих услуг я полагаюсь всецело. Такт
и ум, на которые я осмеливаюсь претендовать, - мистер Микобер  произнес  эти
слова знакомым светским тоном, с хвастливым, но вместе с тем скромным видом,
- отданы  будут  служению  моему  другу  Хипу.  Я  уже  несколько  знаком  с
юриспруденцией, ибо мне приходилось быть ответчиком в гражданском  процессе,
и незамедлительно засяду за комментарии  одного  из  самых  замечательных  и
прославленных английских юристов. Едва ли необходимо добавлять, что я имею в
виду судью Блекстона.
     Эта речь,  да  и  большая  часть  речей,  произнесенных  в  тот  вечер,
прерывались замечаниями миссис Микобер, которая то и дело обнаруживала,  что
юный мистер Микобер сидит, поджав под себя обе ноги, или поддерживает голову
так, словно она вот-вот у него отвалится, лягает под столом Трэдлса,  елозит
ногами или вытягивает их устрашающим образом, склоняет голову набок,  окуная
волосы в бокалы, - словом, проявляет свою непоседливость в форме, совершенно
несовместимой с интересами остального общества, на каковые замечания  матери
юный мистер Микобер отвечал довольно дерзко.
     Все это время  я  сидел  пораженный  откровениями  мистера  Микобера  и
размышлял над тем, что это может означать, пока миссис Микобер не подхватила
нить разговора и не привлекла моего внимания.
     - Я настоятельно прошу мистера  Микобера,  мой  дорогой  Копперфилд,  -
сказала она, - остерегаться, чтобы эта второстепенная отрасль юриспруденции,
которой он себя посвятит, не  помешала  ему  в  конце  концов  подняться  на
вершину славы. Я убеждена, что мистер Микобер,  отдавшись  профессии,  столь
соответствующей его многочисленным способностям и  его  красноречию,  должен
прославиться. Скажите, мистер Трэдлс, - продолжала  она  с  глубокомысленным
видом, - как,  например,  насчет  судьи  или  даже  канцлера?  Не  может  ли
индивидуум  отрезать  себе  путь  к  таким  постам,  если  возьмет  на  себя
исполнение обязанностей, какие согласился взять на себя мистер Микобер?
     - Дорогая моя! - перебил мистер Микобер, но также взглянул испытующе на
Трэдлса. - У нас есть время поразмыслить над этим вопросом.
     -  Нет,  Микобер!  -  сказала  она.  -  Ваша  главная  ошибка  в  жизни
заключается в том, что вы не смотрите достаточно далеко вперед. Вы  поистине
обязаны перед своим семейством, -  если  не  перед  самим  собой,  -  обнять
проницательным взглядом самые отдаленные точки на горизонте, к которым могут
вас привести ваши способности!
     Мистер Микобер  откашлялся  и  с  большим  удовлетворением  хлебнул  из
стакана, все еще поглядывая на Трэдлса и как бы желая услышать его мнение.
     - Гм... Положение таково, миссис Микобер... - начал  Трэдлс,  собираясь
осторожно открыть ей истину. - Вы  понимаете...  я  имею  в  виду  реальные,
прозаические факты... они за...
     - Прекрасно, мой дорогой Трэдлс! - перебила миссис Микобер.  -  Я  сама
хочу быть насколько возможно прозаической и трезвой, когда говорю  на  такую
важную тему.
     -  ...заключаются  в  том,  -  продолжал  Трэдлс,  -  что  эта  отрасль
юриспруденции,  даже  если  мистер  Микобер  станет   поверенным   по   всем
правилам...
     - Ну, конечно! - снова перебила миссис Микобер. - Уилкинс, не коси!  Ты
останешься косоглазым!
     - ...не откроет ему путь к таким постам, - снова продолжал Трэдлс. - На
них  может  быть  назначен  только  барристер.  А  мистер   Микобер   станет
барристером лишь в том  случае,  если  поступит  на  пять  лет  в  учение  в
какой-нибудь из судебных Иннов...
     - Правильно ли я вас понимаю, дорогой мистер Трэдлс? Вы  говорите,  что
по истечении этого срока мистер  Микобер  имел  бы  право  быть  назначенным
судьей или канцлером? - спросила весьма учтивым,  но  деловым  тоном  миссис
Микобер.
     - Он имел бы это право! - произнес Трэдлс с ударением.
     - Благодарю вас. Я вполне удовлетворена, - сказала  миссис  Микобер.  -
Если дело  обстоит  таким  образом  и  мистер  Микобер,  приступая  к  своим
обязанностям,  не  теряет  никаких  преимуществ  и  привилегий,  я  могу  не
беспокоиться. Разумеется, я говорю как женщина, но я всегда считала,  что  у
мистера Микобера ум юридический, как говорил мой папа, когда я жила дома.  И
я полагаю, что в настоящее время мистер Микобер  вступает  на  поприще,  где
этот ум проявит себя и завоюет ему высокое положение.
     Я совершенно убежден, что мистер Микобер, обладающий юридическим  умом,
уже видел себя восседающим на мешке с  шерстью  *.  Он  самодовольно  провел
рукой по голому черепу и, покорный судьбе, сказал с величавым видом:
     -  Дорогая  моя,  не  будем  предвосхищать  решения  судьбы.  Если  мне
предназначено носить парик, то, во всяком случае, внешне, -  он  намекал  на
свой голый череп, - я готов принять это отличие. Мне  не  жаль  моих  волос,
возможно, я лишился их ради каких-то  высших  целей.  Этого  я  не  знаю.  Я
намерен, дорогой Копперфилд, приуготовить  моего  сына  для  церкви.  И,  не
скрою, я был бы счастлив,  в  интересах  своего  сына,  достигнуть  высокого
положения.
     - Для церкви? - спросил я, думая между тем об Урии Хипе.
     - Да! - ответил мистер Микобер. - У него поразительно высокий голос,  и
ему надлежит начать с певчего. Наше пребывание в  Кентербери  и  знакомства,
которые мы там завяжем, несомненно помогут ему  занять  вакансию  в  соборе,
когда она откроется.
     Я снова взглянул на юного мистера Микобера  и  по  выражению  его  лица
увидел, что голос у  него  действительно  должен  быть  высокий  и  исходить
откуда-то из-под бровей; моя догадка  подтвердилась,  когда  он  запел  (ему
предложено было на выбор - идти спать или петь) "Долбит  зеленый  дятел"  *.
Исполнение сей песенки было встречено похвалами,  а  затем  завязался  общий
разговор, и поскольку я был слишком погружен в свои  смелые  замыслы,  чтобы
умолчать о переменах в моей жизни, я поведал о них мистеру и миссис Микобер.
Трудно передать, в  какой  она  пришла  восторг,  узнав  о  беде,  постигшей
бабушку, и как это известие укрепило их бодрость и способствовало проявлению
дружеских чувств.
     Скоро пунш должен был в последний раз пойти вкруговую, и я, обратившись
к Трэдлсу, напомнил ему, что нам нельзя разойтись, прежде чем мы не пожелаем
нашим друзьям здоровья, счастья и успеха на новом  их  поприще.  Я  попросил
мистера Микобера наполнить бокалы до  краев  и  провозгласил  тост  по  всем
правилам - пожал  через  стол  руку  мистеру  Микоберу  и  поцеловал  миссис
Микобер, дабы увековечить  это  знаменательное  событие.  Трэдлс  последовал
моему примеру и также пожал руку мистеру Микоберу, но, не считая себя  таким
же старым другом, как я, не отважился следовать за мной дальше.
     - Дорогой мой Копперфилд, друг моей юности, если  позволено  будет  так
его назвать, и мой уважаемый друг Трэдлс, - надеюсь, он  разрешит  именовать
его так, - от имени миссис  Микобер,  от  своего  имени  и  от  имени  наших
отпрысков позволяю  себе  выразить  горячую  благодарность  за  ваши  добрые
пожелания! - начал мистер Микобер, поднимаясь и засовывая большие  пальцы  в
карманы  жилета.  -  Можно  было  бы  ожидать,  что  в  канун   переселения,
открывающего перед нами совершенно новую жизнь,  -  мистер  Микобер  говорил
так, будто они уезжали за пятьсот тысяч миль,  -  я  обращусь  с  прощальной
речью к столь верным друзьям, которых вижу перед собой. Но все, что  я  имел
сказать, я уже сказал. Какого бы положения в обществе я ни достиг,  пребывая
в кругу собратьев по ученой профессии,  недостойным  представителем  коей  я
собираюсь стать, я постараюсь ее не посрамить, а миссис Микобер, несомненно,
будет служить ей украшением. Под  временным  гнетом  денежных  обязательств,
принятых с целью их  немедленного  погашения,  но  в  силу  неблагоприятного
стечения обстоятельств  оставшихся  непогашенными,  я  оказался  вынужденным
прибегнуть к переодеванию, против которого восставали мои лучшие чувства,  -
я имею в виду очки, - и принять фамилию, на которую  не  могу  притязать  по
закону. Но касательно этого я хочу только отметить, что туча уже  исчезла  с
мрачного горизонта  и  дневное  светило  уже  засияло  на  вершинах  гор.  В
понедельник, в четыре часа дня, по прибытии в Кентербери,  когда  моя  стопа
опустится на родной мой вереск, - я снова буду называться Микобером!
     Тут мистер Микобер опустился на стул и степенно выпил два бокала  пунша
один за другим. Затем он продолжал торжественно:
     - Мне остается еще  кое-что  сделать  перед  разлукой  -  свершить  акт
справедливости. Мой друг мистер Томас Трэдлс дважды "дал свою подпись",  как
принято выражаться, для получения мной ссуды по векселю. В первый раз мистер
Томас Трэдлс очутился, скажу  кратко,  в  трудном  положении.  Срок  второго
векселя еще не истек. Первое  обязательство  выражалось  в  сумме...  -  тут
мистер Микобер тщательно справился с бумагами, -  ...в  сумме  двадцать  три
фунта четыре шиллинга девять с половиной  пенсов.  Сумма  второго,  по  моим
записям, - восемнадцать фунтов шесть шиллингов два пенса. Если  мой  подсчет
верен, общий итог равен сорока одному фунту десяти шиллингам  одиннадцати  с
половиной пенсам. Быть может, мой  друг  Копперфилд  возьмет  на  себя  труд
проверить итог?
     Я проверил и признал его правильным.
     - Если я покину столицу  и  моего  друга  мистера  Томаса  Трэдлса,  не
выполнив своих денежных обязательств, невыносимое бремя ляжет на  мою  душу.
Поэтому я приготовил для моего друга мистера Томаса  Трэдлса  и  вот  сейчас
держу в руке некий документ, который все приводит к желанной цели. Позвольте
мне вручить моему другу мистеру Томасу  Трэдлсу  мою  долговую  расписку  на
сорок один фунт десять шиллингов одиннадцать с половиной пенсов. Я  счастлив
обрести вновь моральное достоинство,  чувствуя,  что  теперь  я  опять  могу
ходить среди моих ближних с высоко поднятой головой!
     После этого  вступления  (которым  он  был  весьма  взволнован)  мистер
Микобер вручил Трэдлсу  свою  долговую  расписку  и  пожелал  ему  всяческих
успехов в жизни. Я уверен, что этот  акт  был  равносилен  уплате  долга  не
только для мистера Микобера, сам Трэдлс тоже едва ли уловил разницу, пока не
поразмыслил на досуге.
     После этого благородного поступка мистер Микобер  столь  высоко  поднял
голову перед своими ближними, что, казалось, его грудь  расширилась  раза  в
полтора, когда он светил нам с площадки  лестницы.  Мы  распростились  очень
сердечно, и когда, покинув Трэдлса у дверей его дома, я возвращался к  себе,
размышляя о самых странных и разнообразных вещах, мне пришло в  голову,  что
такой ненадежный человек, как мистер Микобер, никогда не просил у меня денег
и что и этим я обязан только его жалостливым воспоминаниям обо мне, ребенке,
жившем у него когда-то. Отказать ему у  меня  не  хватило  бы  мужества,  и,
несомненно, он сам это знал (к его чести будь сказано) не хуже, чем я.

ГЛАВА XXXVII 

     Немножко холодной воды

     Моя новая жизнь продолжалась  уже  больше  недели,  и  я  сильнее,  чем
прежде,  был  увлечен  теми  грозными  решениями,  каких,  по-моему  мнению,
требовали  обстоятельства.  Я  продолжал  ходить   чрезвычайно   быстро,   и
по-прежнему у меня было смутное представление, что таким образом я  пробиваю
себе дорогу. За какое бы дело я ни брался, я положил за правило  тратить  на
него как можно больше сил. Я стал, в подлинном смысле слова, жертвой  самого
себя. Подумывал я даже о том, не перейти ли мне на растительную пищу, и  при
этом мне казалось, - правда, полной уверенности у меня не было, - что если я
превращусь в травоядное животное, то этим воскурю фимиам перед алтарем Доры.
     До сей поры малютка Дора пребывала в полном неведении относительно моей
отчаянной решимости, на которую лишь туманно намекали  мои  письма.  Но  вот
снова настала суббота, и в этот субботний вечер она  должна  была  навестить
мисс Миллс, а я - явиться туда к чаю, когда мистер Миллс отправится  в  свой
клуб играть в вист (об этом мне протелеграфируют,  вывесив  в  среднем  окне
гостиной клетку с птицей).
     К тому времени мы окончательно устроились на Бэкингем-стрит, где мистер
Дик  блаженствовал,  переписывая   свои   бумаги.   Бабушка   моя   одержала
знаменательную победу над  миссис  Крапп  -  она  отказалась  от  ее  услуг,
предварительно выбросив в окошко  первый  же  кувшин  с  водой,  который  та
поставила  на  ступеньках,  и  собственной  персоной  защищая  на   лестнице
приведенную ею поденщицу. Эти энергические меры вселили такой ужас в  сердце
миссис Крапп, что она удалилась к себе на кухню,  придя  к  заключению,  что
бабушка рехнулась. Бабушка, оставаясь совершенно равнодушной к мнению миссис
Крапп, а равно и всех людей на свете, скорее поощряла, чем опровергала такую
мысль, и вот миссис  Крапп,  еще  недавно  столь  храбрая,  сделалась  через
несколько дней такой трусливой, что, предпочитая не встречаться  с  бабушкой
на лестнице, старалась либо скрыть свою объемистую фигуру за дверью  -  хотя
на виду  все-таки  оставался  широкий  подол  ее  фланелевой  юбки,  -  либо
забивалась в темные углы. Бабушке это доставляло несказанное удовлетворение,
и, мне кажется, она испытывала  подлинную  радость,  прогуливаясь  в  нелепо
торчавшем на макушке чепце по лестнице в те часы, когда миссис  Крапп  могла
попасться ей на пути.
     Бабушка, необычайно домовитая и изобретательная, ввела в наше хозяйство
столько маленьких преобразований, что, мне казалось, я  стал  не  беднее,  а
богаче, чем раньше. Между прочим, она превратила чулан в мою  гардеробную  и
купила мне кровать, которую убрала и украсила так, что днем она походила  на
книжный шкаф, насколько может походить на  него  кровать.  Я  был  предметом
неусыпных ее забот, и даже бедная моя мать не могла бы любить меня горячей и
положить столько сил, чтобы сделать меня счастливым.
     Пегготи сочла для себя высокой честью  разрешение  участвовать  в  этих
трудах, и хотя все еще не преодолела чувства благоговейного ужаса перед моей
бабушкой, ей было выказано столько знаков доверия и  поощрения,  что  теперь
они стали наилучшими друзьями. Но вот настал день (это была именно  суббота,
и мне предстояло пить чай у мисс Миллс), когда Пегготи должна была вернуться
домой, чтобы, выполняя свой долг, взять на себя заботу о Хэме.
     - Ну что ж, прощай, Баркис, - сказала бабушка, - береги свое  здоровье.
Право же, я никогда не думала, что мне  будет  так  грустно  расставаться  с
тобой.
     Я отвел Пегготи в контору пассажирских карет  и  проводил  ее  в  путь.
Прощаясь со мной, она расплакалась и поручила моим дружеским заботам  своего
брата, как уже сделал раньше Хэм. Мы ничего о нем не слыхали с тех пор,  как
он ушел тогда, на закате.
     - А теперь, родной мой Дэви, - сказала Пегготи, - если вам,  покуда  вы
обучаетесь, понадобятся деньги или если они  вам  понадобятся  по  окончании
учения, дорогой мой, чтобы стать на ноги (а они вам все  равно  понадобятся,
миленький мой), то у кого же больше прав ссудить вам  деньги,  чем  у  меня,
глупой старой служанки моей милочки!
     Я был не так уже одержим страстью к независимости, чтобы не  сказать  в
ответ, что, если когда-нибудь мне придется взять взаймы деньги, я их  возьму
у нее. Мне кажется, ничто не доставило бы  Пегготи  большего  утешения,  чем
такой ответ, - разве что я попросил бы тут же на месте большую сумму.
     - И вот что еще, дорогой мой, - зашептала  Пегготи,  -  скажите  вашему
хорошенькому ангелочку, что мне, ох, как хотелось  бы  увидеть  ее  хоть  на
минутку! И скажите  ей,  что,  когда  она  будет  выходить  замуж  за  моего
мальчика, я приеду и устрою  вам  такое  красивое  гнездышко,  если  вы  мне
разрешите!
     Я заявил, что никто другой не прикоснется  к  "нашему  гнездышку",  чем
привел в восторг Пегготи, уехавшую в наилучшем расположении духа.
     В течение дня я по мере сил изнурял себя  в  Докторс-Коммонс,  прибегая
для этого ко всевозможным способам, а вечером в назначенный час появился  на
улице, где проживал мистер Миллс. У мистера  Миллса  была  ужасная  привычка
засыпать после обеда, он еще не ушел из  дому  и  в  среднем  окне  не  было
никакой клетки.
     Он так долго заставил меня ждать, что  я  страстно  желал,  чтобы  клуб
оштрафовал его за опоздание. Наконец он вышел, и тогда  я  увидел,  как  моя
Дора сама вывесила в окне клетку и выглянула на балкон убедиться, тут ли  я;
увидав меня, она убежала в комнату,  а  Джип  остался  и  бешено  залаял  на
огромную собаку мясника, которая могла проглотить его, как пилюлю.
     Дора встретила меня в дверях гостиной, из  тех  же  дверей  выскочил  и
Джип, спотыкаясь, рыча и, видно, воображая, будто  я  разбойник,  и  мы  все
втроем, радостные и любящие, вошли в комнату. Очень скоро я  внес  уныние  в
наши счастливые сердца - я этого не  хотел  делать,  но  слишком  уж  я  был
поглощен своей идеей - и без всяких предисловий спросил Дору, может  ли  она
любить нищего.
     Моя милая, маленькая Дора! Как она испугалась! Это слово вызвало у  нее
только представление о желтом лице пьяницы, о костылях или деревянной  ноге,
а не то о собаке с подносиком в зубах или еще о чем-нибудь в таком же  роде.
И она с очаровательным недоумением широко раскрыла глаза.
     - Как вы можете задавать мне  такие  глупые  вопросы?  -  надув  губки,
сказала Дора. - Любить нищего!
     - Дора, любимая моя! Я - нищий! - воскликнул я.
     - Какой глупый! -