у и ответил, что постараюсь это сделать.
     - Благодарю вас, сэр, - сказал он. - Вы были так добры, что встретились
со мной. Вы были так добры, что приехали сюда вместе с дядей. Мистер Дэви! Я
хорошо знаю, что моя тетка побывает в Лондоне до их отъезда и все они  снова
встретятся, но мне лучше не видаться с ним больше. Я это чувствую.  Об  этом
мы не говорили, но так и будет, и оно к лучшему.  Когда  вы  увидите  его  в
последний раз,.. в самый последний раз... вам нетрудно  будет  сказать,  что
сирота, для которого он был больше, чем отец, благодарен ему на всю жизнь  и
вечно будет его любить?
     Я обещал ему также и это.
     - Еще раз благодарю вас, сэр, - от всей души пожимая мне  руку,  сказал
он. - Я знаю, куда вы идете. До свиданья.
     Помахав мне рукой, словно желая сказать, что он  не  в  силах  войти  в
старый баркас, он повернул назад. Я видел, как он, идя  в  лунном  свете  по
пустоши, повернул голову к серебряной полоске света над морем; он шел и,  не
отрываясь, смотрел на нее, пока, наконец, не превратился в неясную тень.
     Когда я подошел к баркасу, дверь  была  открыта,  и  там  уже  не  было
никакой обстановки, кроме старого сундучка, на котором сидела, с корзиной на
коленях, миссис Гаммидж и глядела на мистера  Пегготи.  Опершись  на  грубую
каминную доску, он пристально смотрел на тускневшую  золу  за  решеткой.  Но
когда я вошел, он поднял глаза и приветливо заговорил:
     - Пришли, мистер Дэви, как обещали, попрощаться со всем этим? - спросил
он, беря свечку. - Пустовато теперь?
     - Да, вы времени не теряли, - сказал я.
     - Мы не лентяи, сэр! Миссис Гаммидж работала, как...  Не  знаю,  что  и
сказать, как работала миссис Гаммидж, - продолжал мистер Пегготи,  глядя  на
нее и затрудняясь найти подходящее сравнение.
     Миссис Гаммидж, все еще склоненная над своей корзинкой, молчала.
     - Это тот самый сундучок, на котором вы всегда сидели рядом с  Эмли,  -
прошептал мистер Пегготи. - Его я хочу взять  с  собою  и  увезу  под  самый
конец. А вот ваша прежняя маленькая спальня, поглядите, мистер Дэви!  Теперь
в ней гуляет ветер как ему вздумается.
     И в самом деле, ветер, хоть и слабый,  словно  торжествовал,  и  рыскал
вокруг покинутого дома с тихими  жалобами,  такими  печальными-печальными...
Исчезло все вплоть до зеркальца в рамке из устричных раковин. Я думал о том,
как я лежал здесь, когда у меня дома произошла первая  великая  перемена.  Я
думал о голубоглазой девочке, очаровавшей  меня.  Я  думал  о  Стирфорте,  и
внезапно меня охватил глупый страх: а  вдруг  он  здесь,  совсем  близко,  и
вот-вот я его увижу...
     - Похоже на то, что в баркасе еще не скоро будут новые жильцы,  -  тихо
сказал мистер Пегготи. - Здесь считают теперь, что это несчастливый дом.
     - Он принадлежит кому-нибудь из местных жителей? - спросил я.
     - Мачтовому мастеру, он живет в городе. Сегодня  вечером  я  отдам  ему
ключ, - сказал мистер Пегготи.
     Мы заглянули в другую комнатку, потом вернулись к сидевшей на  сундучке
миссис Гаммидж; поставив свечу на каминную доску,  мистер  Пегготи  попросил
миссис Гаммидж встать, чтобы дать ему возможность вынести  сундучок,  покуда
свеча не погасла.
     - Дэниел! Мой дорогой Дэниел! - воскликнула  миссис  Гаммидж,  внезапно
оставляя в покое корзинку и цепляясь за руку мистера Пегготи. -  Вот  что  я
скажу напоследок: не бросай меня! Не бросай меня, Дэниел! Не делай этого!
     Пораженный мистер Пегготи переводил взгляд с миссис Гаммидж на меня,  а
с меня на миссис Гаммидж, как будто его только что разбудили.
     - Не делай этого, дорогой Дэниел, не делай!  -  горько  плакала  миссис
Гаммидж. - Возьми меня с собой, возьми  меня  вместе  с  Эмли!  Я  буду  вам
служить верой и правдой. Если там, куда вы едете, есть рабы,  я  заменю  вам
одного из них и буду счастлива, но только не  бросай  меня,  Дэниел,  умоляю
тебя!
     - Добрая моя душа, ты понятия не имеешь, как долго туда ехать  и  какая
там трудная жизнь! - сказал, покачивая головой, мистер Пегготи.
     - Имею понятие, Дэниел! Догадываюсь! Но вот  что  я  скажу  напоследок:
если ты не возьмешь меня, я вернусь в этот дом и здесь умру. Я  могу  копать
землю, Дэниел. Я могу работать. Я согласна выносить решительно все. Теперь я
хорошая, терпеливая, ты даже не знаешь,  какая  я  теперь,  Дэниел!  Испытай
меня. Я не прикоснусь к пенсии, Дэниел Пегготи, даже если  буду  помирать  с
голоду! Позволь мне только идти с тобой - и я пойду хоть на  край  света!  Я
знаю, в чем дело. Я знаю, ты думаешь, будто я одинокая, покинутая,  но,  мой
дорогой, теперь это не так! Не зря я сидела здесь и ждала,  ждала  и  думала
без конца о твоей беде, это пошло мне на пользу. Мистер Дэви!  Замолвите  за
меня слово! Я знаю ихние привычки - и его и Эмли, я знаю об их несчастье,  и
я смогу иной раз их утешить и буду на  них  работать.  Дэниел,  дорогой  мой
Дэниел, позволь мне ехать с тобой!
     И миссис Гаммидж схватила его руку и поцеловала, поцеловала, охваченная
нежностью и любовью, которых он так заслуживал.
     Мы вынесли сундучок, потушили свечу, затворили  дверь,  крепко  заперли
ее, н остался старый баркас темным пятном на фоне  вечерних  облаков.  А  на
следующий день, когда мы возвращались в Лондон на крыше  кареты,  на  задней
скамье сидела со своей корзинкой миссис Гаммидж, счастливая миссис Гаммидж.

ГЛАВА LII 

     Я присутствую при взрыве

     Когда до срока,  столь  таинственно  назначенного  мистером  Микобером,
осталось менее суток, мы с бабушкой посоветовались о том, что ей делать, так
как она очень не хотела надолго покидать Дору. Ах! Какая легкая была  теперь
Дора, когда я нес ее но лестнице!
     Несмотря на желание мистера Микобера, чтобы бабушка присутствовала  при
встрече, мы решили, что она останется дома, а ее  представителем  буду  я  с
мистером Диком. Но Дора все расстроила, сказав, что никогда не простит  себе
и никогда не простит своему скверному мальчику, если бабушка, под  каким  бы
то ни было предлогом, останется с ней.
     - Я не произнесу ни слова. Я буду ужасно неприветлива! -  сказала  Дора
бабушке, тряхнув локонами. - Я заставлю Джипа целый день лаять на вас.  Если
вы не поедете с ними, значит вы старая ворчунья!
     - Вот те на, Цветочек! - засмеялась бабушка. - Ты же  знаешь,  что  без
меня тебе не обойтись.
     - Нет, обойдусь! - сказала Дора.  -  Ваше  присутствие  мне  совсем  не
нужно. Ради меня вы ведь не бегаете целый день по лестнице вверх и вниз.  Вы
ведь не сидите около меня и не рассказываете мне о том времени, когда у Доди
были рваные башмаки и он был весь в пыли, с ног  до  головы,  бедный,  милый
мальчуган! Вы никогда не  делаете  то,  что  мне  нравится,  не  правда  ли,
дорогая? - Дора быстро поцеловала бабушку и  воскликнула:  "Я  пошутила!"  -
чтобы бабушка не подумала, что она говорит серьезно.
     - Нет, бабушка, вы должны идти, - ласково продолжала Дора, - я  от  вас
не отстану, пока этого не добьюсь. Моему негодному мальчику не поздоровится,
если он не возьмет вас с собой! И я буду невыносима, и Джип тоже! Если вы не
поедете, вы будете жалеть об этом до конца жизни. Почему, собственно говоря,
вам обоим не поехать? - Тут Дора откинула назад кудри и испытующе посмотрела
на бабушку и на меня. - Разве я так больна?
     - Что это тебе пришло в голову? - воскликнула бабушка.
     - Какой вздор! - сказал я.
     - Вот видите! Я глупенькая,  я  это  знаю,  -  сказала  Дора,  медленно
переводя взгляд с бабушки на меня, а затем, не поднимаясь,  вытянула  губки,
чтобы нас поцеловать. - Прекрасно! Значит вы оба и должны идти, а  не  то  я
вам не поверю и буду плакать!
     По лицу бабушки я увидел, что она готова уступить. Увидела это и Дора и
просияла.
     - Когда вы вернетесь, у вас столько будет  всяких  рассказов,  что  мне
потребуется по крайней мере неделя чтобы все понять, - сказала Дора. -  Ведь
я знаю - я долго не могу понять, если  рассказывают  что-нибудь  деловое!  А
тут, конечно, какое-нибудь дело. И  если  что-нибудь  насчет  арифметики,  -
прямо не знаю, когда я с этим справлюсь, а мой скверный  мальчик  будет  так
огорчаться! Ну вот, вы должны ехать. Вас не будет дома только одну  ночь,  а
это время обо мне позаботится Джип. Перед отъездом Доди отнесет меня наверх,
и, пока вы не вернетесь, я не буду спускаться. И вы передайте от меня  Агнес
письмо, уж я ее побраню за то, что она к нам не приезжает.
     Больше мы этого вопроса не обсуждали и решили ехать; решили  мы  также,
что Дора - маленькая плутовка, которой приятно болеть, так как ей  нравится,
чтобы за ней ухаживали. Дора пришла от этого в восторг, очень развеселилась,
и мы вчетвером -  бабушка,  мистер  Дик,  Трэдлс  и  я  -  в  тот  же  вечер
отправились в Кентербери с дуврской каретой.
     В гостинице, где  мистер  Микобер  назначил  нам  свидание  и  куда  мы
добрались, не без труда, лишь поздно ночью, я нашел письмо с извещением, что
мистер Микобер прибудет утром, ровно в половине десятого. Потом,  содрогаясь
от холода, мы отправились  в  отведенные  нам  номера,  причем  должны  были
проходить по каким-то узким коридорам, пахнувшим так, словно их долгое время
вымачивали в растворе, пропитанном запахами супа и конюшни.
     Рано утром я побродил по милым моему сердцу, знакомым,  тихим  уличкам,
снова погружаясь в тень, отбрасываемую старинными арками и церквами.  Вокруг
башен собора  летали  грачи,  а  эти  башни,  возвышаясь  над  многомильными
просторами  плодородных  полей  и  прелестными  речушками,  как  и   раньше,
рассекали прозрачный утренний воздух, словно все остается неизменным на этой
земле. Но гудевшие  колокола  грустно  напоминали,  что  ничто  не  остается
неизменным; напоминали они и о собственной своей  старости,  и  о  молодости
Доры, и о тех бесчисленных людях, которые жили, любили и умирали молодыми  и
терялись в воздухе, -  песчинки  в  бездне  Времени,  -  словно  круги,  что
расходятся на воде, а этот колокольный звон все гудел и гудел,  отдаваясь  в
ржавых доспехах Черного принца *, висевших в соборе.
     Остановившись на углу улицы, я взглянул на знакомый старый дом,  но  не
подошел к нему поближе, так как меня могли заметить и я  невольно  расстроил
бы все дело, ради которого приехал. Утреннее солнце позлащало коньки крыши и
окна с частым переплетом, и знакомый мне мир и покой словно коснулись своими
лучами моего сердца.
     Я вышел за город и побродил около часа, а потом вернулся в гостиницу по
главной улице, которая уже пробудилась от ночного сна. В  лавках  копошились
люди, и среди них я узнал старого своего врага - мясника, который преуспел в
жизни: носил сапоги с отворотами, имел  младенца  и  собственную  лавку.  Он
нянчил своего младенца и, по-видимому, стал примерным членом общества.
     Приступая к завтраку, мы были в беспокойном, нервическом состоянии.  По
мере того как приближалась половина десятого, наше желание  увидеть  мистера
Микобера все возрастало. В конце концов, за  исключением  мистера  Дика,  мы
махнули рукой на завтрак, который заказали только для виду.  Бабушка  ходила
взад и вперед по комнате. Трэдлс сел на диван и  притворился,  будто  читает
газету, а сам устремил глаза в потолок, я же глядел в окно, чтобы дать знак,
как только увижу мистера Микобера. Ждать пришлось недолго - пробило половина
десятого, и он показался на улице.
     - Он идет! - воскликнул я. - И на нем неслужебный костюм.
     Бабушка завязала ленты  чепца  (она  явилась  к  завтраку  в  чепце)  и
набросила на плечи  шаль,  словно  готовясь  призвать  на  помощь  всю  свою
твердость и непреклонность. Трэдлс с  решительным  видом  застегнул  сюртук.
Мистер Дик, сбитый с толку  этими  грозными  приготовлениями,  все  же  счел
необходимым подражать им и, надев шляпу, нахлобучил ее на самые уши. Но  тут
же ее сдернул, чтобы приветствовать мистера Микобера.
     - С добрым утром, джентльмены и сударыня! - произнес мистер Микобер.  -
Дорогой сэр, как вы любезны! (Это относилось к мистеру Дику, который с жаром
пожимал ему руку.)
     - Вы завтракали? Хотите котлетку? - спросил мистер Дик.
     - Ни за что на свете, сэр! - воскликнул мистер Микобер,  удерживая  его
руку, которая уже протянулась к колокольчику. - Я и аппетит - мы  уже  давно
друг с другом незнакомы, мистер Диксон!
     Эта  фамилия  очень  понравилась  новоявленному  мистеру  Диксону,   и,
кажется, он был так признателен мистеру Микоберу  за  это  пожалование,  что
снова потряс ему руку и захохотал, как ребенок.
     - Дик, тише! - вмешалась бабушка. Мистер Дик опомнился и покраснел.
     - А теперь, сэр, - надевая перчатки, продолжала бабушка, - мы готовы  к
извержению Везувия, а  если  вы  предпочтете  что-нибудь  другое  -  милости
просим!
     - Сударыня! Я уверен, вы  скоро  будете  свидетельницей  извержения,  -
сказал мистер Микобер.  -  Простите,  мистер  Трэдлс,  могу  ли  я  сообщить
присутствующим, что мы с вами уже беседовали?
     - Совершенно верно, Копперфилд, - сказал мне  Трэдлс  в  ответ  на  мой
удивленный взгляд. - Мистер Микобер советовался со мной о  своем  намерении,
и, поскольку это было в моих силах, я дал ему совет.
     - Значит, я не обманываюсь, мистер Трэдлс, что разоблачение, которое  я
намерен сделать, крайне важно? - спросил мистер Микобер.
     - Чрезвычайно! - сказал Трэдлс.
     - В таком случае, сударыня и джентльмены, - продолжал мистер Микобер, -
может быть,  вы  окажете  мне  честь  и  предоставите  себя  в  распоряжение
человека, который заслужил, чтобы его считали заблудшим на стезе  жизни,  но
все же является вашим ближним, хоть и потерявшим первоначальный  свой  образ
по своей вине, а также в силу злосчастного стечения обстоятельств?
     - Мы вам вполне доверяем, мистер Микобер, и выполним  вашу  просьбу,  -
ответил я.
     - Вам не придется,  мистер  Копперфилд,  пожалеть  в  данном  случае  о
доверии, которое вы мне милостиво оказываете, - отозвался мистер Микобер.  -
Разрешите мне удалиться ровно  на  пять  минут  и,  навестив  мисс  Уикфилд,
принять вас всех в конторе "Уикфилд и Хип", где я числюсь служащим.
     Мы с бабушкой поглядели на Трэдлса, а тот кивнул головой.
     - В настоящее время я не имею больше ничего добавить, -  заявил  мистер
Микобер.
     С этими словами, к моему величайшему удивлению, он  отвесил  нам  общий
поклон и исчез. Держал он  себя  чрезвычайно  церемонно  и  был  чрезвычайно
бледен.
     Когда я взглядом попросил Трэдлса объяснений, тот  только  улыбнулся  и
кивнул головой (волосы стояли у него  торчком).  Мне  ничего  не  оставалось
делать, как вытащить из кармана часы и следить за стрелкой, отсчитывая  пять
минут. Бабушка следила по своим часам. Когда время истекло, Трэдлс предложил
ей руку, и все вместе мы отправились в старый знакомый дом, а по  дороге  не
произнесли ни звука.
     Мистер  Микобер  был  за  своей  конторкой  в  нижнем  этаже   конторы,
помещавшейся в башенке; он с усердием писал  или  делал  вид,  будто  пишет.
Большая канцелярская линейка засунута была под жилетку, но он так  плохо  ее
припрятал, что она выступала примерно на фут, словно какое-нибудь новомодное
украшение для сорочки.
     Мне показалось, что я должен что-то сказать, и я сказал:
     - Как поживаете, мистер Микобер?
     - Превосходно. Надеюсь, и вы в полном здравии? - мрачно ответил  мистер
Микобер.
     - Мисс Уикфилд дома? - спросил я.
     - Мистер Уикфилд лежит, у него приступ ревматизма, - ответил он,  -  но
мисс  Уикфилд,  не  сомневаюсь,  будет  очень  рада  повидаться  со  старыми
друзьями. Может быть, пожалуете, сэр?
     Он ввел нас в столовую, - это была первая комната, куда я вошел,  когда
много лет назад появился в этом доме, - и, распахнув дверь прежнего кабинета
мистера Уикфилда, звучно провозгласил:
     - Мисс Тротвуд, мистер Дэвид Копперфилд, мистер Томас Трэдлс  и  мистер
Диксон!
     Я не видел Урию Хипа с того дня, когда ударил его. Наш  визит  был  для
него неожиданностью - не меньшей, смею думать,  неожиданностью,  нежели  для
нас самих. Бровей он не поднял, ибо поднимать  было  нечего,  но  нахмурился
так, что почти закрыл глаза, а его ужасная рука, стремительно поднятая им  к
подбородку, свидетельствовала о  его  изумлении  или  беспокойстве.  Но  это
произошло в тот момент, когда мы входили в комнату и я бросил на него взгляд
из-за спины бабушки.  В  следующий  момент  вид  у  него  был,  как  всегда,
раболепный и смиренный.
     - Вот неожиданная радость! - воскликнул он. - Прямо скажу,  не  ждал  -
сразу столько друзей! Надеюсь, вы в добром  здравии,  мистер  Копперфилд?  И
смею выразить смиренную надежду  -  благосклонны  к  старым  своим  друзьям?
Надеюсь, миссис Копперфилд поправляется? Поверьте,  мы  очень  беспокоились,
когда узнали о ее нездоровье!
     Мне стало стыдно, когда я позволил ему завладеть  моей  рукой,  но  что
было делать!
     - С той поры, как я был здесь жалким клерком и  сторожил  вашего  пони,
мисс Тротвуд, многое изменилось в этой конторе, - сказал Урия с тошнотворной
улыбкой. - Но сам я не изменился, мисс Тротвуд.
     - Могу сказать, сэр, - если это вам по вкусу, -  вы  целиком  оправдали
надежды, которые возлагались на вас в юности.
     - Благодарю вас,  мисс  Тротвуд!  -  как  всегда,  неуклюже  извиваясь,
поблагодарил Урия. - Микобер,  сообщите  мисс  Агнес  и  матушке...  Матушка
сумеет принять таких гостей, как подобает,  -  сказал  Урия,  приглашая  нас
сесть.
     - У вас много дел, мистер Хип? - спросил Трэдлс, поймав случайно взгляд
Урии, который одновременно и  ощупывал  нас  хитрыми  красными  глазками,  и
старательно избегал на нас смотреть.
     - Нет, мистер Трэдлс, - ответил Урия, усаживаясь  за  свою  конторку  и
стискивая костлявые руки между костлявых колен.  -  Не  так  много,  как  бы
хотелось. Но юристы, знаете ли, подобны акулам и лекарям -  они  никогда  не
бывают довольны. Впрочем, что касается меня и Микобера, сэр, мы-то заняты по
горло, потому что мистер Уикфилд не совсем пригоден для работы. Но какое это
удовольствие, - я сказал бы - какой священный долг, - работать для него! Вы,
кажется, мистер Трэдлс, не очень близко знакомы с мистером  Уикфилдом?  Если
не ошибаюсь, я имел честь вас видеть только один раз?
     - Да, я не очень близко знаком с мистером Уикфилдом, мистер  Хип.  Если
бы не это обстоятельство, я, возможно,  давно  бы  вас  посетил,  -  ответил
Трэдлс.
     В тоне ответа было нечто такое, что заставило Урию поглядеть на Трэдлса
мрачно и подозрительно. Но лицо Трэдлса было такое добродушное,  волосы  его
так топорщились, а манеры были так бесхитростны, что Урия решил не  обращать
внимания и, дернувшись всем телом и как-то особенно изогнув шею, ответил:
     - Жалею, мистер Трэдлс. Вы восхищались бы им так  же,  как  и  все  мы.
Благодаря своим маленьким недостаткам он был бы вам еще дороже. Но если  вам
вздумается послушать, с каким красноречием можно говорить о моем компаньоне,
советую вам обратиться к Копперфилду. Если  вы  никогда  его  не  слышали  -
послушайте. Вот кто стоит горой за эту семью.
     Отклонить этот комплимент (даже  если  бы  я  хотел)  у  меня  не  было
времени, так как в  сопровождении  мистера  Микобера  появилась  Агнес.  Мне
показалось, что на этот раз она не владеет  собой  так  безукоризненно,  как
обычно, вид у нее был утомленный,  и,  должно  быть,  она  перенесла  немало
волнений.  Но  ее  серьезность  и  сердечность,  ее  умиротворяющая  красота
излучали благодаря этому еще более мягкий свет.
     Я видел, как следил за ней Урия, пока она  с  нами  здоровалась,  и  он
напомнил мне уродливого злого духа, подстерегающего доброго ангела.  В  этот
момент я уловил, что мистер  Микобер  и  Трэдлс  переглянулись,  после  чего
Трэдлс, никем не замеченный, вышел из комнаты.
     - Можете идти, Микобер, - сказал Урия.
     Но тут мистер Микобер, положив руку на линейку, торчавшую из-за жилета,
застыл перед дверью; ошиби