ком  случае,  у  меня  уйма
свободного времени, - сказал я и почувствовал, что  краснею,  вспомнив,  как
часами слонялся по городу и по Норвудской дороге.
     - Мне кажется, вы не стали  бы  возражать  против  места  секретаря?  -
подойдя ко мне, тихо спросила Агнес, и столько в голосе ее  было  участия  и
заботливости, что он и сейчас звучит в моих ушах.
     - Возражать, дорогая Агнес?
     - Дело в том, - продолжала она, - что доктор Стронг,  наконец,  решился
уйти на покой и переехал в Лондон. Я знаю, он спрашивал папу, не может ли он
рекомендовать ему секретаря. Не думаете ли вы,  что  ему  было  бы  приятней
видеть около себя своего любимого ученика, чем кого-нибудь другого?
     - Что бы я делал без вас, дорогая Агнес! - вырвалось у меня. -  Вы  мой
добрый ангел. Я уже говорил вам это. Я о вас всегда думаю как о своем добром
ангеле.
     Ласково засмеявшись, Агнес заметила, что  одного  доброго  ангела  (она
разумела Дору) вполне достаточно; затем она  напомнила,  что  доктор  обычно
занимается у себя в кабинете утром и по вечерам и, надо полагать, нам  легко
будет договориться о часах занятий.  Не  знаю,  чему  я  был  больше  рад  -
возможности зарабатывать себе на  хлеб  или  перспективе  работать  у  моего
прежнего учителя. По совету Агнес, я  тотчас  же  написал  доктору,  выразив
желание занять место секретаря и прося принять  меня  на  следующий  день  в
десять часов утра. Я адресовал письмо в Хайгет, - в этом памятном  для  меня
месте он жил, и, не теряя ни минуты, сам отправился на почту.
     Где бы ни находилась Агнес, это место всегда носило следы ее неслышного
присутствия. Когда я вернулся, бабушкины клетки  с  птичками  были  повешены
точно так же, как обычно висели они в  окне  гостиной  ее  коттеджа,  а  мое
кресло занимало то же место у открытого окна что прежде  и  бабушкино,  куда
более покойное  кресло;  даже  привезенный  ею  круглый  зеленый  экран  был
привинчен к подоконнику. Я знал, кто это сделал,  ибо  казалось,  будто  все
незаметно сделалось само собой, и я немедленно угадал бы, кто расставил  мои
разбросанные книги в том порядке, в каком, бывало, они стояли в мои школьные
годы, - угадал бы даже в том случае, если бы думал, что Агнес  далеко-далеко
отсюда, и не видел, как она хлопотала над ними и улыбалась, глядя,  в  каком
беспорядке они навалены.
     Бабушка отнеслась благосклонно к  Темзе  (которая  в  лучах  заходящего
солнца в самом деле была прекрасна, хотя и не так прекрасна, как море  перед
ее коттеджем), но не могла примириться с лондонским дымом, утверждая, что он
"все проперчивает". Во всех уголках моей квартиры в погоне за этим  "перцем"
был произведен настоящий переворот, главную роль в котором играла Пегготи; а
я наблюдал за этим и думал о том, как много суетится  и  как  мало  успевает
сделать даже Пегготи и как много успевает Агнес, совсем не  суетясь;  в  это
время в дверь постучали.
     - Это папа... - сказала Агнес, побледнев. - Он обещал прийти.
     Я открыл дверь и впустил не только мистера Уикфилда, но  и  Урию  Хипа.
Мистера Уикфилда я уже давненько не видел и (после всех рассказов Агнес) был
готов к тому, что он сильно изменился, но все же его вид поразил меня.
     Дело было не только в том, что он казался сильно постаревшим, хотя одет
был по-прежнему безукоризненно, а также и не в том,  что  на  лице  его  был
нездоровый  румянец,  выпученные  глаза  налиты  кровью  и  руки  нервически
дрожали, причину чего я хорошо знал, наблюдая его в течение нескольких  лет.
Нельзя  сказать,  чтобы  он  утратил  свое  прежнее  благообразие  и   облик
джентльмена, но больше всего ошеломило меня то, что,  сохраняя  все  внешние
признаки  превосходства,  он  подчинился  Урии  Хину  -   этому   воплощению
пресмыкательства и подлости. В своих взаимоотношениях они поменялись ролями,
и представшее нам зрелище - могущественный Урия  и  подвластный  ему  мистер
Уикфилд - показалось мне столь мучительным, что я не в  силах  его  описать.
Передо мной как будто была обезьяна, взявшая верх над человеком, и я никогда
не думал, сколь унизительно это зрелище.
     По-видимому, мистер Уикфилд  это  сам  понимал.  Войдя  в  комнату,  он
остановился, понурив голову, словно ему было стыдно. Но  уже  через  секунду
Агнес мягко сказала ему:
     - Папа! Вот мисс Тротвуд... И Тротвуд, которого вы давно не видели...
     Тогда он подошел к бабушке, сдержанно пожал ей руку  и  более  сердечно
пожал руку мне. Покуда это происходило, я увидел на лице Урии отвратительную
усмешку. Агнес, мне кажется, тоже ее увидела и отодвинулась от него.
     Видела ли все это моя бабушка, или нет - этот вопрос едва ли бы  решили
без ее помощи ученые физиогномисты. Ни у кого, мне кажется,  не  могло  быть
такого непроницаемого лица, когда она этого хотела.  Ее  лицо  было  подобно
глухой стене, заслонявшей от света все ее мысли до того мгновения, пока  она
не нарушала молчания; а нарушила она его по своему обыкновению неожиданно.
     - Значит так, Уикфилд, -  сказала  бабушка,  и  тут  он  в  первый  раз
посмотрел на нее. - Я рассказала вашей дочке о том, как хорошо распорядилась
своими деньгами, потому что не могла больше доверять это вам, видя,  что  вы
заплесневели в деловом отношении. Мы совещались все вместе, и очень успешно.
По моему мнению, Агнес стоит целой фирмы...
     - Если мне позволят высказать мое скромное мнение, я вполне согласен  с
мисс Тротвуд и был бы счастлив иметь мисс Агнес компаньоном, -  сказал  Урия
Хип, извиваясь.
     - Вы сами компаньон, с вас и этого хватит, - отрезала бабушка. - Как вы
поживаете, сэр?
     Весьма признательный за этот вопрос, прозвучавший очень  резко,  мистер
Хип неловко подхватил принесенный синий мешок  с  бумагами  и  ответил,  что
поживает он превосходно, крайне  благодарен  бабушке  и  надеется,  что  она
поживает точно так же.
     - А как вы, юный... я хочу сказать -  мистер  Копперфилд,  -  продолжал
Урия, - надеюсь, и вы поживаете хорошо? Я в восторге, что вас  вижу,  мистер
Копперфилд, даже и при нынешних обстоятельствах. (Я охотно ему поверил,  ибо
обстоятельства эти радовали его до крайности.) Конечно,  мистер  Копперфилд,
нынешние обстоятельства не таковы, чтобы ваши друзья не могли  пожелать  вам
ничего лучшего, но не деньги делают человека - человека делают... куда мне с
моими  ничтожными  способностями  выразить  эту  мысль!..  -  Он   раболепно
изогнулся. - Нет, не деньги...
     Затем он пожал мне руку, но отнюдь не так,  как  это  делается  обычно:
находясь на некотором расстоянии от меня, он схватил мою руку, поднял  ее  и
опустил, словно ручку насоса, которой немного побаиваются.
     - А как мы выглядим, мистер Копперфилд? - извиваясь, сказал Урия. -  Не
находите ли, сэр, что у мистера Уикфилда цветущий вид? Время не имеет власти
над нашей фирмой,  мистер  Копперфилд,  разве  только  помогает  возвыситься
ничтожеству - я имею в виду мою матушку и  себя  -  и...  -  тут  он  словно
спохватился, - помогает предстать во всей красе... я имею в виду мисс Агнес!
     После этого комплимента он стал так невыносимо извиваться, что бабушка,
глядевшая на него в упор, наконец, потеряла терпение.
     - Вот прах его возьми! Что с ним такое? - сказала  она  сердито.  -  Не
дергайтесь, сэр!
     - Прошу прошенья, мисс Тротвуд! - отозвался  Урия.  -  Я  знаю,  у  вас
нервы...
     - Оставьте меня в покое,  сэр!  -  воскликнула  бабушка,  нисколько  не
смягчившись. - Об этом помалкивайте. Ошибаетесь, нет у меня никаких  нервов!
Если вы угорь, сэр, так  и  будьте  угрем.  Но  если  вы  человек,  извольте
управлять  своими  членами!  Боже  ты  мой!  -  продолжала  она  с   великим
негодованием. - Я не желаю сойти с ума от того, что  вы  здесь  передо  мной
извиваетесь, как змея или как пробочник!
     Мистер Хин, как и следовало ожидать, пришел в замешательство от  такого
взрыва, сила  которого  усугубилась  еще  тем,  что  бабушка  в  негодовании
заерзала в кресле и потрясла головой, словно норовя броситься  на  Урию  или
вцепиться в него зубами. Тем не менее он обратился ко мне,  и  тон  его  был
елейный:
     - Я хорошо знаю, мистер Копперфилд, что мисс Тротвуд  -  леди  во  всех
отношениях превосходная! - очень вспыльчива  (я  имел  удовольствие,  мистер
Копперфилд, знать ее еще раньше, чем вы, когда был жалким клерком), и вполне
естественно,  что  при  перемене  обстоятельств  она  стала  гораздо   более
вспыльчивой. Следует еще удивляться, что этим все и ограничилось!  Я  пришел
только сказать,  что,  если  при  нынешних  обстоятельствах  мы  можем  быть
чем-нибудь вам полезны - моя матушка, или я, или фирма Уикфилд и Хип,  -  мы
будем очень рады... Могу я это сказать? - отнесся он с тошнотворной  улыбкой
к своему компаньону.
     - Урия Хип очень предприимчив в делах, Тротвуд, - сказал мистер Уикфилд
каким-то монотонным, сдавленным голосом. -  Я  вполне  с  ним  согласен.  Вы
знаете, я давно питаю к вам интерес. Независимо от этого, я целиком согласен
с тем, что говорит Урия.
     - О, как приятно, когда тебе так доверяют! - сказал Урия и  так  дернул
ногой, что снова рисковал вызвать вмешательство бабушки.  -  Но  я  надеюсь,
мистер Копперфилд, что мне удается немного  облегчить  бремя  деловых  забот
мистера Уикфилда.
     - Урия Хип приносит мне великое облегчение, - сказал мистер Уикфилд все
тем же глухим голосом. -  Такой  компаньон,  Тротвуд,  освобождает  меня  от
тягостных тревог.
     Я знал: рыжая лисица Урия заставил мистера  Уикфилда  сказать  все  это
мне, чтобы выставить своего компаньона в таком виде, в каком  изобразил  его
тою достопамятной ночью, когда отравил мой покой. Снова я увидел на его лице
тошнотворную улыбку и заметил, как пристально он за мной наблюдает.
     - Вы уже уходите, папа? - с беспокойством спросила Агнес. -  Не  хотите
ли пройтись пешком с Тротвудом и со мной?
     Вероятно, мистер Уикфилд, прежде чем  ответить,  бросил  бы  взгляд  на
Урию, но тот его предупредил.
     - У меня деловое свидание, - сказал он. - Если бы  не  это,  я  был  бы
счастлив побыть с друзьями.  Но  я  оставляю  компаньона  как  представителя
фирмы. Ваш покорный слуга,  мисс  Агнес!  Желаю  вам  здравствовать,  мистер
Копперфилд! Мое нижайшее почтение мисс Бетси Тротвуд!
     Посылая нам воздушные поцелуи громадной рукой и искоса  посматривая  на
нас застывшим, как у маски, взором, он удалился.
     Мы уселись  и  часок-другой  вспоминали  о  счастливой  нашей  жизни  в
Кентербери. Оставшись с Агнес, ее отец  больше  стал  походить  на  прежнего
мистера Уикфилда, хотя все же был чем-то подавлен и не мог превозмочь  этого
чувства.  Впрочем,  он  оживился  и  с  явным  удовольствием   слушал   наши
воспоминания о разных мелких эпизодах тогдашней жизни, многие из которых  он
не забыл. По его словам, когда он снова сидит вот так, как теперь, вместе  с
Агнес и со мной, как будто возвращаются прежние  времена,  и  он  хотел  бы,
чтобы ничто не менялось. Я уверен, что кроткое лицо Агнес и прикосновение ее
руки к его руке творили с ним чудеса.
     Бабушка (почти все это  время  она  была  чем-то  занята  с  Пегготи  в
соседней комнате) не  захотела  выйти  с  мистером  Уикфилдом  и  Агнес,  но
настояла на том, чтобы я  проводил  их  туда,  где  они  остановились,  И  я
отправился. Обедали мы вместе. После обеда Агнес  села  около  отца,  как  в
прежние времена, и налила ему вина. Он выпил  то,  что  она  налила,  но  не
больше - совсем как ребенок! - и мы сидели втроем у окна до  самого  вечера.
Когда стало темнеть, он прилег на  софу,  Агнес  подложила  ему  под  голову
подушку и  некоторое  время  стояла,  наклонившись  над  ним;  а  когда  она
вернулась к окну, еще не настолько было темно, чтобы  я  не  мог  разглядеть
слезы, блестевшие у нее на глазах.
     Я призываю небо помочь мне не забыть верную и преданную любовь  дорогой
Агнес в ту пору моей жизни. Ибо, если бы я забыл, это значило бы, что близок
мой конец, а тогда я хотел бы больше, чем когда-либо, помнить о ней! Столько
правильных решений она внушила мне, так  укрепляла  меня  своим  примером  в
минуты моей  слабости,  так  благотворно  направляла  мой  пыл,  с  каким  я
приступал к еще неясным мне планам (я не ведаю, каким образом, ибо она  была
слишком скромна и деликатна, чтобы надоедать мне своими советами), что  всем
в моей жизни я обязан ей - и тем немногим, что сделал я хорошего, и тем, что
не натворил много зла.
     А как она говорила со мной о Доре, когда мы сидели в сумерках  у  окна!
Как она слушала мои похвалы ей и как хвалила ее  сама!  Маленькую  волшебную
фигурку она озарила собственным своим чистым  светом,  благодаря  чему  Дора
становилась еще более целомудренной,  еще  более  драгоценной  для  меня.  О
Агнес, сестра моего детства, если бы я тогда знал то, что  узнал  много  лет
спустя!
     Когда я вышел на улицу, повстречался мне нищий. И когда я поднял голову
к ее окну, думая о спокойных, ангельских глазах Агнес, нищий  заставил  меня
вздрогнуть, повторяя, как эхо, слово, слышанное мною утром:
     - Слепой! Слепой! Слепой!

       ГЛАВА XXXVI Энтузиазм

     Следующий день я начал с того, что снова посетил римские бани, а  затем
отправился в Хайгет.  Уныние  мое  рассеялось.  Я  уже  больше  не  опасался
потертой одежды и не печалился о том, что у меня не будет красивого  скакуна
серой масти. Мое отношение к постигшему нас несчастью изменилось. Теперь мне
следовало доказать бабушке, что человек, которому она оказывала благодеяния,
не вырос бесчувственным и неблагодарным. Теперь мне следовало извлечь пользу
из мучительных уроков моего детства и  приняться  за  работу  мужественно  и
решительно. Теперь мне следовало взять в руки топор  дровосека  и  расчищать
себе путь сквозь лес препятствий до тех пор, пока я не достигну  Доры.  И  я
шел вперед быстрыми шагами, словно они могли приблизить  меня  к  намеченной
цели.
     Когда я  очутился  на  знакомой  дороге  в  Хайгет  совсем  не  с  теми
помышлениями, которые в прошлом были так приятны и всегда с нею связывались,
мне казалось, что по всей моей жизни произошел резкий перелом. Но  это  меня
не лишило мужества. С  новой  жизнью  возникали  новые  стремления  и  новые
намерения. Велик будет труд, бесценна  награда.  Наградой  была  Дора,  и  я
должен был Дору завоевать.
     Я пришел в такое возбуждение, что пожалел, почему  мой  костюм  еще  не
потерт. Мне захотелось рубить упомянутые деревья в лесу препятствий в  таких
условиях, которые позволили бы мне доказать свою силу. Я был готов попросить
старика в очках с проволочной  оправой,  разбивавшего  на  дороге  булыжник,
уступить мне на некоторое время молоток, чтобы я мог положить начало пути  к
Доре, который я высеку в граните. Я так распалился и так запыхался, что  мне
показалось, будто я  уже  зарабатываю  невесть  сколько.  Пребывая  в  таком
состоянии, я вошел в коттедж, сдававшийся внаем, и внимательно осмотрел его,
считая, что мне надлежит  быть  человеком  практичным.  Коттедж  удивительно
подходил для нас с Дорой, перед ним был садик, в котором Джип мог  резвиться
и лаять из-за ограды на торговцев; была там наверху и комната  для  бабушки.
Вышел я из коттеджа еще более разгоряченный и стремительный, чем  раньше,  н
помчался с такой быстротой к Хайгету, что оказался там на час раньше  срока;
да если бы я и прибыл вовремя, то все равно должен был  бы  послоняться  еще
немного и остыть, чтобы окончательно прийти в себя.
     После того как я таким образом  привел  себя  в  порядок,  моей  первой
заботой было отыскать дом доктора. Находился он не в той части Хайгета,  где
жила миссис Стирфорт, а в другом конце маленького городка. Выяснив это, я не
мог не поддаться искушению, вернулся,  вошел  в  переулок  за  домом  миссис
Стирфорт и заглянул через ограду  в  сад.  Окна  в  комнате  Стирфорта  были
закрыты наглухо, двери в оранжерею открыты, и Роза Дартл без шляпы  быстрыми
неровными  шагами  ходила  взад  и  вперед  по  усыпанной  песком   дорожке,
тянувшейся по краю лужайки. Она  напоминала  мне  хищного  зверя  в  неволе,
который, снедаемый безысходной тоской, влачит свою цепь все по одной  и  той
же тропе.
     Я пожалел, что пришел сюда, неслышно покинул свой  наблюдательный  пост
и, уйдя подальше, прослонялся до десяти часов. Тогда еще не  было  церкви  с
острым шпилем, которая нынче стоит на холме, и я не мог узнать, который час.
Ее место занимало старое кирпичное  здание,  предназначенное  для  школы,  -
насколько мне помнится, прекрасный старый дом,  где,  должно  быть,  приятно
было учиться.
     Когда я приблизился к дому доктора (это  был  очаровательный  старинный
коттедж, на который доктор, по-видимому, затратил немало денег, если  судить
по только что отремонтированному фасаду), я увидел  его  прогуливающимся  по
саду в таких же точно гетрах и в таком же костюме, что и в  старину,  словно
он не переставал прогуливаться с той поры, когда я был  учеником.  И  вокруг
него были все те же приятели и собеседники, ибо по  соседству  росло  немало
высоких деревьев, а с газона наблюдали за ним несколько грачей,  словно  они
получили письмо от грачей из Кентербери, почему и следили  за  доктором  так
пристально.
     Зная, сколь безнадежна попытка привлечь к себе издали его  внимание,  я
решился открыть калитку и пойти вслед за ним, чтобы он встретился  со  мной,
когда повернет назад. Повернув и приблизившись ко мне, он задумчиво  смотрел
на меня в течение некоторого времени,  очевидно  вовсе  обо  мне  не  думая.
Внезапно его добродушное лицо выразило чрезвычайную радость,  и  он  схватил
меня за обе руки.
     - Да вы совсем мужчина, дорогой Копперфилд!  -  воскликнул  он.  -  Как
поживаете?  Как  я  рад  вас  видеть!  Вы  очень  повзрослели,  мой  дорогой
Копперфилд! Вы... вы совсем... о! Боже мой!
     Я выразил надежду, что он и миссис Стронг вполне здоровы.
     - О да! - ответил доктор. - Анни здорова и будет очень рада вас видеть!
Вы всегда были ее любимцем. Она это сказала вчера вечером, когда  я  показал
ей ваше письмо. И... да... вы помните, Копперфилд, мистера Джека Мелдона?
     - Прекрасно помню, сэр.
     - Ну, конечно, конечно... И он тоже вполне здоров.
     - Он вернулся домой, сэр? - спросил я.
     - Из Индии? Да, Мистер Джек Мелдон не вынес тамошнего  климата.  Миссис
Марклхем... Вы не забыли миссис Марклхем?
     Забыть Старого Вояку! И в такой короткий срок!
     - Миссис Марклхем, бедняжка, очень  беспокоилась  о  нем,  -  продолжал
доктор, - и мы вернули его домой.  И  купили  патент  на  местечко,  которое
больше ему подходит...
     Я хорошо знал мистера Джека Мелдона, чтобы из слов доктора  не  вывести
заключения, что это местечко позволяет означенному джентльмену почти  ничего
не делать и получать неплохое жалованье. Доктор, идя рядом со  мной,  держал
руку у меня на плече и, подбадривая меня взглядом, продолжал:
     - Обратимся теперь к вашему предложению, дорогой  Копперфилд.  Оно  мне
очень подходит и доставило искреннее удовольствие. Но не кажется ли вам, что
вы могли бы устроиться лучше? В  школе,  знаете  ли,  вы  выделялись  своими
успехами. У вас есть способности, которые сулят много хорошего. Вы  заложили
фундамент, и на нем можно возвести любое здание. И разве не  жаль  посвятить
весну своей жизни той скромной работе, которую я могу вам предложить?
     Прежний пыл вернулся ко мне, и я с воодушевлением  стал  настаивать  на
своем предложении, - боюсь, несколько бессвязно, - напомнив доктору,  что  у
меня уже есть профессия.
     -  Это  верно,  -  согласился  доктор.  -  У  вас  есть  профессия,  вы
совершенствуетесь в ней, и это меняет дело. Но что значит,  мой  юный  друг,
семьдесят фунтов в год?
     - Эта сумма удваивает наши теперешние средства к жизни, доктор  Стронг,
- сказал я.
     - Боже ты мой! Подумать только! Но надо сказать, что я  не  предполагал
ограничиться только семьюдесятью фунтами, потому  что  намере