ться было нельзя: он смотрел в упор на  одного  из
своих ближних, и этим ближним был его хозяин.
     - Вы чего ждете? - спросил Урия. - Микобер! Разве вы не слышали, что вы
можете идти?
     - Слышал, - был ответ.
     - Так почему же вы не идете?
     - Потому что... потому что мне так хочется! - взорвался мистер Микобер.
     Краска схлынула с лица Урии. Оно покрылось нездоровой бледностью, резко
оттенявшейся рыжим цветом волос. Он впился взглядом в мистера  Микобера,  и,
казалось, каждая складка на его лице вздрагивала.
     - Вы - развязный субъект, это всем известно,  и  мне  придется  от  вас
отделаться! - выдавливая улыбку, сказал Урия. - Уходите!  Я  сейчас  с  вами
поговорю.
     -  Если  на  земле  есть  негодяй,  с  которым  я  говорил  больше  чем
достаточно, то этот негодяй - Хип! - снова взорвался мистер Микобер, на этот
раз с невероятной силой.
     Урия подался назад, словно кто-то  его  ударил  или  ужалил.  Лицо  его
выражало  неописуемую  злобу,  он  медленно  обвел  всех  нас   взглядом   и
приглушенно сказал:
     -  Ого!  Да  это  заговор!  Вы  сговорились  здесь  сойтись.  Это   вы,
Копперфилд, одурачили моего клерка? Берегитесь! Ничего вы этим не добьетесь.
Мы-то хорошо понимаем друг  друга,  вы  и  я.  С  того  дня,  как  вы  здесь
появились,  вы  всегда  были  заносчивым  щенком.  И  вы  завидовали   моему
возвышению. Но предупреждаю: никаких заговоров против меня! Я сумею  с  вами
справиться. Убирайтесь вон, Микобер! Я сейчас с вами поговорю.
     - Мистер Микобер, - сказал я, - с этим  субъектом  произошла  внезапная
перемена, и перемена удивительная; тут дело не только в том, что он один раз
сказал правду. Я уверен - он приперт к стене. Воздайте ему по заслугам!
     - Недурная компания, нечего сказать! -  так  же  приглушенно  выговорил
Урия, вытирая длинной тощей рукой липкий  пот  со  лба.  -  Подкупить  моего
клерка, чтобы он меня оболгал! А ведь он из тех же подонков общества, что  и
вы, Копперфилд, - вы тоже были подонком, пока кой-кого не разжалобили.  Вам,
мисс Тротвуд, лучше уйти, или я так ухожу вашего муженька, что вам от  этого
не поздоровится. Не понапрасну я интересовался, как юрист, вашей биографией,
старушка! А вам, мисс Уикфилд, я советую не  присоединяться  к  этой  шайке,
если вы любите отца. Если вы не послушаетесь меня, я его прикончу. Ну что ж,
валяйте! Кой-кому из вас угрожает беда.  Подумайте  хорошенько,  прежде  чем
навлекать ее на себя. И вы, Микобер, подумайте хорошенько,  если  не  хотите
погибнуть. Советую вам убраться, я с вами, дурак вы этакий, сейчас поговорю!
Убирайтесь, пока еще есть время! А  где  моя  мать?  -  Тут  он  с  тревогой
заметил, что Трэдлса нет в комнате, и дернул шнурок колокольчика. -  Хорошие
дела делаются в доме!
     - Миссис Хип здесь, сэр, -  ответил  Трэдлс,  возвращаясь  с  достойной
матерью достойного сына. - Я взял на себя смелость с ней познакомиться.
     - А вы кто такой, чтобы с ней знакомиться? И что  вам  здесь  нужно?  -
грубо спросил Урия.
     -  Я  -  друг  мистера  Уикфилда  и  его  представитель,  -   спокойно,
официальным тоном сообщил Трэдлс. - У меня есть его доверенность на  ведение
всех его дел.
     - Старый осел допился до белой  горячки,  и  вы  получили  доверенность
обманом! - отозвался Урия, который становился все омерзительней.
     - Да, у него немало было получено обманом, но все получали  вы,  мистер
Хип, - спокойно ответил Трэдлс. - Об этом  нам  расскажет,  если  позволите,
мистер Микобер.
     - Ури... - с тревогой начала миссис Хин.
     - Придержите язык, мать!  Сказанное  слово  -  воробей,  вылетит  -  не
поймаешь, - оборвал ее Урия.
     - Но как же так? Ури...
     - Придержите язык, мать, и предоставьте говорить мне!
     Я знал, что раболепие его фальшиво,  а  все  его  поведение  -  гнусное
притворство, но все же до того момента, когда с него  слетела  маска,  я  не
представлял себе в полной мере, насколько он лицемерен. Быстрота, с  которой
он сбросил ее, почувствовав, что она для него бесполезна, злоба, наглость  и
ненависть,  которые  в  нем  обнаружились,  скрытая  радость   от   сознания
содеянного им зла - даже теперь,  когда  он  метался  в  поисках  выхода  из
тупика, не зная, как от нас отделаться, - все это,  правда,  соответствовало
моему мнению о нем, но в первый момент поразило даже меня, который так давно
его знал и питал к нему искреннее отвращение.
     О его взгляде, которым он меня наградил, озирая по очереди всех нас,  я
не скажу ничего; я всегда знал, что он меня ненавидит, да и к тому же помнит
след на щеке от моей пощечины.  Но  когда  он  перевел  взгляд  на  Агнес  и
бешенство сверкнуло в его глазах от сознания, что власть над нею  ускользает
от него, когда я увидел во  всей  наготе  гнусную  страсть,  толкнувшую  его
добиваться той, чьи драгоценные качества он не мог ни оценить, ни оберечь, -
я пришел в ужас от одной только мысли,  что  ей  пришлось  жить  в  обществе
такого человека.
     Почесав рукой подбородок и  бросив  на  нас  несколько  злобных  взоров
поверх своих ужасных пальцев, он обратился ко мне  грубым  и  вместе  с  тем
каким-то хнычущим тоном:
     - А вы-то, Копперфилд, вы, который столь заботитесь о своей чести и обо
всем таком прочем, неужто вы считаете позволительным прокрадываться  сюда  и
шпионить через моего клерка?  Я  -  это  другое  дело,  в  этом  ничего  нет
удивительного... Ведь я не корчу из себя джентльмена, хоть и не был  уличным
мальчишкой, как вы, о чем мне рассказал Микобер. Но вы-то! И вы  не  боитесь
этак поступать? Не боитесь попасть в беду, участвуя в заговоре?  Ну  что  ж,
прекрасно! Мы еще посмотрим! А вы, мистер... не  знаю,  как  вас  звать,  вы
предложили Микоберу говорить. Он, так сказать, ваше орудие! Ну что ж, почему
же он не говорит? Он, кажется, выучил свой урок.
     Увидев, что его слова не произвели никакого впечатления ни на меня,  ни
на остальных, он сунул руки в карманы; усевшись на  край  своего  стола,  он
заложил одну длинную ногу за другую, переплел их и мрачно стал ждать.
     Мне стоило большого труда удерживать мистера  Микобера,  который  то  и
дело повторял: "Под...", но так и не договаривал второго слога:  "лец".  Тут
он рванулся вперед,  выхватил  из-за  жилета  линейку  (по-видимому,  орудие
оборонительное) и вытащил  из  кармана  исписанный  лист  большого  формата,
сложенный в виде письма. С хорошо мне знакомым напыщенным видом он развернул
лист, бросил на него довольный взгляд, свидетельствовавший о его  восхищении
собственным стилем, и начал читать:
     - "Дорогая мисс Тротвуд и джентльмены..."
     - Господи  помилуй!  Если  кто  совершит  тяжелое  преступление,  этому
человеку для его писем нужна будет целая стопа бумаги! - прошептала бабушка.
     Но мистер Микобер не слышал ее и читал:
     - "Представ перед вами, дабы разоблачить самого  законченного  Негодяя,
который когда-либо существовал..."
     Тут мистер Микобер, не  отрывая  глаз  от  послания,  указал  линейкой,
словно привидение - жезлом, на Урию Хина
     -  "...я  не  прошу  для  себя  награды.  С  колыбели  жертва  денежных
обязательств, которые мне было не по силам удовлетворять,  я  был  игралищем
унизительных случайностей. Бесчестье, Нищета, Отчаяние и Безумие - совместно
или последовательно - сопутствовали моей карьере".
     Упоминая о себе как о жертве  сих  страшных  бедствий,  мистер  Микобер
делал  это  с  таким  смаком,  который  можно   было   сравнить   только   с
выразительностью его чтения и восхищением самим собой, проявлявшимся в  том,
что он крутил головой всякий раз, когда, по его мнению, попадалось  особенно
сильное выражение.
     - "Вынуждаемый Бесчестьем, Нищетой, Отчаянием и Безумием, я поступил  в
контору - или бюро, как сказали бы наши любезные соседи, французы  -  фирмы,
номинально возглавляемой Уикфилдом и Хипом,  но  коей  фактически  управляет
один Хип. Хип и только Хип - пружина этого механизма. Хип  и  только  Хип  -
плут и мошенник".
     При этих словах Урия, скорее посиневший,  чем  побелевший,  бросился  к
письму, чтобы разорвать его. Но мистер  Микобер  с  чудесной  ловкостью  так
удачно хлопнул его линейкой по суставам пальцев, что правая рука Урии  вышла
из строя. Кисть руки повисла, словно ее сломали. Удар прозвучал  так,  будто
хлопнули по куску дерева.
     - Черт возьми! Я вам это попомню! - воскликнул Урия, извиваясь на  этот
раз от боли.
     - Только приблизьтесь еще раз, и я проломлю вам голову, гнусный Хип!  -
задыхаясь, вскричал мистер Микобер. - А ну, суньтесь!
     Я никогда не видел, мне кажется, такой смешной сцены - даже в те минуты
я подмечал смешное. Мистер Микобер фехтует своей  линейкой,  как  саблей,  и
вопит: "А ну, суньтесь!" - а мы с Трэдлсом оттаскиваем его в угол, откуда он
отчаянно пытается вырваться.
     Его враг повертел пострадавшей рукой и, бормоча что-то  себе  под  нос,
вытащил из кармана платок, которым и замотал  руку;  потом,  поддерживая  ее
другой рукой, он уселся на стол и с мрачным видом полузакрыл глаза.
     Немного успокоившись, мистер Микобер продолжал чтение своего послания:
     - "Жалованье, ради коего я поступил на службу  к...  Хипу  (перед  этим
словом мистер Микобер запинался,  а  затем  произносил  его  с  удивительной
выразительностью), было ничтожным и не  превышало  двадцати  двух  шиллингов
шести пенсов  в  неделю.  Остальной  заработок  зависел  от  моей  служебной
расторопности, или,  говоря  более  ясно,  от  собственной  моей  низости  и
корыстолюбия,  от  нищеты  моего  семейства,   от   нравственного   (вернее,
безнравственного) сходства между мной и... Хипом.  Нужно  ли  говорить,  что
скоро я вынужден был домогаться у... Хипа... денежного вспомоществования для
пропитания миссис Микобер и нашего злосчастного, но подрастающего семейства.
Нужно  ли  говорить,  что  эти  домогательства  с  моей  стороны  входили  в
расчеты... Хипа? И  что  такие  вспомоществования  были  даны  под  долговые
расписки и другие денежные обязательства, известные нашему законодательству?
И что посему  я  попал  в  паутину,  которую  он  соткал,  чтобы  меня  туда
заманить?"
     Восхищение мистера Микобера своим эпистолярным мастерством при описании
собственных невзгод, несомненно, перевешивало тревогу  или  тяготы,  которые
могли угрожать ему в действительности. Он читал дальше:
     - "А засим... Хип начал покровительствовать мне, оказывая доверие в той
мере, в какой это было необходимо для успеха его адских дел. А засим я  стал
чахнуть, бледнеть и увядать, если  я  осмелюсь  выразиться  о  себе  словами
Шекспира*. Мне было предъявлено  требование  принимать  участие  в  подделке
документов и в надувательстве одного лица, которого я обозначу как мистер У.
Этого мистера У.  одурачивали,  его  держали  в  полном  неведении  и  всеми
возможными  способами  обманывали,  хотя  этот  негодяй...  Хип  все   время
прикидывался первейшим его другом, питающим к  нему  великую  благодарность.
Это само по себе было низко, но, как сказал философический принц Датский,  -
знаменитейшее  украшение  елизаветинской  эры,  слова  которого  могут  быть
применены решительно ко всему, - "остальное еще хуже".
     Мистер  Микобер  так  был  потрясен  удачно  приведенной  цитатой,  что
побаловал себя,  а  заодно  и  нас,  вторично  прочитав  сентенцию  под  тем
предлогом, будто ищет место, на котором остановился.
     - "В мои намерения не входит, - продолжал он читать, - в  рамках  этого
послания подробно перечислять более мелкие преступления (список  их  у  меня
имеется), направленные  против  упомянутого  лица,  обозначенного  мною  как
мистер У., - преступления, в которых я был безгласным  соучастником.  Когда,
после внутренней борьбы, я решил вопрос о выборе между получением  жалованья
и отказом от него, между уплатой  булочнику  и  неуплатой,  между  бытием  и
небытием, я  положил  своей  задачей  употребить  все  свои  способности  на
раскрытие и  обнаружение  великих  преступлений,  совершенных  во  зло  сему
джентльмену и в его поношение... Хипом. Подвигнутый на это  дело  безгласным
советчиком внутри себя, а равно тронутый  призывами  советчика  вовне,  -  я
обозначу его как мисс У., - я произвел, не без труда, тайное  расследование,
продолжавшееся, по моим данным и насколько мне  известно,  свыше  двенадцати
календарных месяцев".
     Он прочитал этот отрывок, словно то  была  выписка  из,  парламентского
акта, и, казалось, звуки этих торжественных слов придали ему новые силы.
     - "Я обвиняю... Хила, - читал он, глядя на Урию и  подхватывая  линейку
поудобней под левую руку, чтобы, в случае нужды,  она  была  наготове,  -  в
следующем..."
     Кажется, мы затаили дыхание. И Урия также - в этом я уверен.
     - "Первое. Когда деловые  способности  мистера  У.  и  его  память,  по
причинам,  коих  я  не  считаю  возможным  касаться,  ослабели  и  пришли  в
расстройство... Хип...  умышленно  перемешал  и  перепутал  все  официальные
бумаги. Когда мистер У. приходил в такое состояние, что  не  мог  заниматься
делами... Хип всегда был тут как тут и  заставлял  его  ими  заниматься.  Он
вынуждал мистера У. подписывать важные документы  именно  в  этих  условиях,
выдавая их за документы, не имеющие никакого  значения.  Таким  порядком  он
вынудил мистера У. дать  ему  полномочия  на  получение  из  доверенного  им
имущества суммы в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов два шиллинга
девять пенсов, а также право  употребить  эту  сумму  якобы  для  возмещения
деловых издержек и недостач, которые либо уже были возмещены, либо совсем не
имели места. Это деяние он приписал преступному замыслу самого  мистера  У.,
совершившего якобы сей бесчестный поступок, и с той поры стал мучить  его  к
приневоливать".
     - Вы это должны будете доказать, - вы, Копперфилд! - угрожающе  тряхнул
головой Урия. - Мы еще посмотрим !
     - Мистер Трэдлс, спросите... Хипа, кто жил в его  доме  после  него?  -
воскликнул мистер Микобер, отрываясь от послания.
     - Жил болван и живет сейчас, - презрительно отозвался Урия.
     - Спросите... Хила, была ли у него дома записная книжка?  -  задал  еще
вопрос мистер Микобер.
     Тощая рука Урии, которой он поскребывал подбородок, застыла.
     - Или спросите так: не сжег ли он ее? -  продолжал  мистер  Микобер.  -
Если он ответит утвердительно и спросит вас,  где  пепел,  направьте  его  к
мистеру Микоберу, который сообщит ему нечто для него неприятное!
     Торжествующий тон мистера Микобера до крайности встревожил мать Урии; с
большим волнением она вскричала:
     - Ури, Ури! Будь смиренным! Лучше поладить с ними, мой дорогой!
     - Замолчите, матушка! - отозвался тот. - Вы напуганы и сами не  знаете,
что говорите. Смиренным! - злобно глядя на меня, повторил он. - В прошлом  я
был смиренным с некоторыми из них, слишком смиренным!
     Погрузив подбородок в воротник сорочки, мистер Микобер обратился  снова
к своему сочинению.
     - "Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько
мне известно..."
     - Как это убедительно! - с облегчением  пробормотал  Урия.  -  Матушка,
спокойней!
     - Мы постараемся сообщить вкратце нечто такое, что будет, сэр,  даже  и
для вас убедительно! - откликнулся мистер Микобер.
     - "Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько
мне известно, систематически подделывал на исходящих бумагах, в книгах  и  в
документах подпись мистера У.; в частности,  в  одном  случае,  я  могу  это
доказать. А именно, например, следующим образом..."
     И снова мистер Микобер, нагромождая эти  слова,  испытывал  несомненное
удовольствие, что, должен сказать, свойственно  не  только  ему.  В  течение
своей жизни я проверил это наблюдение на  многих  людях.  Мне  кажется,  это
общее  правило.  Принимая,  скажем,  присягу,  свидетели  получают   большое
наслаждение, дойдя  до  произнесения  нескольких  слов,  следующих  одно  за
другим, но выражающих одну и ту же мысль, и провозглашая, что они гнушаются,
презирают, ненавидят и т. д.; на том же  основании  люди  смакуют  старинные
проклятья. Мы говорим о тирании слов, но нам  нравится  также  тиранствовать
над ними; мы любим, чтобы, по важным поводам,  нам  служил  слишком  большой
штат  слов,  мы  считаем,  что  это  придает  нам  значительность  и  звучит
прекрасно. И подобно тому, как  нас  не  занимает  в  торжественных  случаях
качество ливрей на наших лакеях, - лишь бы они были красивы и было их много,
- так и качество, а равно и уместность наших  слов  -  дело  второстепенное,
лишь бы парад их был внушителен. Подобно тому также, как большое  количество
ливрейной прислуги приносит человеку  много  хлопот,  а  большое  количество
рабов восстает  против  своего  хозяина,  так,  мне  думается,  некий  народ
испытывает великие затруднения, а  испытает  еще  больше,  сохраняя  слишком
многочисленную свиту слов.
     С каким-то причмокиванием мистер Микобер продолжал читать:
     - "А именно, например, следующим образом: когда мистер У. заболел и  не
исключена  была  возможность,  что   его   смерть   приведет   к   некоторым
разоблачениям и власть... Хипа над семейством упомянутого У. рухнет (что  я,
нижеподписавшийся, Уилкинс Микобер,  удостоверяю),  если  только,  взывая  к
дочерней любви,  не  удастся  воспрепятствовать  расследованию  деятельности
фирмы, упомянутый... Хип почел целесообразным заготовить от имени мистера У.
обязательство  на  вышеупомянутую  сумму   в   двенадцать   тысяч   шестьсот
четырнадцать фунтов два шиллинга  девять  пенсов,  совокупно  с  процентами,
каковой суммой... Хип якобы кредитовал мистера У., чтобы спасти  мистера  У.
от бесчестья,  тогда  как  в  действительности  сей  суммой  он  никогда  не
кредитовал мистера У. и она давно была возмещена последним. Подписи на  этом
документе - мистера У. как лица, учинившего оный, и  Уилкинса  Микобера  как
лица, засвидетельствовавшего, - были подделаны... Хипом. В моем распоряжении
находится его записная книжка с  собственноручными  его  имитациями  подписи
мистера У., хотя эти имитации и попорчены огнем, но удобочитаемы. Никогда  я
не свидетельствовал этого документа! А самый этот документ находится в  моем
распоряжении".
     Вздрогнув, Урия выхватил из кармана  связку  ключей  и  отпер  один  из
ящиков, потом вдруг опомнился и  снова  повернулся  к  нам,  но  на  нас  не
взглянул.
     - "А самый этот документ находится в моем распоряжении, - читал  мистер
Микобер, взирая на нас  так,  будто  читает  проповедь,  -  вернее  сказать,
находился рано утром, когда я это писал, но засим был  вручен  мною  мистеру
Трэдлсу".
     - Совершенно правильно, - подтвердил Трэдлс.
     - Ури! Ури! - вскричала мать  Урии.  -  Будь  смиренным,  надо  с  ними
поладить! О, я знаю, джентльмены, мой сын будет смиренным,  если  вы  дадите
ему время подумать. Мистер Копперфилд! Вы ведь знаете,  что  он  всегда  был
смиренным, сэр!
     Странно было видеть, что мать все еще не  хочет  расстаться  со  своими
старыми плутнями, тогда как сын уже счел их бесполезными.
     - Лучше возьмите, матушка,  ружье  и  застрелите  меня!  -  сказал  он,
раздраженно покусывая платок, которым обвязана была его рука.
     - Но я люблю тебя, Ури! - вскричала миссис Хип. (Думаю, так оно и было,
да и он любил ее, как это ни покажется странным;  это  была  достойная  друг
друга парочка.) - Я не могу слышать, как ты злишь этих джентльменов  и  этим
еще больше себе вредишь. Когда этот джентльмен сказал мне наверху,  что  все
открылось, я ему сразу сказала, что могу за тебя  поручиться,  -  ты  будешь
смиренным и исправишься. О, взгляните, джентльмены, какая я смиренная, а  на
него не обращайте внимания!
     - А вы, матушка, лучше посмотрите на Копперфилда! Копперфилд дал бы вам
сотню фунтов за такую болтовню! - яростно воскликнул Урия,  показывая  тощим
пальцем на меня, которого он ненавидел  больше  всех,  сч