л письмо, чтобы  о  нем  подумать,  снова  взял  его,  чтобы
перечитать, и все еще изучал  его  с  крайним  недоумением,  когда  появился
Трэдлс.
     - Дружище, никогда вы не приходили так кстати! Вы явились в  тот  самый
момент, когда мне особенно нужен ваш разумный совет. Трэдлс, я получил очень
странное письмо от мистера Микобера.
     - Да что вы! Не может быть! - воскликнул Трэдлс. - А я  получил  письмо
от миссис Микобер!
     И раскрасневшийся от быстрой ходьбы и возбуждения  Трэдлс,  у  которого
волосы стояли дыбом, словно он только что  увидел  привидение,  достал  свое
письмо и протянул мне, а я дал ему письмо, мной полученное. По мере того как
он погружался в чтение письма мистера Микобера, я следил за ним.  Он  поднял
брови, повторил вслух: "Направить молнию или пожирающее и отмщающее пламя" и
воскликнул: "Бог ты мой! Копперфидд!" А затем я стал  читать  письмо  миссис
Микобер.
     Вот оно:

     "Я шлю искренний привет мистеру Томасу Трэдлсу, и если  он  еще  помнит
ту, которая некогда имела счастье быть его хорошей знакомой, не уделит ли он
ей несколько минут своего досуга? Уверяю мистера Т.Т., что  я  не  стада  бы
злоупотреблять его любезностью, если бы не находилась на пороге отчаяния.
     Тяжко говорить мне об этом,  но  причина,  по  которой  я  обращаюсь  к
мистеру Трэдлсу с  этим  злосчастным  письмом  и  прошу  его  снисходительно
отнестись к нему, заключается  в  том,  что  мистер  Микобер  (раньше  такой
хороший семьянин) стал чуждаться своей жены и детей. Мистер Т. не может себе
представить, как  изменилось  поведение  мистера  Микобера,  какой  он  стал
необузданный и запальчивый. И постепенно эти качества усиливаются; право же,
кажется, у него помрачение рассудка. Уверяю  мистера  Трэдлса,  не  проходит
дня, чтобы с ним не случился какой-нибудь припадок.  Мистер  Т.  поймет  мои
чувства, если я скажу ему, что мне все время приходится слышать  от  мистера
Микобера, что он  продался  дьяволу.  Уже  с  давних  пор  его  безграничная
доверчивость уступила  место  таинственности  и  скрытности,  которые  стали
главными чертами его характера. Малейший  невод,  например  простой  вопрос,
чего ему хотелось бы на обед, приводит к тому, что  он  заявляет  о  желании
развестись со мной. Вчера вечером дети просили его  дать  им  два  пенса  на
покупку "лимонных сосулек" -  так  называется  местное  лакомство,  -  а  он
преподнес нашим близнецам ножик для устриц!
     Я прошу мистера Трэдлса простить мне эти подробности. Без них мистер Т.
не сможет получить никакого понятия о моем ужасном положении.
     Могу ли я теперь взять на себя смелость  и  сообщить  мистеру  Т.  цель
моего письма? Разрешит ли он теперь положиться на его дружеское  участие?  О
да! Я знаю его сердце!
     Любящий женский глаз нелегко ослепить. Мистер Микобер  едет  в  Лондон.
Хотя сегодня утром перед завтраком  он  старательно  заслонял  рукой  адрес,
написанный им на ярлычке,  который  он  прицепил  к  маленькому  коричневому
чемодану,  -  свидетелю  былых  счастливых  дней,  -   но   орлиный   взгляд
встревоженной супруги ясно различил  буквы:  д,  о,  н.  Конечная  остановка
кареты - гостиница "Золотой Крест" в Вест-Энде. Осмелюсь ли я горячо просить
мистера Т., чтобы он  повидал  моего  заблудшего  супруга  и  урезонил  его?
Осмелюсь ли я просить заступиться перед  мистером  Микобером  за  страждущее
семейство? О нет! Это слишком большое одолжение!
     Если мистер Копперфилд, достигнув славы, еще помнит  столь  скромную  и
малозаметную особу, как я, не возьмет ли на себя мистер Т. труд передать ему
мое неизменное уважение и такую же просьбу?  Во  всяком  случае,  мистер  Т.
соблаговолит хранить мое сообщение в строжайшей тайне и ни под  каким  видом
не делать даже самых  отдаленных  намеков  на  него  в  присутствии  мистера
Микобера. Если бы мистер  Т.  пожелал  когда-нибудь  мне  ответить  (хотя  я
чувствую, что это совершенно невероятно), письмо, адресованное в Кентербери,
почтамт, до востребования, на имя М. Э. повлечет за собой  меньше  печальных
последствий, чем  адресованное  непосредственно  той,  кто  подписывает  это
письмо в страшном отчаянии, как мистера Томаса Трэдлса
                почтительный друг и челобитчица
                           Эмма Микобер".

     - Что вы думаете об этом письме? - взглянув на  меня,  спросил  Трэдлс,
когда я перечитал письмо дважды.
     - А что вы думаете об этом? - спросил я, ибо, нахмурившись, он все  еще
читал послание мистера Микобера.
     - Мне кажется, Копперфилд, оба эти письма заключают в себе нечто  более
важное, чем обычные письма мистера и миссис Микобер,  но  что  именно  -  не
понимаю. Они писали искренне и не сговариваясь между  собой,  я  в  этом  не
сомневаюсь. Бедная женщина! - Это относилось к письму миссис  Микобер;  стоя
рядом, мы сравнивали оба письма. - Во всяком случае, мы должны пожалеть ее и
ответить - написать, что не преминем повидаться с мистером Микобером.
     Я выразил согласие  тем  более  охотно,  что  теперь  упрекнул  себя  в
недостаточно внимательном отношении к ее первому письму. В свое  время,  как
уже  упоминалось,  я  размышлял  о  нем  немало,  но  я  был  слишком  занят
собственными делами, да к тому же достаточно хорошо знал все семейство и, не
имея больше никаких известий, мало-помалу кончил тем, что перестал  об  этом
думать. О Микоберах я размышлял частенько, но главным образом о  том,  какие
"денежные займы" они сделали в Кентербери, а также вспоминал, что,  поступив
клерком к Урии Хипу, мистер Микобер чувствовал себя не в своей  тарелке  при
встречах со мной.
     Итак, я  написал  от  имени  нас  двоих  успокоительное  письмо  миссис
Микобер, и мы оба его подписали. По дороге в город, на почту, мы вели долгую
беседу с  Трэдлсом  и  строили  многочисленные  предположения,  упоминать  о
которых не стану. Днем мы  посовещались  с  бабушкой,  но  пришли  только  к
выводу, что не должны опаздывать на назначенное мистером Микобером свидание.
     Хотя мы пришли в условленное место за  четверть  часа  до  назначенного
времени, мистер Микобер был уже там.  Скрестив  на  груди  руки,  он  стоял,
прислонившись  к  стене,  и  глядел  на  венчавшие  ее  острые   зубцы   так
мечтательно, словно это были переплетающиеся ветви деревьев, осенявших его в
юности.
     Мы подошли к нему; вид у него был немного  более  смущенный  и  немного
менее элегантный, чем в былые времена. Для поездки он распростился со  своим
черным костюмом законника, на нем были старый его сюртук и плотно облегающие
панталоны, но от непринужденности, с какою он носил их прежде, остались лишь
следы. Правда, разговаривая с  нами,  он  мало-помалу  вновь  обретал  былую
элегантность, но даже его монокль болтался как будто не  столь  изящно,  как
раньше, а воротник сорочки хотя и был по-прежнему грандиозных  размеров,  но
как-то обвис.
     - Джентльмены! Вы - друзья в несчастье, настоящие друзья! -  воскликнул
мистер  Микобер  после  обмена  приветствиями.  -  Прежде  всего   позвольте
осведомиться  о  физическом  благополучии  миссис  Копперфилд  in  esse   {В
настоящем (лат.)} и миссис Трэдлс in posse {В будущем (лат.).}, полагая, так
сказать, что мистер Трэдлс еще не сочетался - на радость и на  горе  *  -  с
предметом своей любви!
     Мы оценили его  учтивость  и  ответили  подобающим  образом.  Затем  он
обратил  наше  внимание  на  тюремную  стену  и  начал  так:  "Уверяю   вас,
джентльмены..." - но тут я запротестовал против такого церемонного обращения
и попросил его говорить с нами так, как прежде.
     - Ваша сердечность меня подавляет, дорогой Копперфилд! -  сказал  он  и
пожал мне руку. - Ваше обращение с тем, кто является  лишь  обломком  Храма,
называемого  Человеком,  -  позвольте  мне  так  назвать  самого   себя,   -
свидетельствует о сердце,  которое  делает  честь  нашей  природе.  Я  хотел
сказать, что вот сейчас обозревал мирный уголок, где протекли  счастливейшие
часы моей жизни...
     - Я уверен, это было благодаря миссис Микобер, - сказал я.  -  Надеюсь,
она в добром здравии?
     - Благодарю! - ответил мистер Микобер, но лицо его слегка омрачилось. -
Она чувствует себя не очень хорошо. Вот тюрьма! -  Мистер  Микобер  горестно
поник головой. - То место, где впервые на протяжении многих лет  невыносимое
бремя денежных затруднений не оповещало о себе изо дня в день несносными, не
дающими прохода голосами! То место, где не было дверного молотка, стук коего
предупреждал бы о  появлении  кредитора.  То  место,  где  вам  не  угрожало
привлечение к суду, а те, кто вас засадил, не шли дальше ворот! Джентльмены!
- продолжал мистер Микобер. - Когда тени этой железной решетки, увенчивающей
кирпичные стены, падали на песок плаца, я видел, как мои дети пробираются  в
этом сложном лабиринте, избегая наступать на затененные  места.  Мне  знаком
каждый камень этой тюрьмы. Простите великодушно, если я не могу скрыть своей
слабости!
     - С той поры, мистер Микобер, у нас у всех произошли в жизни  перемены.
- заметил я.
     - Мистер Копперфилд, - с горечью  сказал  мистер  Микобер,  -  когда  я
находился в этом убежище, я мог смотреть своему ближнему  прямо  в  лицо,  и
если он меня оскорбит, - пробить ему голову. Но больше я не нахожусь с моими
ближними на равной ноге!
     Понурив голову, мистер Микобер повернулся спиною к тюрьме;  опираясь  с
одного бока на предложенную мной руку, а с другого -  на  руку  Трэдлса,  он
зашагал вместе с нами.
     - На пути к могиле есть  вехи,  -  продолжал  мистер  Микобер,  умильно
взирая назад через плечо, - подле коих человек  пожелал  бы  задержаться  до
конца дней своих, если бы у него не было нечестивых стремлений. Такова и эта
тюрьма в моей переменчивой карьере.
     - У вас плохое расположение духа, мистер Микобер, - сказал Трэдлс.
     - Совершенно верно, сэр, - согласился мистер Микобер.
     - Надеюсь, не потому, что вам не нравится  юриспруденция?  -  продолжал
Трэдлс. - Вы ведь знаете, я юрист. Мистер Микобер ничего не ответил.
     - Как поживает, мистер Микобер, наш друг Хип? - спросил я после паузы.
     - Мой дорогой Копперфилд! - побледнев,  возбужденно  воскликнул  мистер
Микобер. - Если вы считаете  моего  хозяина  вашим  другом,  я  могу  только
сожалеть об этом, если же вы  считаете  его  моим  другом,  я  позволю  себе
сардонически улыбнуться! Но кем бы вы ни считали  моего  хозяина,  прошу  не
принять за обиду, если я отвечу только одно: здоров он или болен,  он  похож
на лису, чтобы не сказать на дьявола... И прошу покорно  разрешить  мне  как
частному лицу не распространяться на эту тему,  которая  приводит  меня  как
представителя моей профессии в состояние бешенства!
     Я выразил сожаление, что, по неведению, коснулся темы, столь сильно его
взволновавшей.
     - А могу ли я узнать, не повторяя  той  же  ошибки,  как  поживают  мои
старые друзья - мистер и мисс Уикфилд?
     - Мисс Уикфилд всегда была и остается образцом совершенства, -  ответил
мистер Микобер, и лицо его зарумянилось.  -  Она,  мой  дорогой  Копперфилд,
единственная сияющая  звезда  на  небосводе  моего  несчастного  бытия.  Эту
молодую леди я почитаю, я удивляюсь ее характеру, я преклоняюсь  перед  ней.
Какая  сердечность,  какая  правдивость  и  доброта!  Прошу  вас,   завернем
куда-нибудь. Право же, я в таком расстройстве, что не могу собой владеть!
     Мы повели его в переулок, где он вытащил носовой платок и прислонился к
какой-то стене. Если я смотрел на него так же мрачно, как и Трэдлс, то  едва
ли наше общество могло действовать на него ободряюще.
     -  Такова  моя  судьба!  -  воскликнул  мистер   Микобер,   непритворно
всхлипывая, однако - не без оттенка былой элегантности. - Такова моя судьба,
джентльмены, что прекраснейшие черты человеческой природы являются для  меня
укоризной.  Уважение,  которое  я  питаю  к  мисс  Уикфилд,  -  это  стрела,
пронзающая мою грудь. Лучше покиньте меня, и я отправлюсь  странствовать  по
лицу земли. Мои дела быстро уладит могильный червь!
     Не вняв этому призыву,  мы  подождали,  пока  он  не  спрятал  носового
платка: затем он оправил  воротничок  горочки  и,  дабы  обмануть  прохожих,
которые случайно могли на него взглянуть, начал напевать какую-то песенку  и
сдвинул шляпу набекрень. Не желая терять его из виду, так ничего и не узнав,
я сказал ему, что с удовольствием познакомлю его с бабушкой, если он  поедет
со мною в Хайгет, где к его услугам будет постель и ночлег.
     - А вы, мистер Микобер, - сказал я, - приготовите нам стаканчик  нашего
превосходного пунша, и приятные воспоминания помогут вам  забыть  теперешние
заботы.
     - А не то, мистер Микобер, вы поведаете о них нам,  если  доверительные
сообщения вашим друзьям способны  вам  как-то  помочь,  -  осторожно  сказал
Трэдлс.
     - Делайте со мной, джентльмены,  все  что  хотите!  -  произнес  мистер
Микобер. - Я - соломинка в пучине морской,  я  нахожусь  во  власти  стихов!
Прошу прощенья, я хотел сказать - стихий.
     Мы снова двинулись рука об руку, успели сесть в карету, которая вот-вот
должна была тронуться, и приехали в Хайгет без помех и приключений. Я был  в
большом затруднении, не ведая, что мне сказать  и  как  поступить;  по  всем
признакам в таком же затруднении был и Трэдлс. Мистер Микобер погружен был в
мрачное раздумье. По временам, правда, он пытался придать себе бодрый вид  и
напевал какую-то песенку, но его глубокая меланхолия производила тем большее
впечатление,  чем  более  ухарски  он  заламывал  набок   шляпу,   вытягивая
воротничок сорочки чуть ли не до самых глаз.
     Мы пошли не ко мне, а к бабушке, так как Дора чувствовала себя неважно.
Я послал за бабушкой, и она встретила  мистера  Микобера  очень  приветливо.
Мистер Микобер поцеловал ей руку, отретировался к  окну  и  вытащил  носовой
платок, испытывая тяжелую внутреннюю борьбу.
     Мистер Дик был дома. По самой своей  природе  он  был  так  преисполнен
сострадания ко всем, кому было плохо,  и  так  быстро  распознавал  подобных
людей, что за пять минут по крайней  мере  раз  десять  пожал  руку  мистеру
Микоберу. Такое участие со стороны  незнакомого  человека  столь  растрогало
мистера Микобера, что при каждом пожатии он повторял: "О, это  слишком,  мой
дорогой сэр!" А это до того вдохновляло мистера Дика, что он, еще с  большим
пылом, снова и снова пожимал руку гостю.
     - Доброта этого джентльмена, сударыня, -  обратился  мистер  Микобер  к
бабушке, - если вы разрешите прибегнуть к несколько  грубоватому  выражению,
употребляемому в нашем национальном спорте, сбивает меня с ног! Такой прием,
право же, смущает человека,  который,  как  я,  сражается  с  затруднениями,
находясь под бременем тревоги.
     - Мой друг мистер Дик - человек необыкновенный, - с  гордостью  сказала
бабушка.
     - Я в этом убежден, - сказал мистер Микобер. -  Дорогой  мой  сэр  (ибо
мистер Дик снова пожал ему руку), я глубоко тронут вашим участием!
     - Как вы поживаете? - спросил мистер Дик с беспокойством.
     - Неважно, дорогой мой сэр, - вздыхая, ответил мистер Микобер.
     - Вам не следует унывать, вы должны, насколько возможно, развеселиться,
- сказал мистер Дик.
     Мистер Микобер был совершенно  очарован  этими  дружескими  словами,  а
также и тем, что снова ощутил руку мистера Дика в своей руке.
     - Участь моя, -  сказал  он,  -  такова,  что,  созерцая  разнообразную
панораму человеческого бытия, мне  случалось  встречать  оазисы,  но  такого
зеленого, такого освежающего я не встречал никогда!
     В другое время это бы меня позабавило; но  я  чувствовал,  что  все  мы
как-то напряжены и встревожены, и с таким беспокойством наблюдал за мистером
Микобером, который колебался между явным намерением нечто открыть и желанием
не открывать ничего, что мое беспокойство перешло в  лихорадочное  волнение.
Трэдлс сидел на кончике  стула,  глаза  его  были  широко  раскрыты,  волосы
торчали  более  выразительно,  чем  обычно;  он  поглядывал  то  на  мистера
Микобера, то на пол и не издавал ни звука. Бабушка, хоть  и  присматривалась
внимательно к своему новому гостю, владела собой  лучше,  чем  мы,  ибо  она
втянула его в разговор и принудила отвечать, хотел он этого или не хотел.
     - Вы очень старый друг моего внука, мистер Микобер, - сказала  бабушка.
- Жалею, что не имела удовольствия видеть вас раньше.
     - А я, сударыня, жалею, что не имел чести знать вас в прежние  времена,
- отозвался мистер Микобер. - Я  не  всегда  был  таким  обломком  разбитого
судна, каким вы видите меня в настоящее время.
     - Надеюсь, все обстоит благополучно с миссис Микобер и  со  всем  вашим
семейством? - спросила бабушка. Мистер Микобер отвесил поклон.
     - С  ними  обстоит  все  благополучно,  поскольку  могут  надеяться  на
благополучие несчастные отверженные, - мрачно ответил мистер  Микобер  после
паузы.
     -   Господи   помилуй!   -   воскликнула   бабушка   с   присущей    ей
выразительностью. - Что вы имеете в виду, сэр?
     - Мое семейство, сударыня, - ответил мистер Микобер, -  может  в  любой
миг лишиться средств к существованию. Мой хозяин...
     Тут мистер Микобер,  к  моему  вящему  неудовольствию,  умолк  и  начал
очищать лимоны,  которые  я  распорядился  принести  ему  вместе  с  другими
составными частями пунша.
     - Ваш хозяин, вы сказали... - вставил мистер Дик  и  слегка  подтолкнул
его под руку.
     - Благодарю вас, мой добрый сэр, за  напоминание,  -  отозвался  мистер
Микобер, и вслед за этим последовало еще  одно  рукопожатие.  -  Мой  хозяин
мистер Хин как-то соизволил заметить, сударыня, что, не получай я жалованья,
поступив к нему на  службу,  мне  бы  пришлось  стать  бродячим  фокусником,
шпагоглотателем и пожирателем огня. Кто его знает, может  быть,  и  в  самом
деле мои дети должны будут снискивать себе пропитание кувырканьем, а  миссис
Микобер  суждено  сопровождать  игрой  на  шарманке  их  противоестественные
ухищрения!
     Мистер Микобер сделал выразительный жест ножом, давая понять,  что  эти
представления будут иметь место лишь после того, как его не станет. Засим  с
видом отчаяния он продолжал очищать лимоны.
     Бабушка, облокотившись на маленький круглый сто  лик,  обычно  стоявший
рядом с ней, внимательно следила за ним.  Несмотря  на  отвращение,  которое
внушала мне мысль хитростью заставить его открыть то, что добровольно он  не
хотел сказать, я собирался застигнуть его врасплох именно в этот момент;  но
он был слишком погружен в свои операции: бросал  в  чайник  лимонные  корки,
клал сахар на лоточек для щипцов, наливал спирт в  пустой  графин,  уверенно
размешивал подсвечником кипящую воду и прочее и прочее. Однако я видел,  что
вот-вот настанет перелом, и он настал.
     Он отодвинул все свои снадобья и посуду,  поднялся  со  стула,  вытащил
носовой платок и разразился слезами.
     - Мой дорогой Копперфилд, -  выглядывая  из-за  платка,  сказал  мистер
Микобер, - из всех занятий это  такое  занятие,  которое  требует  душевного
спокойствия и самоуважения. Я не могу продолжать. Это несомненно.
     - В чем дело, мистер Микобер? - спросил я. - Говорите, пожалуйста. Вы -
среди друзей.
     - Среди друзей! -  повторил  мистер  Микобер,  и  все,  что  он  дотоле
сдерживал, наконец прорвалось. - О господи! Да ведь  именно  потому,  что  я
среди друзей, вы видите меня в таком состоянии. В чем дело,  джентльмены?  В
чем дело? Подлость - вот в чем дело!  Низость  -  вот  в  чем  дело!  Обман,
мошенничество, заговор - вот в чем дело! И называется вся  эта  гнусность  -
Хип!
     Бабушка всплеснула руками, а мы оцепенели, как пораженные громом.
     - Конец борьбе! - воскликнул мистер Микобер, яростно размахивая носовым
платком и то и дело вытягивая вперед обе руки, а  потом  раздвигая  их  так,
словно он плыл среди нечеловеческих трудностей. - Больше  я  не  могу  вести
такую жизнь! Я - человек погибший, у меня нет ни