Ну, так вот - я об этом не жалею, - сказал мистер Баркис. -  Помните,
как вы мне сказали, что она умеет печь яблочные пироги и  стряпает  все  что
угодно?
     - Очень хорошо помню!
     - Что правда то правда. - Мистер Баркис качнул своим  ночным  колпаком,
ибо только так мог он выразить свои чувства. - Уж это верней верного.
     И мистер Баркис поглядел на меня  так,  как  будто  ждал  подтверждения
своих умозаключений, сделанных во время болезни; я это подтвердил.
     - Уж это верней верного, - повторил мистер Баркис. - Такой бедняк,  как
я, доходит до этого, когда он лежит больной. Я очень беден, сэр.
     - Мне грустно это слышать, мистер Баркис,
     - Да, я очень беден, - повторил мистер Баркис.
     Тут он с большими усилиями выпростал правую руку из-под  одеяла;  после
ряда безуспешных попыток он схватил,  наконец,  палку,  прислоненную  к  его
кровати, Затем он стал толкать этой палкой сундучок, край которого  виднелся
из-под кровати, причем лицо его выражало крайнее  беспокойство.  Наконец  он
задвину сундучок и успокоился.
     - Старое платье, - сказал мистер Баркис.
     - Вот как!
     - Хотелось бы мне, чтобы это были деньги, - сообщил мистер Баркис.
     - И мне бы хотелось, - сказал я.
     - Но там их нет! - заявил мистер Баркис и широко раскрыл глаза.
     Я сказал, что  совершенно  в  этом  не  сомневаюсь,  и  мистер  Баркис,
взглянув на жену поласковей, сказал:
     - К. П. Баркис самая подходящая  и  самая  лучшая  из  женщин!  Как  ни
хвалить К. П. Баркис, а все будет мало. Сегодня,  моя  милая,  ты  могла  бы
устроить обед для гостей. Дала бы чего-нибудь вкусного поесть и попить, а?
     Я собрался было запротестовать против ненужного пиршества в мою  честь,
но увидел, что  Пегготи,  стоявшей  по  другую  сторону  кровати,  очень  не
хочется, чтобы я протестовал. И я промолчал.
     - У меня где-то здесь есть немножко  деньжат,  но  я  сейчас  устал,  -
сказал мистер Баркис. - Вы с мистером Дэвидом уйдите, я  вздремну,  а  когда
проснусь, постараюсь найти деньги...
     Мы покинули комнату в соответствии с этим пожеланием. Когда  мы  вышли,
Пегготи сообщила мне,  что  теперь  мистер  Баркис  стал  "скуповатее",  чем
раньше, и всегда прибегает к одной и той же уловке, прежде чем достать  хотя
бы одну монету из своего запаса; при этом он  выносит  неслыханные  мучения,
сползая один-одинешенек с постели и доставая деньги  из  этого  злосчастного
сундука. И в самом  деле,  мы  скоро  услыхали,  как  он  старался  сдержать
отчаянные стоны, когда тянулся словно сорока к блестящей  монете,  испытывая
страшную  боль  в  каждом  суставе;  от  сочувствия  к  нему  глаза  Пегготи
наполнились слезами, но она сказала, что его благородный порыв принесет  ему
пользу и не надо препятствовать этому порыву.  Итак,  страдая,  как  древний
мученик, он продолжал стонать, пока снова не  улегся  в  постель;  затем  он
позвал нас и, притворившись, будто только что пробудился ото сна, весьма его
освежившего, вытащил из-под подушки  гинею.  Приятная  уверенность,  что  он
ловко нас провел и сохранил тайну сундучка, по-видимому, вознаградила его за
перенесенную пытку.
     Я предупредил Пегготи о приходе Стирфорта, и скоро он появился.  Я  был
убежден, что она не делает никакого различия между благодеяниями,  какие  он
мог бы оказать лично ей, и милыми дружескими услугами, оказанными мне, и что
она, во всяком случае, примет его с любовью и преданностью. Но он покорил ее
в пять  минут  своей  непринужденностью,  веселостью,  своим  обхождением  и
красотой,  своим  врожденным  даром  применяться  к  каждому,   кому   хотел
понравиться, и касаться самых чувствительных струн в сердце любого человека,
если он этого желал. Да и обращение его со мной, - оно одно, - могло  бы  ее
покорить. Вот почему я глубоко  уверен,  что  он  пробудил  в  ней  чувство,
близкое к обожанию, еще до своего ухода в тот вечер.
     Он остался у Пегготи пообедать вместе со мной - мало  сказать,  что  по
своей воле, но с большой готовностью и  охотой.  Он  заглянул  и  в  комнату
мистера Вар-киса, и с его приходом ворвался туда яркий свет и свежий воздух,
словно живительный сияющий день. Все, что он делал, он делал без  шума,  без
усилий, словно ненароком, с какой-то необъяснимой легкостью;  казалось,  что
нельзя сделать иначе, нельзя сделать лучше, все было  так  естественно,  так
изящно, так прелестно, что даже сейчас воспоминание об этом меня пленяет.
     В крохотной гостиной мы позабавились  при  виде  "Книги  мучеников",  к
которой никто не притрагивался со времени  моего  детства  и  которая  снова
появилась на свет и, как в старину, положена была снова  на  бюро;  снова  я
перелистал страшные ее страницы с картинками, пытаясь восстановить в  памяти
переживания, которые они вызывали тогда, но ровно  ничего  не  почувствовал.
Когда Пегготи заговорила о комнатке, которую она называла моей,  и  сказала,
что комната для меня готова и она надеется, что я буду в  ней  ночевать,  не
успел я, колеблясь, бросить взгляд на Стирфорта, как он понял,  в  чем  суть
дела.
     - Конечно! Пока мы в Ярмуте,  вы  ночуйте  здесь,  а  я  буду  спать  в
гостинице.
     - Везти вас так далеко, а потом расстаться, это, мне кажется, Стирфорт,
не по-товарищески, - возразил я.
     - Но, боже ты мой, где же вы должны остановиться, как не здесь! Значит,
незачем и говорить "мне кажется"!
     Так мы и порешили.
     Стирфорт  был  обаятелен  до  последней  минуты;  в  восемь  часов   мы
отправились  к  баркасу  мистера  Пегготи.  Мало  того,  время  шло,  и  его
обхождение становилось все более обворожительным,  ибо,  как  я  думал  даже
тогда, а теперь уверен, - его желание нравиться, сопровождаемое успехом, еще
более обостряло его способность очаровывать, которую ему не стоило  никакого
труда проявлять. Если  бы  тогда  кто-нибудь  мне  сказал,  что  это  только
превосходная игра, которую он вел ради  минутного  развлечения,  ради  того,
чтобы дать  выход  своей  веселости,  побуждаемый  неосознанным  стремлением
властвовать, безотчетной потребностью покорять, завоевывать даже то, что  не
имело для него никакой цены, и тут же отбрасывалось прочь, - если  бы  тогда
кто-нибудь мне это сказал в тот вечер, не знаю, в какой форме выразилось  бы
мое негодование.
     Пожалуй, лишь в том, что романтическая  верность  и  дружба  еще  более
(если только это было возможно)  привязали  бы  меня  к  этому  человеку,  с
которым я шел рядом  по  темному  холодному  песку,  направляясь  к  старому
баркасу. Вокруг нас ветер вздыхал и  жаловался  еще  печальней,  чем  в  тот
вечер, когда я впервые появился у порога мистера Пегготи.
     - Не правда ли, Стирфорт, место дикое?
     - Да, довольно-таки мрачное в темноте. А море ревет, словно  хочет  нас
пожрать. Вон там я вижу огонек... Это баркас?
     - Да, это баркас, - ответил я.
     - Значит, я его видел сегодня  утром,  -  сказал  он.  -  Должно  быть,
инстинкт привел меня в нему.
     Мы замолчали и пошли на огонек. Бесшумно я  нашел  дверь.  Взявшись  за
щеколду, я сделал знак Стирфорту не отставать от меня и вошел.
     Голоса мы услышали еще издали, а в тот  момент,  когда  мы  переступали
порог, до нас донеслись рукоплескания, и, к своему удивлению,  я  обнаружил,
что бьет в ладоши миссис Гаммидж, всегда столь безутешная. Но не одна миссис
Гаммидж  находилась  в  таком  необычном  возбуждении.  Сияло  лицо  мистера
Пегготи, он хохотал во  всю  мочь,  широко  раскинув  могучие  руки,  словно
приглашал малютку Эмли броситься  к  нему  в  объятия.  Хэм,  лицо  которого
одновременно   выражало   изумление,   ликование   и   какую-то    неуклюжую
застенчивость, что ему, надо сказать, шло, держал малютку Эмли за руку,  как
будто представляя  ее  мистеру  Пегготи.  Малютка  Эмли,  раскрасневшаяся  и
смущенная, но обрадованная радостью мистера Пегготи, что было  видно  по  ее
веселым глазам, вот-вот готова была прижаться к груди  мистера  Пегготи,  но
вдруг  остановилась  (она  первая  нас  увидела).   Такова   была   картина,
представшая перед нами в тот момент, когда мы вошли прямо с холода, из мрака
в теплую, освещенную комнату;  на  заднем  плане  стояла  миссис  Гаммидж  и
хлопала в ладоши, как сумасшедшая.
     С нашим появлением все разом изменилось, так что можно было усомниться,
действительно ли только что происходила вся эта сцена. Я  очутился  в  кругу
изумленного семейства лицом к лицу с мистером Пегготи  и  уже  протянул  ему
руку, как вдруг Хэм закричал:
     - Мистер Дэви! Это мистер Дэви!
     Во мгновение ока мы бросились пожимать друг другу руки,  осведомлялись,
перебивая один другого, о здоровье  и  выражали  свою  радость  и  при  этом
говорили все разом. Мистер Пеггоги так был горд  и  так  ликовал  по  поводу
нашего приезда, что решительно ничего не  мог  сказать,  но  снова  и  снова
начинал пожимать руку мне, потом Стирфорту, потом  снова  мне,  ерошил  свои
косматые волосы и хохотал так радостно, что весело было на него глядеть.
     - Ну, и дела! Никогда не думал, что  два  джентльмена...  два  взрослых
джентльмена придут ко мне в дом! - говорил мистер Пегготи.  -  Какой  вечер!
Всем вечерам вечер! Эмли, родная моя, поди-ка  сюда.  Поди  сюда,  маленькая
колдунья! Вот это друг мистера Дэви. Вот это тот джентльмен,  о  котором  ты
столько слышала,  Эмли.  Он  пришел  вместе  с  мистером  Дэви,  чтобы  тебя
повидать! Это самый счастливый вечер в жизни твоего дяди!
     Взволнованно выпалив эту речь без передышки и  в  великом  возбуждении,
мистер Пегготи взял в свои огромные ладони личико племянницы и,  покрыв  его
поцелуями, с трогательной гордостью  привлек  ее  головку  на  свою  широкую
грудь,  поглаживая  по  волосам  с  такой  бережностью,  которой  могла   бы
позавидовать и женщина.  Затем  он  отпустил  ее,  а  когда  она  убежала  в
крохотную комнатку, где я прежде спал, он оглядел всех  нас,  разгоряченный,
задыхаясь от радости.
     - Джентльмены... два таких джентльмена... -  начал  мистер  Пегготи,  -
такие взрослые джентльмены...
     - Так оно и есть! Так оно и есть! - воскликнул Хэм. -  Хорошо  сказано!
Так оно и есть! Мистер Дэви... Взрослые джентльмены! Так оно и есть!
     - Два джентльмена...  два  взрослых  джентльмена,  -  продолжал  мистер
Пегготи,  -  изволят  видеть,  в  каком  я  состоянии...  Они  изволят  меня
простить... когда узнают, в чем дело... Эмли, дорогая моя! Она знает, что  я
собираюсь сказать... - Тут его восхищение снова прорвалось. - И  потому  она
скрылась! Мамаша, пойди взгляни, что с ней такое.
     Миссис Гаммидж кивнула головой и исчезла.
     - Будь я краб, вареный краб, если это не самый счастливый вечер в  моей
жизни! - продолжал мистер Пегготи, усаживаясь с нами у очага. - Вот все, что
я могу сказать! Видите ли, сэр, - прошептал  он  Стирфорту,  -  эта  малютка
Эмли, которая так разрумянилась, вот сейчас...
     Стирфорт только кивнул головой. Но кивнул головой  с  таким  участливым
видом, и казалось, он так глубоко разделяет чувства мистера Пегготи, что тот
ответил ему, словно он сказал что-то вполне определенное:
     - Вот именно! Такая уж она есть! Покорно благодарю вас, сэр,  -  сказал
мистер Пегготи.
     Хэм несколько раз кивнул мне головой, словно и он сам хотел бы  сказать
то же самое.
     - Вот эта наша малютка Эмли была для нас таким утешением, каким  только
может быть в доме ясноглазая малютка... Я хоть и немудрящий человек, но  это
знаю. Ока мне не дочь. У меня никогда не было детей. Но, если бы они у  меня
были, я не мог бы любить их больше! Понимаете? Не мог бы любить больше!
     - Понимаю, - сказал Стирфорт.
     - Я знаю, что вы понимаете, сэр, и еще раз  покорно  благодарю  вас.  К
примеру, мистер Дэви знал, какой она была. И вы сами видите, какая  она.  Но
все-таки вы оба не можете знать, кем она  была  и  всегда  будет  для  моего
любящего сердца... Я человек грубый,  сэр,  все  равно  что  морской  еж,  -
продолжал мистер Пегготи, - но никто, разве только женщина может понять, что
для меня наша малютка Эмли. И, говоря между нами, - тут он понизил голос,  -
эта женщина прозывается не миссис Гаммидж, хотя она и почтенная особа...
     Мистер  Пегготи  взъерошил  обеими  рукам   волосы,   приготовляясь   к
дальнейшей речи, и, опустив руки на колени, продолжал:
     - Есть один человек... Он знает Эмли с тех пор, как утонул ее отец,  он
видел ее постоянно, видел, когда она была малым ребенком, видел,  когда  она
была девочкой, видел, когда она стала  девицей.  На  взгляд  не  скажу,  что
красавец. Нет! Вроде меня, -  можно  сказать,  грубоват...  как  бы  морской
волк... море  его  просолило.  Но  честный  малый,  и  сердце  у  него,  где
полагается быть.
     Никогда, мне казалось, Хэм так не скалил зубы, как в этот момент.
     - И вот что сделал этот моряк, благослови его бог! - воскликнул  мистер
Пегготи, и лицо его выразило крайнее восхищение. -  Он  взял  и  отдал  свое
сердце нашей малютке Эмли - Он повсюду за ней ходил, он стал ей  слугой,  он
даже потерял аппетит, и в конце концов я понял, что с ним такое.  А  что  до
меня, так я хотел бы, чтобы малютка Эмли, знаете ли, вышла замуж. Я хотел бы
по крайней мере, чтобы она дала обещание честному малому,  а  он  чтоб  имел
право ее защищать. Я не могу знать, сколько проживу  и  когда  помру.  Но  я
знаю: если однажды ночью буря опрокинет меня здесь, у ярмутских берегов, и в
последний раз я увижу огни города над волнами и уж больше  не  придется  мне
вынырнуть, так мне будет куда спокойней идти на дно, когда я  подумаю:  "Вон
там на берегу есть человек,  на  всю  жизнь  преданный  моей  малютке  Эмли,
благослови ее господь, и с ним она может ничего не бояться, покуда он жив!"
     И мистер Пегготи, в пылу речи, помахал правой рукой так, будто прощался
в последний раз с огнями города, а затем, поймав взгляд Хэма, кивнул  ему  и
продолжал:
     - Ладно. И вот я посоветовал ему поговорить с Эмли.  Видите,  какой  он
большой, да только смущается, как малый ребенок,  и  все  не  решался.  Так,
стало быть, поговорил я. "Что такое? Он?! - вскричала Эмли- - Он, которого я
так хорошо знаю много лет? О дядя! Я никогда не смогу выйти за  него  замуж!
Он такой славный!" Тут я поцеловал ее, и вот что я  ей  сказал:  "Ты  хорошо
делаешь, моя дорогая, что говоришь напрямик, ты вольна выбирать, ты,  говорю
я, свободна, как птичка". Потом я отыскал его и сказал:  "Я,  говорю,  хотел
все уладить, но не вышло. Но вы оба держитесь как раньше,  а  тебе  я  скажу
так: "Держись с ней так, как раньше и как полагается мужчине". Он пожал  мне
руку и сказал: "Так, говорит, и буду держаться". Вот  что  сказал.  И  он  в
самом деле держался так, как обещал и  как  полагается  мужчине...  Вот  уже
минуло два года, а он с ней все такой же, как и раньше,  и  все  у  нас  шло
по-прежнему.
     При этих словах лицо мистера Пегготи,  отражавшее  различные  перипетии
его рассказа, снова просияло, он опустил одну руку на мое колено,  другую  -
на колено  Стирфорта  (поплевав  на  них  предварительно,  дабы  подчеркнуть
торжественность такого жеста) и продолжал, обращаясь то к одному из нас,  то
к другому:
     - И вот неожиданно вечером - скажу прямо, сегодня вечером,  -  приходит
малютка Эмли с работы, и он с ней! Вы скажете: что  тут  особенного?  Верно!
Потому что он охранял ее, как брат, когда темно и когда светло, в любой час.
Но на этот раз он ведет ее за руку и, такой веселый, кричит  мне:  "Погляди!
Она согласна выйти за меня замуж"! А  она  говорит  смело,  но,  знаете  ли,
смущается, и смеется, и плачет: "Да... дядя. Если вы хотите". Если я хочу! -
вскричал мистер Пегготи, восторженно мотая головой. - О господи! Как будто я
чего другого мог хотеть! "Если вы хотите, - говорит она. - Я, говорит, стала
рассудительнее, я все обдумала, и я буду ему хорошей женой,  потому  что  он
добрый и славный". Потом миссис  Гаммидж  стала  хлопать  в  ладоши,  как  в
театре. А тут и вы вошли! Все это произошло вот здесь, только что. А  вот  и
тот, за кого она выйдет замуж, как только кончится срок учения.
     Хэм пошатнулся - да и не чудо! - от удара кулаком, которым наградил его
мистер Пегготи  в  припадке  бурного  веселья  и  в  знак  расположения.  Он
чувствовал, что должен что-то нам сказать, и заговорил, сильно  запинаясь  и
не очень связно:
     - Она была, мистер Дэви, не больше, чем вы, когда вы приехали к  нам  в
первый раз... а я уже думал о том, какой она вырастет... Я  видел,  как  она
росла... джентльмены... прямо как цветок.  Я  за  нее,  мистер  Дэви,  жизнь
положу. О! От всей души положу... Она  для  меня  все,  больше  чем  могу...
больше чем могу выразить, джентльмены... я...  я  люблю  ее.  На  земле  нет
такого джентльмена и на море... нет такого, который любит свою жену так, как
я люблю ее. Хоть много людей...  могут  сказать  лучше,  чем  я...  что  они
думают...
     Трогательно было видеть такого сильного малого,  как  он,  дрожащим  от
избытка чувств к прелестной малютке, полонившей его сердце. Трогательно было
доверие, которое питали к нам он и мистер Пегготи. Растрогал  меня  также  и
рассказ. Может быть, повлияли на мои чувства воспоминания детства - не знаю.
Я не знаю, приехал ли я туда, все еще воображая,  будто  влюблен  в  малютку
Эмли - знаю только, что все увиденное мною доставило мне подлинную  радость,
но радость  особого  свойства,  которая  в  первый  момент  могла  бы  из-за
какого-нибудь пустяка превратиться в боль.
     И поэтому, если бы  пришлось  мне  коснуться  струны,  дрожавшей  в  их
сердцах, едва ли я сделал бы это искусно. Но со  мною  был  Стирфорт,  и  он
сделал  это  с  ловкостью  необыкновенной;  через  несколько  минут  мы  все
успокоились и нам стало так хорошо, как только возможно.
     - Вы, мистер Пегготи, - превосходный человек, - сказал он, -  и  вполне
достойны того счастья, которое выпало вам сегодня на долю. Позвольте  пожать
вашу руку! А вас, Хэм, поздравляю! Вашу руку! Маргаритка, поворошите дрова в
очаге, пусть ярче пылают! Мистер Пегготи, если  вы  не  убедите  вашу  милую
племянницу вернуться, - я поберегу для нее место вот здесь, в уголке, - то я
уйду. Ни за какие сокровища Индии я не соглашусь, чтобы из-за меня у  вашего
камелька в такой вечер пустовало место - да еще чье!
     Мистер Пегготи отправился в мою прежнюю комнатку за малюткой - Эмли. Но
малютка Эмли не хотела возвращаться, и тогда за ней пошел Хэм.  Наконец  они
оба доставили ее к очагу; она была очень  сконфужена,  очень  смущалась,  но
скоро пришла в себя, когда услышала, с какой почтительностью обратился к ней
Стирфорт, с каким искусством он избегал всего,  что  могло  поставить  ее  в
неловкое положение,  как  говорил  он  с  мистером  Пегготи  о  баркасах,  о
кораблях, о приливах, отливах и о рыбе, как напоминал мне о своей встрече  с
мистером Пегготи в Сэлем-Хаусе и как восхищался их  баркасом...  Он  говорил
обо всем этом так просто и легко, что постепенно всех нас пленил и  мы  вели
беседу без малейшего стеснения.
     Эмли весь  вечер  говорила  мало,  но  слушала  и  смотрела  с  большим
вниманием, лицо ее оживилось, и она казалась очарованной. Стирфорт рассказал
об одном страшном кораблекрушении, которое пришло ему  на  память  благодаря
беседе с мистером Пегготи, рассказал удивительно живо, словно  сам  был  его
свидетелем, и малютка Эмли все время не отрывала от него глаз, словно и  ока
видела все воочию. Чтобы отвлечь нас от  грустных  мыслей,  он  рассказал  о
своем собственном комическом приключении с таким жаром, точно  этот  рассказ
был для него так же нов, как и для нас. Малютка Эмли огласила  баркас  таким
звонким смехом, что смеялись мы все (смеялся  и  Стирфорт),  заразившись  ее
весельем. Затем он заставил мистера Пегготи петь - вернее,  орать  -  "Когда
буйный ветер дует, дует, дует" * и сам пропел морскую песню столь искусно  и
чувствительно, что мне представилось, будто стоит только при