чего, что могло бы примирить
меня с жизнью. На мне лежало табу, пока я был на  этой  проклятой  службе  у
негодяя. Верните мне мою жену, верните мне  мое  семейство,  сделайте  снова
Микобера из этого несчастного, который стоит перед вами в моих  башмаках,  а
потом предложите мне глотать шпагу - и я проглочу ее! Еще с каким аппетитом!
     Никогда я  не  видел  человека  в  таком  возбуждении.  Я  пытался  его
успокоить,  чтобы  добиться  чего-нибудь  более   вразумительного.   Но   он
распалялся все больше и больше и ничего не хотел слушать.
     - Я не пожму никому руки, - восклицал мистер Микобер, задыхаясь, сопя и
захлебываясь слезами так, словно тонул в холодной воде, - не  пожму  руки...
пока... не раздавлю эту отвратительную гадину... Хипа! Я не  приклоню  нигде
головы,  пока  не...  обрушу...  Везувий...  на...  этого  подлеца...  Хипа!
Пусть... под этим кровом... напитки... в особенности  пунш...  удушат  меня,
если я... раньше...  не  придушу  его  так,  что...  у  него  глаза  на  лоб
полезут... у этого невиданного плута и лжеца... Хипа! Я... я... ни с кем  не
буду знаться... ничего не буду говорить... нигде не буду жить... пока...  не
раздроблю  на...  мельчайшие   частицы...   этого   невероятного,   этого...
сверхъестественного лицемера, этого клятвопреступника... Хипа!
     Я боялся, что мистер Микобер умрет  тут  же,  на  месте.  Страшно  было
видеть, как он  продирался  сквозь  эти  нечленораздельные  фразы,  и  когда
приближался к имени Хипа, с трудом проложив к нему  путь,  бросался  вперед,
выкрикивая его с силой, поистине удивительной. А  когда  он,  весь  в  поту,
рухнул на стул и посмотрел на нас, он был в  совершенном  изнеможении  -  на
лице появлялись краски, которым было здесь совсем не место, судороги сжимали
горло, а на лбу вздувались жилы. Я было хотел помочь ему, но он отмахнулся и
ничего не пожелал слушать.
     -  Нет,  Копперфилд!..  кхх...  Не  прикасаться...  кхх...  пока   мисс
Уикфилд... кхх... возмещено зло... кхх... причинил гнусный  негодяй...  Хип!
(Я глубоко уверен, что он не мог бы произнести и  трех  слов,  если  бы  это
словечко в конце фразы не вливало в него  удивительную  энергию.)  Нерушимая
тайна... кхх... от всего света... кхх... без исключений...  через  неделю  в
этот же день... кхх... в часы Завтрака... кхх... все присутствовать... также
бабушка... кхх.,. добрейший джентльмен  тоже...  всем  быть  в  гостинице  в
Кентербери... кхх... там... миссис Микобер  и  я...  пели  "Остролист"...  *
кхх... выведу на чистую воду неслыханного  мошенника...  Кипа!..  Больше  не
могу... говорить... кхх... ничего слушать... немедленно ухожу... не  могу...
кхх... выносить общество... по следам проклятого, отпетого преступника Хипа!
     Повторив в последний раз это магическое слово, которое поддерживало его
до конца, мистер Микобер исчерпал свои последние силы и выбежал из  дому,  а
мы, потрясенные, обнадеженные и озадаченные, остались в таком состоянии, что
оно мало чем отличалось от его собственного.  Но  и  теперь  его  страсть  к
писанью писем была слишком сильна, чтобы он мог с ней справиться. Мы все еще
были потрясены  и  озадачены,  когда  мне  принесли  следующее  идиллическое
послание, которое он написал в ближайшей таверне:

     "Весьма секретно и доверительно.

     Мой дорогой сэр,

     Позволю себе просить вас передать вашей бабушке  мои  извинения  за  то
крайнее возбуждение, в коем  я  находился.  Извержение  дымившегося  вулкана
последовало после внутренней борьбы, которую легче понять, чем описать.
     Надеюсь, я вполне вразумительно пригласил вас встретиться со мной ровно
через неделю, утром, в Кентерберийском доме увеселений, где миссис Микобер и
я имели однажды честь объединить наши голоса с вашим в  пении  прославленной
песни бессмертного акцизвика, вскормленного на том берегу Твида *.
     Исполнив свой долг и совершив акт искупления, что только и позволит мне
смотреть в глаза моих ближних, я  исчезну.  Я  хотел  бы  лишь,  чтобы  меня
поместили в тот приют всеобщего отдохновения, где,

     Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,
     Спят непробудно смиренные предки села *,

     под бесхитростной надписью
     Уилкинс Микобер".

ГЛАВА L  

     Мечта мистера Пегготи сбылась

     Прошло несколько месяцев после нашего свидания с Мартой на берегу реки.
С той поры я ее не видел, но она не раз давала о себе знать мистеру Пегготи.
Ревностная ее помощь ни к  чему  не  привела,  и,  судя  по  словам  мистера
Пегготи, я пришел к заключению, что до сих  пор  не  найдено  никакой  нити,
которая помогла бы нам что-нибудь узнать о судьбе Эмили. Признаюсь, я  начал
отчаиваться в результате наших поисков и  все  глубже  и  глубже  проникался
уверенностью в том, что она умерла.
     Но его убеждение оставалось непоколебимым. Насколько мне известно, -  а
его честное сердце, как мне кажется, было открыто для меня, - он неизменно и
благоговейно верил, что найдет ее. Терпение  его  было  неистощимо.  И  хотя
временами я содрогался при мысли о том, в какое он впадет отчаяние, если его
вере нанесен  будет  удар,  но  она  пустила  такие  глубокие  корни  в  его
прекрасной душе и была так чиста, что с каждым днем я все больше его  уважал
и почитал.
     Он был не из тех, кто только надеется, но ничего не  делает.  Всю  свою
жизнь он привык действовать, и хорошо знал, что, надеясь на  помощь  других,
он должен вместе с тем помогать себе сам.  Я  знал,  что  он  отправлялся  в
Ярмут, если среди ночи ему вдруг начинало казаться,  будто  в  окне  старого
баркаса почему-либо нет свечи. Я знал, что, вычитав  из  газет  какие-нибудь
сведения, которые могли иметь малейшее отношение к Эмили, он брал свою палку
и пускался в путь за несколько десятков миль. Когда я передал  ему  рассказ,
известный мне благодаря мисс Дартл, он отправился морем в Неаполь и вернулся
назад. Трудные были все эти путешествия, так как  он  старался  тратить  как
можно меньше денег, сберегая их до той поры, когда найдет Эмили. И  все  это
время я ни разу не слышал от него ни одной жалобы, ни разу не слышал, что он
устал или отчаялся.
     После нашей женитьбы Дора часто видела его и очень полюбила.  И  сейчас
он перед моими глазами - стоит рядом с ее софой, в руках неказистая шапка, а
моя девочка-жена глядит  на  него  голубыми  глазами  с  каким-то  боязливым
восхищением. А вот он приходит ко мне поболтать вечерком, в сумерки, я увожу
его выкурить трубочку, и мы гуляем по саду.  И  передо  мною  встает  другая
картина - его опустевший дом, который мне, ребенку, казался таким уютным  по
вечерам, когда в очаге пылает огонь, а за окном воет ветер...
     В одно из своих вечерних посещений он  сообщил,  что,  выйдя  побродить
прошлой ночью, встретил недалеко от своего  дома  Марту;  она  ждала  его  и
просила ни в коем случае не уезжать  из  Лондона,  покуда  он  ее  снова  не
повидает.
     - Она сказала - почему? - осведомился я.
     - Я ее спросил, но она только сказала, что я ей должен это  обещать,  и
исчезла, - ответил он.
     - А она говорила, когда появится снова?
     - Нет, мистер Дэви, - промолвил он, задумчиво проводя рукой по лицу.  -
Об этом я ее тоже спросил. Но она ответила, что не может этого сказать.
     Я слишком долго старался  его  подбадривать,  внушая  надежду,  которая
висела на волоске, и потому заметил только, что, мне кажется, он  встретится
с ней скоро. Все свои сомнения я хранил про себя.
     Но вот как-то вечером недели через две я гулял один по саду.  Я  хорошо
помню этот вечер. Было это на второй день той недели, по  истечении  которой
мистер Микобер назначил нам встречу. Целый день шел дождь, было очень  сыро,
густая листва деревьев намокла, листья, казалось,  отяжелели  от  влаги;  но
дождь уже прекратился, хотя небо еще не  прояснилось,  и  весело  зачирикали
птицы. Пока я гулял по саду, сумерки сгустились, постепенно  затихли  птичьи
голоса, и воцарилась та особенная тишина, которая бывает за городом в  такие
вечера, когда деревья неподвижно замирают и только одинокие капли  время  от
времени падают с ветвей.
     Чуть в стороне от нашего домика, между увитыми  плющом  шпалерами,  шла
короткая аллея; она выходила прямо на  дорогу  перед  домом.  Задумавшись  и
случайно повернув голову в сторону аллеи,  я  увидел  фигуру  в  простенькой
мантилье. Она быстро двигалась по направлению ко мне и вдруг меня поманила.
     - Марта! - воскликнул я, бросившись ей навстречу.
     - Вы можете со мной пойти? - взволнованно прошептала она. -  Я  у  него
была, но его нет дома. Я оставила ему на столе записку,  написала,  куда  он
должен прийти. Мне сказали, что он скоро вернется домой.  У  меня  есть  для
него новости. А вы не могли бы пойти со мной сейчас же?
     Вместо ответа я открыл  калитку  и  вышел  вместе  с  ней.  Жестом  она
попросила меня молчать и зашагала по направлению к Лондону;  по  ее  пыльной
одежде было очевидно, что она шла оттуда пешком и очень спешила.
     Я спросил, не туда ли мы идем.  Она  утвердительно  кивнула  головой  и
снова сделала тот же жест. Тогда я окликнул пустую карету, мы сели, и на мой
вопрос, куда ехать, она ответила:
     - К Гольдн-скверу! Скорей!
     Затем она забилась в угол  кареты;  рука,  которой  она  закрыла  лицо,
дрожала; другой рукой она снова сделала мне  тот  же  знак,  что  и  раньше,
словно ей было непосильно слышать чей бы то ни было голос.
     Я был  в  каком-то  смятении,  -  то  загоралась  во  мне  надежда,  то
поднимался страх, - и я взглянул на  нее,  ожидая  объяснений.  Но  она  так
упорно молчала, да и  мне  самому,  в  моем  состоянии,  молчание  было  так
необходимо, что я не решился его прервать. Мы ехали, не произнося ни  слова.
По временам она выглядывала в окно, словно ей казалось, что мы едем  слишком
медленно,  хотя  мы  ехали  достаточно  быстро,  и  по-прежнему   оставалась
безмолвной.
     Мы вышли из кареты у названной ею площади, и я приказал  кучеру  ждать,
на тот случай, если он нам понадобится. Она коснулась  моей  руки  и  повела
меня в одну из мрачных уличек, где раньше было столько прекрасных особняков,
которые давно уже обветшали и сдавались внаем покомнатно. Войдя  в  открытую
дверь одного из таких домов, она отпустила мою руку и сделала знак следовать
за ней по лестнице.
     Дом был набит жильцами. По мере того как мы поднимались,  распахивались
двери комнат, и в них  показывались  головы  жильцов;  немало  народу  также
спускалось по лестнице. Прежде чем войти в дом, я бросил взгляд наверх  и  в
окнах увидел женщин и детей, глазевших на улицу  поверх  цветочных  горшков;
должно быть, мы привлекли их внимание, ибо теперь главным образом глазели на
нас из-за дверей женщины и дети. Широкая лестница с массивными  перилами  из
какого-то темного дерева, карнизы над дверьми, украшенные резными цветами  и
фруктами, глубокие амбразуры окон - все  эти  символы  былого  величия  были
невероятно грязны и пришли в полное обветшание. От сырости и времени  паркет
местами прогнил, и ходить по нему было небезопасно. Пытались, как я заметил,
влить новую кровь в это разрушавшееся здание - кое-где  подновили  старинную
дорогую скульптуру из дерева, заменив ее дешевой поделкой; это  походило  на
брак между разорившимся старым аристократом и  бедной  плебейкой:  участники
этого неудачного  союза  отшатывались  друг  от  друга.  Несколько  окон  на
лестнице были завешены или заделаны, в оставшихся почти не  было  стекол,  и
источенные червями рамы, казалось, всасывали внутрь дурной воздух, но отнюдь
его не выпускали. Я взглянул в эти окна без стекол и увидел такие же дома, а
внизу - жалкий двор, напоминавший свалку.
     Мы взбирались на самый верх. Раза два мне показалось, что в  сумеречном
свете я вижу неясные очертания женщины, которая шла перед  нами.  Когда  нам
осталось подняться еще на  один  марш  лестницы,  выходивший  на  чердак,  я
увидел, что эта женщина на миг остановилась у двери, нажала ручку и вошла  в
комнату.
     - Что это? - прошептала Марта. - Она вошла ко мне в комнату.  Я  ее  не
знаю.
     Но я-то знал ее. Я был поражен, когда узнал мисс Дартл.
     Едва я успел ответить моей спутнице, что видел эту леди раньше, как  из
комнаты послышался ее голос, хотя слов нельзя было разобрать. Марта,  бросив
удивленный взгляд, сделала знакомый мне жест, потянула меня за  собой  вверх
по лестнице до  какой-то  боковой  дверцы,  которая,  по-видимому,  не  была
заперта, и толкнула ее; дверь открылась, и мы очутились в крохотной  -  чуть
побольше шкафа - пустой мансарде с низким покатым потолком.  Она  сообщалась
полуоткрытой  дверью  с  комнатой,  которую  Марта  назвала  своей.   Здесь,
запыхавшись от подъема по лестнице, мы остановились, и Марта дала  мне  знак
молчать, слегка прикоснувшись пальцами к моим губам.  Отсюда  я  мог  только
разглядеть, что комната большая, в ней находится кровать, а на стенах  висят
дешевые литографии с изображением кораблей. Ни мисс Дартл, ни той  особы,  к
которой она, как мы услышали, обращалась, я не  мог  видеть.  Тем  более  не
могла их видеть моя спутница, ибо я стоял ближе к двери.
     Несколько мгновений царило мертвое молчание. Не отнимая  руки  от  моих
губ, Марта приложила другую руку к своему уху.
     - Неважно, что ее нет дома, - заносчиво проговорила мисс Дартл. - Я  ее
совсем не знаю. Я пришла повидать вас.
     - Меня? - послышался тихий голос.
     При звуке этого голоса я вздрогнул. Это была Эмили!
     - Вас. Я пришла поглядеть на вас! Как? Вам не стыдно смотреть  людям  в
глаза? Вам, виновнице такого зла?!
     Безжалостность и безграничная ненависть в ее голосе,  холодный,  резкий
тон и еле сдерживаемое бешенство дали мне возможность  представить  ее  себе
так, словно она  стояла  передо  мной.  Я  видел  сверкающие  черные  глаза,
искаженное от страсти лицо, видел и  этот  побледневший  шрам,  пересекающий
губы и трепетавший, когда она говорила.
     - Я пришла посмотреть на прихоть Джеймса Стирфорта, -  продолжала  мисс
Дартл. - На девицу, которая бежала с ним  и  стала  в  своем  родном  городе
притчей во языцех... На дерзкую интриганку, на наглую любовницу таких людей,
как Джеймс Стирфорт. Я хочу знать, что это за птица!
     Послышался шорох. Должно быть,  несчастная  женщина,  осыпаемая  такими
оскорблениями, бросилась  к  двери.  Но  говорившая  преградила  ей  дорогу.
Наступила короткая пауза.
     И снова заговорила мисс Дартл. Она говорила сквозь зубы  и  постукивала
по полу ногой.
     - Остановитесь! Или я вас разоблачу перед жильцами и перед всей улицей!
Если вы попытаетесь удрать от меня, я вцеплюсь  вам  в  волосы,  я  заставлю
камни восстать против вас!
     Испуганное бормотанье было единственным ответом, который  достиг  моего
слуха. Наступило молчание. Я не знал, что делать. Я страстно хотел  положить
конец этой встрече, но чувствовал, что не  имею  права  вмешиваться.  Только
один мистер Пегготи мог видеть ее и за нее  заступиться.  "Но  когда  же  он
придет?!" - думал я с тоской.
     - Наконец-то я ее увидела! - презрительно усмехнувшись, продолжала Роза
Дартл. - Ну, и жалкое же он существо, если дал себя увлечь  этой  притворной
скромности и склоненной головке.
     - О, ради бога, пощадите меня! - вскричала Эмили. - Я не знаю, кто  вы,
но вам известна моя печальная история, и, ради  бога,  пощадите  меня,  если
хотите, чтобы и вас щадили!
     - Если я хочу, чтобы щадили меня? - с бешенством повторила та,  другая.
- Что общего между нами?
     - Ничего, кроме нашего пола, - зарыдав, отозвалась Эмили.
     - Эти слова  в  устах  такой  бесчестной  твари  способны  убить  любое
чувство, кроме презрения и отвращения, которые я к вам питаю. Наш  пол!  Да,
вы делаете большую честь нашему полу!
     - О, я это заслужила!  -  воскликнула  Эмили.  -  Но  как  это  ужасно!
Подумайте, дорогая леди, что я перенесла и как я  пала!  О  Марта,  вернись!
Когда же я буду дома!
     Мне было видно, как мисс Дартл села в кресло, пристально  смотря  вниз,
словно там, у ее ног, распростерлась на полу  Эмили.  Теперь  я  хорошо  мог
разглядеть ее плотно сжатые губы и жестокие торжествующие глаза, которые она
не отрывала от одной точки.
     - Теперь слушайте меня, а свои уловки приберегите для ваших простофиль,
- сказала она. - Неужто вы надеетесь разжалобить слезами меня?  С  таким  же
успехом вы можете соблазнить меня вашими улыбочками, продажная тварь!
     - Смилуйтесь надо мной! -  рыдала  Эмили.  -  Посочувствуйте  мне  хоть
сколько-нибудь, или я сойду с ума и умру!
     - Это было бы слабым возмездием за все  ваши  преступления,  -  сказала
Роза Дартл. - Да знаете ли вы, что вы  сделали?  Вы  думали  когда-нибудь  о
домашнем очаге, который разрушили?
     - О! Не проходило ни одного дня, ни одной ночи,  чтобы  я  об  этом  не
думала! - воскликнула Эмили. Теперь я ее увидел. Она упала на колени, голова
ее  откинулась,  глаза  были  устремлены  к  небу,  руки  заломлены,  волосы
распустились и спадали на плечи и на спину. - Была ли хоть  одна  минута  во
сне или наяву, когда бы я не видела этот дом так же ясно, как  в  тот  день,
когда покинула его навсегда! - продолжала она. - О, мой дом, мой дом! Милый,
дорогой дядя! О, если бы вы знали, как меня  терзали  воспоминания  о  вашей
нежности, когда я свернула с пути добра, вы  не  проявляли  бы  ее  с  таким
постоянством! Лучше бы вы хоть раз в жизни рассердились на меня, это было бы
какое-нибудь утешение! А у меня нет в жизни никакого  утешения,  потому  что
все они так меня любили! - Она упала  ниц,  пытаясь  прикоснуться  к  подолу
платья той, которая надменно сидела в кресле.
     Роза Дартл глядела на нее сверху вниз, недвижная, как бронзовая статуя.
Губы ее были плотно сжаты, она  делала  над  собою  страшное  усилие,  чтобы
удержаться и не ударить ногой лежавшую перед ней прекрасную женщину. В  этом
я уверен. Я видел ее очень отчетливо, я видел, что для  этого  она  призвала
все свое мужество и силу духа. Когда же, наконец, придет мистер Пегготи!
     - Жалкое тщеславие этих  ничтожных  червей!  -  произнесла  она,  когда
овладела  собой  настолько,  что  могла  говорить.  -  Ваш  дом!  Неужто  вы
воображаете, что я стану о нем думать или поверю, будто  вы  можете  нанести
этой жалкой норе вред, который нельзя было бы загладить деньгами?  Ваш  дом!
Да вы для вашей семейки предмет купли-продажи,  как  и  все  остальное,  что
проходит через их руки!
     - О, только не это! - вскричала Эмили. - Обо мне говорите  что  угодно,
но не переносите мой позор на них, которые так же достойны уважения,  как  и
вы. Они и без того мною опозорены. Если уж вы не щадите меня, то по  крайней
мере уважайте их, как подобает леди!
     - Я говорю о его доме, - сказала Роза  Дартл,  не  удостаивая  обратить
внимание на этот призыв, и подобрала подол платья, чтобы Эмили не осквернила
его своим прикосновением. - Я говорю о том  доме,  где  я  живу.  Вот,  -  с
презрительным смехом она указала  на  распростертую  у  ее  ног  женщину,  -
достойная причина разрыва между матерью-леди и сыном-джентльменом!  Вот  кто
причинил такое горе дому, куда  она  не  могла  бы  войти  даже  в  качестве
судомойки, вот кто был причиной страданий, жалоб и  укоров!  Грязная  тварь,
которую подбирают где-то на берегу, чтобы позабавиться  на  часок,  а  потом
швыряют назад - туда, где она родилась!
     - Нет! Нет! - заламывая руки, вскричала Эмли. - Когда он встретился мне
впервые - о! если бы этот день никогда не  настал  для  меня  и  он  впервые
увидел бы меня в гробу! - я росла такой же невинной, как вы или любая  леди,
и собиралась стать женой человека, выйти замуж за которого было бы  счастьем
для любой леди! Если вы живете у него в доме, вы должны знать, какую он  мог
получить  власть  над  такой  слабой,  тщеславной  девушкой,  как  я.  Я  не
оправдываю себя, но знаю хорошо и знает он, а если не знает, то в час  своей
смерти, к