яд.
     - Я в прекрасном расположении духа,  дорогой  мой,  -  успокаивала  она
меня, кивая головой, - но взволнована и опечалена!
     Я был слишком занят своим делом  и  только  позднее,  когда  она  пошла
спать, заметил, что ночная микстура, как называла она  ее  обычно,  осталась
нетронутой на камине. Я к ней постучался, чтобы сообщить об  этом  открытии,
она подошла к двери и была со мной еще нежнее, чем всегда, но сказала:  "Мне
что-то не хочется пить сегодня, Трот", -  покачала  головой  и  удалилась  в
спальню.
     Утром она прочла и одобрила мое письмо двум старым леди. Я отнес его на
почту, и теперь мне оставалось только вооружиться терпением и ждать  ответа.
Ждал я около недели и все еще пребывал в состоянии ожидания, когда  однажды,
в снежный вечер, выйдя из дома доктора, направился к себе домой.
     Днем  было  очень  холодно,  дул  резкий  северо-восточный   ветер.   С
наступлением сумерек  он  утих,  и  тогда  повалил  снег.  Помню,  он  падал
большими, тяжелыми хлопьями и ложился толстым  ковром.  Стук  колес  и  шаги
людей звучали приглушенно, словно улицы были густо усыпаны перьями.
     Кратчайший путь до дому -  а  в  такой  вечер  я,  естественно,  избрал
кратчайший путь - был через Сент-Мартин-лейн. В те времена  церковь,  давшая
название переулку, была стеснена домами, и  не  было  перед  ней  свободного
пространства, а переулок извивался по направлению к  Стрэнду.  Проходя  мимо
паперти, я увидел в углу лицо женщины.  Она  взглянула  на  меня,  пересекла
узкий переулок и скрылась. Я знал это лицо. Я его раньше видел. Где - не мог
припомнить. С ним было связано какое-то воспоминание, пронзившее мне сердце.
Но сейчас, когда оно появилось передо мной, я думал о другом и не мог  сразу
собраться с мыслями.
     На ступенях  паперти  виднелась  согбенная  фигура  человека,  который,
опустив на снег какую-то ношу, укладывал  ее  поудобнее.  Женщину  и  его  я
увидел одновременно. Кажется, я не остановился;  я  продолжал  идти,  но  он
выпрямился, повернулся и направился ко  мне.  Я  очутился  лицом  к  лицу  с
мистером Пегготи!
     Тогда я вспомнил, кто эта женщина. Это была Марта, которой  Эмили  дала
денег в тот вечер в кухне. Марта Энделл, рядом с  которой  он  не  хотел  бы
увидеть свою дорогую племянницу ни за какие сокровища,  погребенные  на  дне
моря, о чем поведал мне Хэм.
     Мы горячо пожали друг другу руку. Сначала мы оба не могли выговорить ни
слова.
     - Мистер Дэви! - воскликнул он, крепко  стискивая  мою  руку.  -  Легче
стало у меня на сердце, когда я увидел вас. Счастливая  встреча,  счастливая
встреча, сэр!
     - Счастливая встреча, мой добрый старый друг! - подтвердил я.
     - Подумывал я наведаться к вам сегодня вечерком, сэр, - продолжал он, -
но я узнал, что теперь ваша бабушка живет с вами... Я  ведь  побывал  в  той
стороне, на Ярмутской дороге... Вот я и побоялся, что уже слишком поздно.  Я
бы заглянул к вам завтра поутру, сэр, прежде чем отправиться в путь.
     - Опять? - сказал я.
     - Да, сэр, -  ответил  он,  медленно  покачивая  головой.  -  Завтра  я
отправляюсь в путь.
     - А куда вы сейчас идете? - спросил я.
     - Да хотел зайти куда-нибудь переночевать, - отвечал он, стряхивая снег
со своих длинных волос.
     В те времена был боковой вход во двор "Золотого  Креста"  -  гостиницы,
столь памятной мне в связи с несчастьем,  постигшим  мистера  Пегготи,  -  и
стояли мы как раз против этого входа. Я указал ему на эти ворота,  взял  его
под руку, и мы пересекли переулок. Две-три  комнаты  гостиницы  выходили  во
двор; заглянув в одну из них и убедившись, что там никого нет,  а  в  камине
ярко пылает огонь, я повел его туда.
     При свете я разглядел не только его длинные, взлохмаченные волосы, но и
лицо, покрытое темным загаром. Он еще больше поседел, морщины на щеках и  на
лбу стали глубже, и видно было по всему, что он преодолел немало  трудностей
и странствовал и в ведро и в непогоду; но он казался очень крепким и походил
на человека, который настойчиво преследует свою цель и выдержит все  тяготы.
Пока я молча занимался этими наблюдениями, он  стряхивал  снег  со  шляпы  и
одежды и отирал лицо. Усевшись напротив меня за  стол,  спиной  к  двери,  в
которую мы вошли, он снова протянул свою заскорузлую  руку  и  крепко  пожал
мою.
     - Я вам расскажу, мистер  Дэви,  -  заговорил  он,  -  где  я  побывал,
расскажу и о том, что мы узнали. Был я далеко, а узнали мы мало,  но  я  вам
расскажу.
     Я позвонил, чтобы нам дали выпить чего-нибудь горячего. Он  не  пожелал
пить ничего более крепкого, чем эль, а пока ходили  за  элем  и  подогревали
его, он сидел в раздумье. Такая сила чувствовалась в его лице  и  таким  оно
было внушительным, что я не решался его тревожить.
     - Когда она была маленькая, - начал он, подняв голову,  как  только  мы
остались одни, - она все, бывало, толковала со мной о море да о тех берегах,
где море темно-синее и как оно сверкает на солнце. Иной раз я говорил  себе:
отец ее утонул, вот потому она и думает так часто о море.  Не  знаю,  видите
ли, может, она верила или надеялась, что волны унесли его  в  те  края,  где
всегда цветут цветы и небо всегда ясное.
     - Возможно, что была у нее такая детская мечта, - отозвался я.
     - Когда она... когда мы ее потеряли, - продолжал мистер Пегготи,  -  я,
видите ли, думал, что он  увезет  ее  в  те  края.  Я  предполагал,  что  он
рассказывал ей всякие чудеса о них, говорил, что она сделается там настоящей
леди, и таким образом заставил ее  прислушиваться  к  его  речам.  Когда  мы
увидели его мать, я уже был уверен, что не ошибся. Я  отплыл  во  Францию  и
высадился там, как будто с неба свалился.
     Я увидел, как приоткрылась дверь и снежные хлопья залетели в комнату. Я
увидел,  как  дверь  приоткрылась  еще  больше  и  чья-то   рука   осторожно
придерживает ее, чтобы она не захлопнулась.
     - Я разыскал одного джентльмена, англичанина - он был там важная особа,
- продолжал  мистер  Пегготи,  -  и  рассказал  ему,  что  иду  искать  свою
племянницу. Он мне дал какие-то бумаги, они могли понадобиться мне в дороге,
- хорошенько не знаю, как они называются, - ну, и хотел дать денег,  но,  по
счастью, они мне были ни к чему. Как же я благодарен ему за все, что он  для
меня сделал! "Я написал письма, и они дойдут скорей, чем  вы,  -  сказал  он
мне, - и тем, кто поедет  в  ту  сторону,  я  расскажу  о  вас,  и  пока  вы
странствуете здесь, многие живущие далеко отсюда уже будут  вас  знать".  Я,
как мог лучше, поблагодарил его и отправился в путь через Францию.
     - Один и пешком? - спросил я.
     - Все больше пешком, - ответил он. - Иной раз подсаживался на телегу  к
людям, ехавшим на базар... Бывало и так, что подвозили в пустой карете... По
многу миль в день частенько с каким-нибудь бедным солдатом, шедшим навестить
своих близких. Разговаривать друг с другом мы не  могли,  -  пояснил  мистер
Пегготи, - а все-таки  были  добрыми  товарищами,  когда  шагали  вместе  по
пыльным дорогам.
     Об этом я мог бы догадаться, прислушиваясь к его дружелюбному тону.
     - Вот приду в какой-нибудь город,  отыщу  гостиницу  и  жду  во  дворе,
покуда не  подвернется  кто-нибудь  понимающий  по-английски  (почти  всегда
находился такой человек), - продолжал мистер Пегготи. - Тогда я им  говорил,
что иду искать мою племянницу...  а  они  мне  рассказывали,  кто  из  людей
побогаче остановился здесь, а я  ждал  и  смотрел,  не  выйдет  ли  из  дому
кто-нибудь похожий на нее. Эмли не было - и я опять шел дальше. И вот стал я
примечать, когда приходил в новую деревню, что люди уже знают обо  мне.  Они
усаживали меня у дверей своих домиков и давали попить-поесть и говорили, где
мне переночевать. И, вот что я вам скажу,  мистер  Дэви,  немало  женщин,  у
которых были дочки, примерно ровесницы Эмли, поджидали меня у креста  нашего
спасителя за околицей деревни, чтобы пригласить меня к себе. Были и такие, у
которых дочки поумирали. И богу одному известно, как добры были ко  мне  эти
матери!
     Это Марта стояла  у  двери.  Она  прислушивалась  к  его  словам,  и  я
отчетливо видел ее осунувшееся лицо. Я боялся, как бы он не оглянулся и тоже
не увидел ее.
     - Часто сажали они мне на колени  своих  детей,  все  больше  маленьких
девочек... - сказал мистер  Пегготи.  -  Много  раз,  бывало,  могли  бы  вы
увидеть, как я сижу в сумерках с ними у двери, словно это детки моей любимой
девочки. Ах, девочка моя!
     В припадке отчаяния он громко всхлипнул. Я положил дрожащую руку на его
руку, которою он заслонял лицо.
     - Благодарю вас, сэр, не обращайте внимания, - сказал он.
     Спустя немного он опустил руку, прижал ее к  своей  груди  и  продолжал
рассказ:
     - Они часто провожали меня утром, шли вместе со мной одну-две мили... А
когда мы прощались и я говорил: "Благодарствуйте! Да благословит вас бог!" -
они всегда как будто понимали меня и отвечали ласково. Наконец  я  пришел  к
морю. Сами понимаете, такому, как я, который плавал по морям, нетрудно  было
переправиться в Италию. Переправился я туда и снова начал скитаться,  как  и
раньше. И народ такой же был добрый, и ходил бы я из города в  город,  может
быть исходил бы всю страну, но тут дошел до меня слух, что ее видели  где-то
по ту сторону швейцарских гор. Один человек, знавший  его  слугу,  видел  их
там, всех троих, и рассказал мне, как они путешествовали и где они теперь. И
вот пошел я к этим горам, мистер Дэви, и шел день и ночь. Чем дольше я  шел,
тем дальше как будто отступали от меня эти горы. Но все-таки  я  добрался  и
перевалил через них. Когда я стал подходить к тому местечку, о  котором  мне
говорили, я начал рассуждать сам с собой: "Что  же  я  стану  делать,  когда
увижу ее?"
     Лицо той, которая прислушивалась  к  его  словам,  не  чувствуя  ночной
стужи, по-прежнему виднелось в двери, а руки  ее  просили,  молили  меня  не
отгонять ее.
     - Никогда я не терял в нее веры, - сказал мистер Пегготи. - Никогда! Ни
на минуту! Пусть только увидела бы она мое  лицо...  услышала  мой  голос...
увидела, как я стою перед ней, - и мысли ее обратились бы  к  родному  дому,
откуда она бежала, к дому, где  прошло  ее  детство,  -  и,  будь  она  леди
королевской крови, все равно она упала бы к моим ногам! Уж я-то  хорошо  это
знал! Много раз во сне я слышал ее крик: "Дядя!" - и видел, как  она  падает
передо мной, словно мертвая. Много раз во сне я поднимал  ее  и  шептал  ей:
"Эмли, родная моя, я пришел издалека, чтобы принести тебе прошенье и  увезти
домой!"
     Он умолк, покачал головой и продолжал со вздохом:
     - Что до него - он был для меня ничто. Эмли -  все,  я  купил  для  нее
крестьянское платье... Я знал: только бы найти ее - и она  пойдет  рядом  со
мной по каменистым дорогам, пойдет куда угодно  и  больше  никогда,  никогда
меня не покинет... Надеть на нее  это  платье,  выбросить  то,  которое  она
носила... она снова обопрется о мою руку, и я поведу ее  домой...  иной  раз
остановимся по дороге, чтобы отдохнули ее избитые ноги и сердце,  еще  более
разбитое... вот все, о чем я тогда думал. И похоже  на  то,  что  ему  я  бы
ничего не сделал, только посмотрел бы на него. Но... не суждено  было  этому
сбыться, мистер Дэви, - пока не суждено! Я опоздал, и они уехали. Куда  -  я
так и не узнал. Одни говорили - туда, другие - сюда. Я побывал и тут и  там,
но Эмли не нашел, и вот я вернулся домой.
     - Давно ли? - спросил я.
     - Всего несколько дней назад. - сказал мистер Пегготи. - Уже в сумерках
я увидел старый баркас и свет в окошке. Подошел я поближе, посмотрел в окно:
верная миссис Гаммидж  сидит,  одна-одинешенька,  у  очага,  как  мы  с  ней
условились. Я крикнул: "Не пугайся! Это я, Дэниел!" - и вошел в дом.  И  как
чудно мне там показалось - никогда бы я не подумал, что так мне будет  чудно
в старом баркасе.
     Из внутреннего кармана на груди он осторожно вынул маленький пакетик, в
котором были два-три письма, и положил на стол.
     - Вот это - первое, - сказал он, откладывая его  в  сторону,  -  пришло
через неделю после моего отъезда. Банкнот в пятьдесят фунтов,  завернутый  в
бумагу, на ней мое  имя,  ночью  его  подсунули  под  дверь.  Она  старалась
изменить свой почерк, но разве мог бы я его не узнать!
     Медленно и старательно он сложил листок бумаги точь-в-точь, как был  он
сложен раньше, и отодвинул в сторону.
     - А это пришло на имя миссис Гаммидж месяца через два или три, - сказал
он, развернув другую бумажку.
     Несколько секунд он смотрел на нее, потом протянул мне и тихим  голосом
произнес: - Будьте добры, прочтите, сэр. Я стал читать:
     О, что почувствуете вы, когда увидите этот почерк и узнаете мою грешную
руку! Но постарайтесь, постарайтесь- не ради  меня,  ради  доброты  дяди,  -
постарайтесь, чтобы ваше сердце хотя бы на минутку смягчилось! Постарайтесь,
прошу вас, пожалеть несчастную девушку и напишите на клочке  бумаги,  здоров
ли он и что говорил обо мне, прежде чем вы перестали  поминать  между  собой
мое имя, и не кажется ли вам,  что  под  вечер,  в  час,  когда  я,  бывало,
возвращалась домой, он как будто думает о той, которую так горячо любил. Ох,
сердце у меня разрывается, когда я думаю об  этом!  Я  стою  перед  вами  на
коленях, прошу и молю, чтобы вы не были ко  мне  так  жестоки,  как  я  того
заслуживаю, - знаю, что заслуживаю! - но  будьте  доброй  и  милосердной,  и
напишите хоть что-нибудь о нем, и пришлите мне. Вам  незачем  называть  меня
Малюткой, незачем называть тем именем, которое я опозорила, но прислушайтесь
к моим мольбам, сжальтесь надо мной и напишите хоть несколько слов  о  дяде,
которого глаза мои никогда, никогда не увидят на этом свете!
     Дорогая, если ваше сердце ожесточилось против меня, - я знаю, вы имеете
право быть жестокой, - тогда спросите, дорогая, того, кому  я  больше  всего
принесла Зла, того, чьей женой должна была я стать, - спросите  его,  прежде
чем вы окончательно решитесь не отзываться на мою жалкую мольбу! Если хватит
у него сострадания сказать, что вы можете ответить мне (я верю,  сострадания
у него хватит, о! я  в  это  верю,  ведь  он  всегда  был  такой  хороший  и
великодушный!), скажите ему тогда, (но  не  раньше),  что,  прислушиваясь  к
ветру, дующему по ночам, я чувствую, как этот ветер с гневом проносится мимо
него и моего дяди и мчится ввысь, к  богу,  чтобы  свидетельствовать  против
меня. Скажите ему, что если завтра суждено мне умереть (а я так рада была бы
умереть, будь я готова к смерти!), то до  последнего  моего  вздоха  я  буду
благословлять его и моего дядю и молиться о счастье его домашнего очага!"
     И  в  этом  письме  тоже  были  деньги.  Пять  фунтов.   Они   остались
нетронутыми, как и те, полученные раньше, и мистер Пегготи также сложил  их.
К письму были приложены подробные  указания,  куда  послать  ответ,  и  хотя
письмо  прошло  через  много  рук  и  трудно  было   определить   с   полной
достоверностью место, где она  скрывалась,  тем  не  менее  казалось  весьма
вероятным, что писала она оттуда, где, по дошедшим слухам, ее видели.
     - Какой послали ей ответ? - осведомился я у мистера Пегготи.
     - Миссис Гаммидж - женщина неученая, сэр, - ответил он,  -  и  Хэм,  по
доброте своей, сочинил письмо, а она его списала. Они  написали  ей,  что  я
пошел ее разыскивать, и передали мои прощальные слова.
     - У вас здесь еще одно письмо? - спросил я.
     - Это деньги, сэр.  -  сказал  мистер  Пегготи,  развертывая  сложенную
бумажку. - Десять фунтов, как видите. А туг написано: "От верного друга",  -
как и в первый раз. Но в первый раз деньги были подсунуты под дверь,  а  эти
пришли третьего дня по почте. Я буду искать ее по почтовому штемпелю.
     Он показал мне этот  штемпель.  Письмо  было  отправлено  из  города  в
верховьях Рейна. В Ярмуте он нашел каких-то иностранных купцов, знавших  тот
край, и они начертили ему что-то вроде карты, в которой  он  без  труда  мог
разобраться. Он положил ее между  нами  на  стол  и,  подперев  одною  рукой
подбородок, другою намечал по ней свой путь.
     Я спросил его, как поживает Хэм. Он покачал головой.
     - Он работает не покладая рук. О нем по всей округе идет такая  хорошая
молва, что лучше уже и пожелать нельзя. Каждый готов прийти ему  на  помощь,
да и он готов помочь всем. Никогда никто не слышал от него ни одной  жалобы.
Но моя сестра уверена (говоря между нами), что это его подкосило.
     - Бедняга! В этом я не сомневаюсь!
     - Он о себе вовсе  не  думает,  мистер  Дэви,  -  внушительным  шепотом
произнес мистер Пегготи, - как будто и о жизни своей не заботится.  Когда  в
непогоду нужен человек для тяжелой работы, он тут как тут. А если надо пойти
на трудное дело, с опасностью для жизни, он впереди всех своих товарищей.  И
ласковый он, как ребенок. В Ярмуте все дети его знают.
     Он задумчиво собрал письма, разгладил их  рукой,  вложил  в  пакетик  и
снова бережно спрятал у  себя  на  груди.  Лицо  в  дверях  исчезло.  Только
снежинки залетали в комнату, а больше ничего не было видно.
     - Ну, вот! - произнес он, посматривая на свой мешок. -  Повидал  я  вас
сегодня, мистер Дэви, и как же я этому рад!.. А завтра  спозаранку  опять  в
дорогу. Вы видели, что у меня тут, - он прижал руку к груди, где хранился  у
него маленький пакет. - Одно только тревожит меня: а вдруг стрясется со мной
какая-нибудь беда раньше, чем я возвращу деньги? Если я умру и они пропадут,
или их украдут, или еще что случится, а он так ничего и не узнает  и  решит,
что я их взял, ну, тут, думается мне, не задержусь я на том свете!  Думается
мне, я должен буду вернуться!
     Он встал, поднялся и я. Перед тем как выйти, мы  еще  раз  пожали  друг
другу руку.
     - Я пройду хоть десять тысяч миль, - сказал он. - Я буду  идти,  покуда
не упаду мертвым, лишь бы только положить перед ним эти деньги. Если  я  это
сделаю и найду мою Эмли, - вот тогда я успокоюсь. А  если  я  ее  не  найду,
может быть она хотя бы услышит, что дядя,  так  ее  любивший,  не  прекращал
своих поисков, покуда не прекратилась его жизнь. И, если только я в  ней  не
ошибаюсь, это заставит ее вернуться, наконец, домой!
     Когда мы вышли и нас окутала студеная ночь, я увидел  впереди  поспешно
удалявшуюся от нас одинокую фигуру. Под каким-то предлогом  я  заставил  его
повернуться ко мне и занимал разговором, пока та фигура не скрылась.
     Он упомянул о пристанище для путников на Дуврской дороге, где,  по  его
сведениям, можно получить чистую,  недорогую  комнату  на  ночь.  Вместе  мы
прошли по Вестминстерскому мосту, и я расстался с ним на Саррийской стороне.
И мне почудилось: когда он, одинокий, снова  пустился  в  путь,  все  вокруг
притихло из благоговения перед ним.
     Я вернулся но двор гостиницы и со страхом стал озираться, не  видно  ли
того лица, которое так глубоко врезалось в мою  память.  Нет,  ее  здесь  не
было. Наши следы уже замело снегом, виднелся только свежий мой след, а когда
я, уходя, оглянулся, и его почти занесло - такой сильный был снегопад.

ГЛАВА XLI 

     Тетушки Доры

     Наконец ответ двух старых леди пришел.
     Они свидетельствовали мистеру Копперфилду свое уважение и сообщали, что
тщательно обсудили его письмо "в интересах обеих сторон", каковое  выражение
вызвало у меня тревогу не только потому, что они к нему уже раз  прибегли  в
ходе упомянутой выше семейной ссоры, но и потому, что, по  моим  наблюдениям
(их подтверждает вся моя жизнь),  такие  общепринятые  выражения  похожи  на
фейерверк, первоначальный вид которого, перед тем  как  его  пускаешь,  -  а
пустить его ничего  не  стоит,  -  не  дает  никакой  возможности  судить  о
разнообразии форм и красок. Обе мисс Спенлоу прибавляли,  что  они  намерены
воздержаться  от  выражения  "путем  переписки"  своих  взглядов  касательно
затронутой  мистером  Копперфилдом  темы,  и  имеют  честь  просить  ми