вечал доктор.
     - Много-много раз встречать этот счастливый  день,  -  повторил  Старый
Вояка. - Желаю вам этого не только ради вас, но и ради Анни,  и  ради  Джона
Мелдона, и ради многих других. Мне кажется,  будто  не  дальше,  чем  вчера,
Джон, ты был мальчуганом, на голову ниже мистера Копперфильда, и  по-ребячьи
ухаживал за Анни в огороде, за кустами крыжовника.
     - Милая мама, сейчас не стоит вспоминать  об  этом,  -  сказала  миссис
Стронг.
     - Анни, не глупи! - возразила ее мать. -  Как  только  речь  заходит  о
таких вещах, ты, старая замужняя женщина, краснеешь. Когда же  ты  научишься
слушать о них не краснея?
     - Старая? - воскликнул мистер Джек Мелдон. - Анни? Полно!
     - Да, Джон, она - старая замужняя женщина, - заявил Вояка. - Старая  не
по  годам,  -  разве  ты  или  кто-нибудь  еще  слыхал,  чтобы  я   называла
двадцатилетнюю женщину старой по годам? Твоя кузина  -  жена  доктора,  и  я
говорила о ней как о его жене. Твое счастье, Джон, что твоя  кузина  -  жена
доктора. Ты нашел в нем влиятельного и доброго друга, и я предрекаю, что  он
будет еще добрее, если ты этого заслужишь. У меня нет  ложной  гордости.  Не
колеблясь, я всегда откровенно признаю, что некоторые члены нашего семейства
нуждаются в друге. Ты сам, Джон, был одним  из  них,  прежде  чем  благодаря
влиянию твоей кузины не обрел себе друга.
     Доктор, по доброте сердечной, махнул рукой, как бы  не  придавая  этому
значения и желая избавить мистера Джека Мелдона от дальнейших  воспоминаний.
Но миссис Марклхем пересела на другой стул, поближе к доктору,  и  коснулась
веером его рукава.
     - Нет, право же, дорогой доктор, вы должны меня извинить:  чувства  мои
так глубоки, что я постоянно возвращаюсь к этому  предмету.  Я  его  называю
моей манией, это у меня такой пунктик. Вы -  наше  счастье.  Для  нас  вы  -
благословенье божье.
     - Вздор, вздор! - сказал доктор.
     - Нет, извините! - возразил Старый Вояка. - Никого из посторонних здесь
нет, здесь только наш  добрый  друг,  мистер  Уикфилд,  которому  мы  вполне
доверяем, и я не могу согласиться, чтобы мне зажимали рот.  Если  вы  будете
упорствовать, доктор, я воспользуюсь  привилегиями  тещи  и  пожурю  вас.  Я
говорю вполне честно и откровенно. То, что я говорю сейчас, я  сказала  и  в
тот день, когда вы так меня ошеломили, - помните, как я была  ошеломлена?  -
сделав предложение Анни. Конечно, не было ничего из ряда  вон  выходящего  -
было бы нелепо утверждать обратное - в самом предложении,  но  вы  знали  ее
бедного отца, знали и ее полугодовалым младенцем, и я никогда  не  думала  о
вас как о женихе или вообще как о человеке, который может жениться, - вот  и
все.
     - Да, да... - добродушно отозвался доктор. -  Не  стоит  вспоминать  об
этом.
     - Нет, стоит, - заявил Старый Вояка,  прикладывая  свой  веер  к  губам
доктора. - Очень даже стоит. Я воскрешаю эти воспоминания, чтобы  мне  могли
возразить, если я ошибаюсь. Ну, вот. Я пошла к Анни и сказала ей о том,  что
случилось. Я сказала: "Дорогая моя, приходил доктор  Стронг  и  сделал  тебе
благороднейшее предложение". Настаивала ли я на чем-нибудь? Нет! Я  сказала:
"Анни, сию же минуту отвечай мне правду: свободно ли твое сердце?" -  "Мама,
- сказала она, расплакавшись. - я так молода, - и это была сущая правда, - я
даже не знаю, есть ли у меня сердце". - "В  таком  случае,  дорогая  моя,  -
сказала я, - можешь не сомневаться, что оно свободно. Как бы  там  ни  было,
моя  милая,  -  сказала  я,  -  но  доктор  Стронг  находится  в   тревожном
расположении духа, и нужно дать ему ответ. Не следует оставлять его в  такой
тревоге". - "Мама, - сказала Анни, все еще плача, - он будет несчастлив  без
меня? Если он будет несчастлив, то я так глубоко его уважаю и почитаю,  что,
пожалуй, пойду за него". На том и порешили. И вот тогда, но никак не раньше,
я сказала Анни: "Анни,  доктор  Стронг  будет  не  только  твоим  мужем,  он
заступит место  твоего  покойного  отца,  он  заступит  место  главы  нашего
семейства благодаря своей мудрости, положению и,  смею  сказать,  средствам,
короче говоря, он будет для нашего семейства благословением".  Я  употребила
это  слово  тогда  и  снова  употребляю  его  сегодня.  Если  есть  у   меня
какие-нибудь достоинства, то одним из них является постоянство.
     В продолжение  этой  речи  дочь  сидела  безмолвная  и  неподвижная,  с
опущенными глазами; ее кузен стоял подле нее и тоже смотрел в  землю.  Потом
она сказала очень тихо, дрожащим голосом:
     - Мама, надеюсь, вы кончили?
     - Нет, дорогая Анни, - возразил Вояка. - Я еще не кончила. Раз ты  меня
спрашиваешь, дорогая  моя,  я  тебе  отвечаю,  что  я  не  кончила.  Я  хочу
пожаловаться на то, что ты, право же, как-то  странно  относишься  к  своему
собственному семейству. А так как не имеет смысла жаловаться тебе, то я хочу
пожаловаться  твоему  супругу.  Посмотрите-ка,  дорогой  доктор,   на   вашу
глупенькую жену!
     Когда доктор повернул к ней свое доброе лицо, освещенное  простодушной,
кроткой улыбкой, она еще ниже опустила голову. Я заметил, что мистер Уикфилд
смотрит на нее очень пристально.
     - Когда я на днях  сказала  этой  капризнице,  -  продолжала  ее  мать,
покачивая головой и шутливо грозя ей веером, - что ей бы следовало  сообщить
вам о некоторых семейных обстоятельствах, - по  моему  мнению,  она  обязана
была сообщить о них, - она ответила, что сообщать об этом значит просить  об
одолжении, и она этого не сделает, так как достаточно ей попросить, чтобы ее
просьба была исполнена.
     - Анни, дорогая моя, это нехорошо, - сказал доктор. -  Вы  лишили  меня
удовольствия.
     - Почти то же самое говорила ей я! - воскликнула ее мать. - Право же, в
следующий раз, когда я буду знать, что она не хочет заговорить с вами только
по этой причине, я отважусь обратиться к вам сама!
     - Я буду очень рад, если вы так и сделаете, - ответил доктор.
     - Так, значит, обращаться к вам?
     - Непременно.
     - Так я и буду делать! - объявил Старый Вояка. - Договор заключен.
     И, добившись,  мне  кажется,  того,  чего  хотела,  она  несколько  раз
похлопала доктора по руке веером (который  предварительно  поцеловала)  и  с
торжеством пересела на стул, где сидела раньше.
     Пришли еще гости, в том числе два учителя  и  Адамс,  и  разговор  стал
общим. Естественно, зашла речь о мистере Джеке Мелдоне, о его путешествии, о
стране, куда он отправляется, и о различных его планах и видах на будущее. В
тот вечер, после ужина,  он  уезжал  в  почтовой  карете  в  Грейвзенд,  где
находился корабль, на котором ему предстояло пуститься  в  плавание,  и  бог
весть сколько лет пройдет, пока он вернется, разве что приедет на  редину  в
отпуск или по болезни.
     Помню, все единогласно пришли к  заключению,  что  об  Индии  сложилось
неверное представление и против этой страны нельзя сказать  ничего  плохого,
кроме того, что есть там один-два тигра и в полуденные часы бывает  довольно
жарко. Что же касается до меня, то я смотрел на мистера Джека Мелдона как на
современного Синдбада и уже почитал его  закадычным  другом  всех  восточных
раджей, восседающих под балдахинами и покуривающих изогнутые золотые  трубки
- в милю длиной, если их распрямить.
     Миссис  Стронг  очень  хорошо  пела,  что  было  известно  мне,   часто
слыхавшему,  как  она  напевала  для  себя.  Но  либо  она  боялась  петь  в
присутствии гостей, либо была в тот вечер не в голосе,  -  несомненно  одно:
петь она совсем не могла. Она попыталась было пропеть дуэт со своим  кузеном
Мелдоном, но даже не могла его начать; а позднее, когда она попробовала петь
одна и начала очень мило, голос ее  внезапно  оборвался,  и  она,  в  полном
унынии, поникла головой над клавишами.  Добряк  доктор  сказал,  что  у  нее
расстроены нервы, и, придя ей на выручку, предложил всем  сыграть  в  карты,
хотя в этом деле он понимал столько же, сколько в игре на тромбоне. Однако я
заметил, что Старый Вояка  немедленно  взял  его  под  опеку,  выбрав  своим
партнером, и, посвящая его в тайны игры, первым делом  забрал  все  серебро,
имевшееся у него в карманах.
     Мы веселились за картами, и этому веселью немало способствовали промахи
доктора, которые он делал  без  конца,  вопреки  бдительности  бабочек  и  к
величайшему их раздражению. Миссис Стронг уклонилась от игры, сославшись  на
недомогание, а ее кузен Мелдон попросил извинить его, так как ему нужно  еще
уложить кое-какие вещи. Однако, покончив с этим делом, он  вернулся,  и  они
сидели рядом  на  диване,  ведя  беседу.  Время  от  времени  она  вставала,
заглядывала в карты доктора и советовала ему, с какой карты идти.  Склоняясь
над ним, она была очень бледна, и мне казалось, будто ее палец,  указывающий
на карту, дрожит. Впрочем, доктор радовался ее вниманию и ничего не замечал.
     За ужином нам было не очень весело. Все как  будто  почувствовали,  что
такая разлука - не слишком приятная вещь и чем ближе она  придвигается,  тем
становится неприятнее.  Мистер  Джек  Мелдон  изо  всех  сил  старался  быть
разговорчивым, но чувствовал себя не в своей тарелке и только  испортил  все
дело. Не помог  ничему,  как  показалось  мне,  и  Старый  Вояка,  неустанно
воскрешавший в памяти эпизоды из детской жизни мистера Джека Мелдона.
     Однако доктор, несомненно полагавший, что доставляет удовольствие всем,
был в превосходном расположении духа и нимало не сомневался в  том,  что  мы
веселимся от души.
     - Анни, дорогая моя, - сказал он, посмотрев на  часы  и  наполнив  свой
бокал, - ваш кузен Джек уже запаздывает, и мы не должны его задерживать, так
как время и прилив, - а в данном случае приходится считаться и  с  тем  и  с
другим,  -  никого  не  ждут.  Мистер  Джек  Мелдон!  Вам  предстоит  долгое
путешествие, и перед вами лежит чужая страна. Но многие через это прошли,  и
еще многие пройдут до конца времен. Ветры, которым вы вручаете свою  судьбу,
уносили тысячи тысяч людей  навстречу  счастью  и  благополучно  вернули  их
домой.
     - С какой бы точки зрения ни смотреть на это  дело,  -  сказала  миссис
Марклхем, - тяжело, когда прекрасный молодой человек, которого  вы  знали  с
детства, уезжает на край света, покидая всех, кого он знал, и не ведая,  что
его ждет. Молодой человек, идущий на такие  жертвы,  заслуживает  постоянной
поддержки и покровительства.
     При этом она бросила взгляд на доктора.
     - Время быстро пролетит для вас, мистер Джек Мелдон,  быстро  для  всех
нас, - продолжал доктор. - Естественный порядок вещей, быть может,  и  лишит
иных  из  нас  возможности  приветствовать  вас  по  возвращении.   Остается
надеяться на лучшее, и это относится ко мне. Не буду  докучать  вам  добрыми
советами. Долгое время ты видели перед глазами хороший пример в  лице  вашей
кузины Анни. По мере ваших сил возьмите за образец  ее  добродетели.  Миссис
Марклхем обмахивалась веером и покачивала головой.
     - Прощайте, мистер Джек! - закончил доктор, вставая, после  чего  и  мы
все встали. - Желаю вам  счастливого  пути,  преуспеяния  в  чужих  краях  и
благополучного возвращения на родину!
     Мы все поддержали этот тост и пожали руку  мистеру  Мелдону.  Затем  он
быстро попрощался с присутствовавшими леди, поспешил к  двери  и,  садясь  в
карету, был встречен громовым "ура" наших школьников, собравшихся  для  этой
цели на лужайке. Бросившись к ним, чтобы пополнить их ряды, я очутился около
отъезжавшей кареты, и когда, среди  шума  и  поднявшейся  пыли,  с  грохотам
промчался мимо меня мистер Джек Мелдон, я отчетливо разглядел,  что  у  него
лицо взволнованное, а рука сжимает какой-то предмет вишневого цвета.
     После еще одного громового "ура" в честь доктора и еще одного  в  честь
его супруги мальчики разошлись, а я вернулся в дом, где застал всех  гостей,
столпившихся вокруг доктора и обсуждавших отъезд мистера Джека Мелдона и то,
как он себя при этом держал, и что он чувствовал, и прочее, и  прочее.  Этот
разговор был прерван восклицанием миссис Марклхем:
     - А где же Анни?
     Анни не было видно, к когда стали ее звать, Анни  не  откликалась.  Все
выбежали из комнаты, чтобы разузнать, в чем дело, и мы нашли ее  лежащей  на
полу в холле. Сначала  поднялся  переполох,  потом  выяснилось,  что  с  ней
обморок и она начинает приходить в себя благодаря обычным  в  таких  случаях
средствам. Доктор положил ее голову к  себе  на  колени,  отвел  с  ее  лица
рассыпавшиеся кудри и сказал, обращаясь к окружающим:
     - Бедная Анни! Она такой верный друг, и у нее  такое  нежное  сердечко!
Всему виной разлука с любимым кузеном, товарищем детских игр. Ах, как  жаль!
Я очень огорчен!
     Открыв глаза и увидев, где она находится,  увидев  всех  нас,  стоявших
вокруг, она поднялась с нашей помощью и отвернулась, чтобы  уронить  головку
на плечо доктора иди, - кто знает? - быть может, для того, чтобы спрятать от
нас лицо. Мы удалились в гостиную, оставив ее с доктором и  ее  матерью,  но
она сказала, что чувствует себя гораздо лучше и выразила желание,  чтобы  ее
привели к нам. Итак, ее привели и усадили на диван,  и  мне  она  показалась
очень бледной и слабой.
     - Анни, дорогая моя, взгляни! - сказала ее мать, оправляя ей платье.  -
Ты потеряла бант. Может быть, кто-нибудь будет так любезен и поищет ленту  -
ленту вишневого цвета?
     Это был бант, который она носила на груди. Мы все искали его. Помню,  я
сам искал его повсюду, но никто не мог его найти.
     - Ты не припоминаешь, когда ты видела его  в  последний  раз,  Анни?  -
спросила ее мать.
     Я недоумевал, как это она могла показаться  мне  бледной:  на  лице  ее
пылал яркий румянец, когда она ответила, что,  кажется,  видела  его  совсем
недавно, но не стоит его искать.
     Однако поиски возобновились и снова ни к чему не привели.  Она  умоляла
больше не искать,  но  было  сделано  еще  несколько  беспорядочных  попыток
разыскать бант, пока миссис Стронг совсем не оправилась,  после  чего  гости
распрощались.
     Очень медленно возвращались мы домой - мистер Уикфилд, Агнес и я. Мы  с
Агнес восхищались лунным светом, а мистер Уикфилд почти не отрывал  глаз  от
земли. Когда мы добрались, наконец, до дому, Агнес  обнаружила,  что  забыла
свой ридикюль. Радуясь возможности услужить ей, я побежал за ним.
     Я вошел в столовую, где она его оставила, но там было  пусто  и  темно.
Дверь из столовой в кабинет доктора, где виднелся свет, была приоткрыта, и я
направился туда, чтобы объяснить, зачем пришел, и взять свечу.
     Доктор сидел в кресле у камина, а юная его жена - на  скамеечке  у  его
ног. С благодушной улыбкой доктор читал вслух какие-то рукописные  пояснения
или изложение какой-то теории, имевшей отношение к нескончаемому словарю,  а
она сидела, глядя на него снизу вверх. Но такого лица, какое было  у  нее  в
тот  миг,  я  никогда  еще  не  видел.   Оно   было   так   прекрасно,   так
мертвенно-бледно, казалось таким напряженным в своей  отрешенности,  столько
было в нем какого-то безумного, смутного, лунатического ужаса неведомо перед
чем! Глаза были широко раскрыты, а каштановые волосы  падали  двумя  пышными
волнами на плечи  и  белое  платье,  сбившееся  на  груди,  где  недоставало
потерянной ленты. Отчетливо помню я ее лицо, но не  могу  сказать,  что  оно
выражало. Не могу сказать даже теперь, когда  оно  возникает  на  фоне  моих
воспоминаний. Раскаяние, унижение, стыд, гордость, любовь и  доверие  -  все
это читаю я в нем и во всем этом вижу ужас неведомо перед чем.
     Мой приход и объяснение, почему  я  вернулся,  заставили  ее  очнуться.
Потревожил я также и доктора, ибо, когда  я  вернулся,  чтобы  поставить  на
место свечу, которую взял со стола, он отечески гладил ее по голове, упрекал
себя за безжалостность, за то, что сдался на ее уговоры и  стал  читать;  он
полагал, что ей надо лечь в постель. Но она торопливо, настойчиво просила  у
него разрешения остаться.  Просила  дать  ей  возможность  почувствовать  (я
слышал, как она бормотала  эти  несвязные  слова),  что  в  этот  вечер  она
пользуется его доверием. А  потом,  бросив  взгляд  на  меня,  когда  я  уже
направлялся к двери, она снова повернулась  к  нему,  и  я  видел,  как  она
скрестила руки на его коленях и подняла к нему лицо,  уже  более  спокойное,
когда он вновь приступил к чтению.
     На меня это произвело глубокое впечатление,  и  я  вспомнил  эту  сцену
много времени спустя, о чем мне еще предстоит рассказать в дальнейшем.

ГЛАВА XVII 

     Некто появляется

     Со времени моего  бегства  мне  ни  разу  не  приходилось  упоминать  о
Пегготи, но, разумеется, я написал ей письмо, как только поселился в  Дувре,
а затем послал второе, более длинное, в  котором  сообщал  обстоятельно  обо
всем происшедшем со мной,  когда  бабушка  формально  взяла  меня  под  свое
покровительство. Поступив в школу доктора Стронга, я  написал  ей  снова  со
всеми подробностями о том, как мне хорошо живется,  и  о  моих  надеждах  на
будущее. Никакой иной способ истратить подаренные мистером Диком  деньги  не
принес бы мне того удовольствия, которое я испытал, послав Пегготи в  письме
золотую полугинею в погашение моего долга; и  только  в  этом  письме  -  не
раньше, я упомянул о долговязом парне с повозкой и ослом.
     На эти письма Пегготи отвечала  так  же  быстро,  как  клерк  торгового
предприятия, хотя и не так кратко и точно. Она исчерпала  весь  свой  талант
выражать свои чувства (на бумаге он,  несомненно,  был  не  слишком  велик),
пытаясь изобразить то, что она перечувствовала, узнав  о  моем  путешествии.
Четыре страницы, испещренные междометиями, несвязными фразами, концы которых
заменялись пятнами, были бессильны принести ей облегчение. Но пятна говорили
мне больше, чем самое совершенное произведение, ибо они свидетельствовали  о
том, что Пегготи плакала все время, покуда писала письмо, а чего еще мог  бы
я желать?
     Без особого труда я понял, что она еще не питает теплых чувств  к  моей
бабушке. Слишком долго она была предубеждена против  нее,  и  мои  сообщения
явились неожиданными. Мы никогда не знаем человека, - писала она, - подумать
только, что мисс Бетси, оказывается, совсем не такая, какой ее считали!  Вот
это  настоящая  "мораль"  -  так  выразилась  она.  И  все  же  Пегготи  еще
побаивалась мисс  Бетси,  так  как  свидетельствовала  ей  свое  почтение  и
выражала благодарность весьма робко; побаивалась она, очевидно, и  за  меня,
вполне допуская возможность моего нового побега в ближайшем будущем;  это  я
мог  заключить  из  многочисленных  ее  намеков,  что,  по   первому   моему
требованию, она вышлет мне деньги для поездки в Ярмут.
     Она сообщила мне новость, очень взволновавшую меня: в нашем старом доме
была распродана вся обстановка, мистер и мисс Мэрдстон выехали оттуда, а дом
заперт и будет сдан внаем либо продан. Богу известно,  какое  незначительное
место я занимал в этом доме, пока они там жили, но мне больно  было  думать,
что дорогой моему сердцу старый дом заброшен, сад зарос сорной травой, а  на
дорожках толстым слоем лежат мокрые опавшие листья.  И  мне  представлялось,
как зимний ветер завывает вокруг,  в  окна  стучит  ледяной  дождь,  а  луна
бросает призрачные тени на стены пустых комнат и всю ночь напролет  стережет
это запустение. Вновь обратились мои мысли к могиле, там, на  кладбище,  под
деревом, и казалось мне, что умер также и дом и все, связанное с  матерью  и
отцом, исчезло навеки.
     Других новостей в письме Пегготи не было. По ее словам, мистер Баркис -
превосходный муж, разве только чуть-чуть скуповат; но все мы не без греха, а
у нее их множество (я понятия не имел, каковы они), и мистер Баркис посылает
мне привет, а моя  комнатка  всегда  в  моем  распоряжении.  Мистер  Пегготи
здоров, и Хэм  здоров,  миссис  Гаммидж  прихварывает,  а  малютка  Эмли  не
пожелала послать мне нежный привет  сама,  но  сказала,  чт