тер  Копперфилд,  -
тем же рассудительным тоном подтвердила миссис Микобер.  -  То  же  самое  я
говорила мистеру Микоберу. Вот  поэтому  я  и  считаю,  что  мистер  Микобер
обязан, - как я уже говорила, из чувства долга перед самим собой, из чувства
долга перед своим семейством, из чувства долга  перед  обществом,  -  обязан
достать некоторую сумму... под вексель.
     Мистер Микобер, откинувшись на спинку стула, играл моноклем  и  смотрел
на потолок; но мне показалось, что  он  наблюдал  за  Трэдлсом,  который  не
отрывал глаз от огня в камине.
     - Если никто из членов моего семейства не проявит естественного желания
дать деньги по векселю... кажется, есть какое-то  более  подходящее  деловое
выражение для обозначения того, что я имею в виду...
     - Учесть! - подсказал мистер Микобер, продолжая созерцать потолок,
     - Учесть этот вексель... тогда,  мне  кажется,  мистер  Микобер  должен
отправиться в Сити, предъявить вексель на бирже и получить сколько возможно.
Если дельцы на бирже заставят мистера Микобера пойти на большие жертвы - это
дело их и их  совести.  Что  до  меня,  то  я  твердо  считаю  это  выгодным
помещением  капитала.  И  я  советую  мистеру   Микоберу,   дорогой   мистер
Копперфилд, поступить именно так, полагать такое помещение капитала надежным
и быть готовым на любые жертвы.
     Не знаю почему, но мне  казалось,  что  такой  шаг  со  стороны  миссис
Микобер действительно является актом самоотречения  и  преданности;  я  даже
что-то пробормотал  в  этом  духе.  Нечто  подобное  пробормотал  и  Трэдлс,
подражая мне и по-прежнему не отрывая глаз от огня в камине.
     - Больше я ничего не могу прибавить к тому, что я  сказала  о  денежных
делах мистера Микобера, - заявила  миссис  Микобер,  допивая  свой  пунш,  и
набросила на плечи шарф, собираясь удалиться  в  мою  спальню.  -  Здесь,  у
вашего очага, дорогой мистер Копперфилд, в присутствии  мистера  Трэдлса,  -
хотя он не такой старый друг, как вы, но мы считаем его своим человеком, - я
не могла удержаться, чтобы не познакомить вас с тем, какой  путь  я  советую
избрать мистеру Микоберу.  Я  чувствую,  что  настало  время,  когда  мистер
Микобер должен заявить о себе  и  -  я  бы  сказала  -  о  своих  правах,  и
упомянутые средства представляются мне наиболее верными. Я только женщина, а
в подобных вопросах суждениям мужчин придают больше цены,  но  я  не  должна
забывать, что, когда я жила дома с папой и мамой, мой папа всегда  повторял:
"Эмма на вид очень слабенькая, но в уменье проникнуть в суть дела никому  не
уступит". Конечно, папа был пристрастен ко мне, но мой долг перед ним и  мой
разум повелевают мне сказать прямо: на свой лад он был знаток людей!
     С этими словами, отвергнув наши просьбы почтить нас своим присутствием,
покуда мы разопьем вкруговую оставшийся пунш, миссис Микобер удалилась в мою
спальню. И право же, я почувствовал, что она доблестная женщина  -  женщина,
которая могла бы стать римской матроной и совершить великие деяния  в  эпохи
политических смут.
     Взволнованный этой мыслью, я поздравил  мистера  Микобера,  обладающего
таким сокровищем. Трэдлс тоже его поздравил. Мистер Микобер пожал нам  обоим
руки и закрыл себе лицо носовым платком, запачканным табаком в большей мере,
чем это, по-видимому,  было  известно  его  обладателю.  Затем,  чрезвычайно
развеселившись, он снова принялся за пунш.
     Он был очень красноречив. Он сообщил нам, что мы возрождаемся  в  наших
детях и что при денежных затруднениях нужно сугубо приветствовать приращение
семейства. Он сказал, что в последнее время миссис Микобер выражала сомнения
по этому поводу, но что он их рассеял и успокоил ее. Что касается ее родных,
то они совершенно недостойны ее, и до их суждений ему нет никакого  дела,  и
они могут - я привожу подлинные его слова - убираться ко всем чертям.
     Засим мистер Микобер рассыпался в  похвалах  Трэдлсу.  По  его  мнению,
Трэдлс  обладал  такими  надежными  добродетелями,  на  которые  он,  мистер
Микобер, не может претендовать, но которыми, - благодарение небесам! - может
восхищаться. Он трогательно намекнул на неведомую молодую леди,  удостоенную
Трэдлсом любви и в  свою  очередь  наградившую  его  своей  любовью.  Мистер
Микобер провозгласил за нее тост. Я сделал то же самое.  Трэдлс  искренне  и
простодушно поблагодарил нас обоих,  и  -  мне  это  простодушие  показалось
очаровательным.
     - Поверьте мне, я вам очень признателен. Если бы вы только знали, какая
она милая! - сказал он. Тут мистер Микобер воспользовался случаем  и  крайне
деликатно  и  церемонно  намекнул  на  мои  сердечные  дела.  Ничто,   кроме
решительного опровержения со стороны его друга Копперфилда,  сказал  он,  не
может его разубедить в том, что его друг Копперфилд любит и любим. Я  сильно
покраснел, мне стало не по себе, я запинался, разубеждал, но в конце  концов
поднял бокал и провозгласил: "Пусть так!  Пью  за  здоровье  Д.!"  -  а  это
привело мистера Микобера в такое восхищение, что он помчался с бокалом пунша
в мою спальню, дабы миссис Микобер могла  тоже  выпить  за  здоровье  Д.  Та
выпила с великим восторгом, пронзительно закричала: "Браво!  Дорогой  мистер
Копперфилд, я страшно рада! Браво!"  -  и,  словно  аплодируя,  забарабанила
руками по стене.
     Потом разговор принял более низменный характер. Мистер Микобер  сказал,
что жить в Кемден-Таун очень неудобно и он немедленно переедет  оттуда,  как
только счастье  улыбнется  после  помещения  вышеупомянутых  объявлений.  Он
упомянул о домах, выходящих на Гайд-парк в западном конце Оксфорд-стрит;  на
эти дома он давно уже обращал внимание, но все еще не уверен, снимет  ли  он
один из  них  тотчас  же,  ибо  хозяйство,  поставленное  на  широкую  ногу,
потребует слишком значительных расходов. Вполне  возможно,  сказал  он,  что
придется  с  этим  повременить  и   удовольствоваться   верхним   этажом   в
каком-нибудь  другом  доме,  например  на  Пикадилли,  над   респектабельным
магазином, что понравилось бы миссис Микобер. К такому дому  можно  было  бы
пристроить окно-фонарь, возвести еще  один  этаж  или  сделать  какие-нибудь
другие изменения, после чего там можно будет жить с удобствами и  не  умаляя
своего достоинства в течение нескольких лет. Но, во всяком  случае,  добавил
он, где бы ему ни пришлось поселиться и какова бы  ни  была  дальнейшая  его
судьба, мы можем не сомневаться, что у  него  всегда  найдется  комната  для
Трэдлса и  место  за  столом  для  меня.  Мы  поблагодарили  его  за  доброе
отношение, а он попросил извинить ему этот разговор о хозяйственных мелочах,
быть может простительный для человека, задумавшего начать нового жизнь.
     Тут миссис Микобер снова постучала в стену, чтобы узнать, не  готов  ли
чай, и прервала нашу дружескую беседу. Она любезно начала  разливать  чай  и
каждый раз, когда я подходил к ней за  чашками  или  бутербродами,  тихонько
спрашивала меня о Д.: блондинка ли она, или брюнетка,  какого  роста  и  так
далее; сознаюсь, эти вопросы не были мне неприятны. После чая  мы  сидели  у
камина и болтали на разные темы, а миссис Микобер была так мила,  что  спела
крохотным, слабым голоском (помнится, когда я впервые познакомился с ней, он
показался мне превосходным) свои любимые баллады "Храбрый белый  сержант"  и
"Крошка Тэффлин" *. Этими двумя песенками миссис  Микобер  прославилась  еще
тогда, когда жила дома с папой и мамой. Мистер Микобер не преминул сообщить,
что, когда он впервые увидел ее под родительской кровлей,  она  привлекла  к
себе особое его внимание, исполняя первую из этих двух песенок, а когда дело
дошло до "Крошки  Тэффлин",  он  решил  либо  завоевать  эту  женщину,  либо
погибнуть.
     Был одиннадцатый  час,  миссис  Микобер  поднялась,  вложила  чепчик  в
коричневый бумажный пакет и надела шляпку. Воспользовавшись моментом,  когда
Трэдлс надевал пальто, мистер Микобер сунул мне в руку  письмецо  и  шепнул,
чтобы я прочел его на досуге. Мистер Микобер уже спускался по лестнице, ведя
за собой миссис Микобер, за которой следовал Трэдлс  с  бумажным  пакетом  в
руке; я шел позади,  освещая  им  путь  свечой,  и,  также  воспользовавшись
моментом, задержал Трэдлса на площадке.
     - Трэдлс! - шепнул я. - Мистер Микобер никому не хочет зла. Но на вашем
месте я бы ему, бедняге, ничего не давал взаймы.
     - Дорогой Копперфилд, да у меня ведь нет ничего!  -  улыбаясь,  ответил
Трэдлс.
     - Но у вас есть имя, - сказал я.
     - О! Так вот что вы имеете в виду... - задумчиво сказал Трэдлс.
     - Конечно.
     - Так, так... Верно. Благодарю, Копперфилд, но... боюсь, что я уже  дал
его взаймы...
     - Для векселя, который является выгодным помещением капитала?
     - Нет, - ответил Трэдлс. - Не для этого векселя. О нем я услыхал сейчас
впервые. Должно быть, по дороге домой он предложит мне подписать его.  Но  я
дал для другого дела.
     - Как бы чего худого не вышло, - сказал я.
     - Думаю, не выйдет. Надеюсь на это, потому что на днях  мистер  Микобер
сказал, что у него есть обеспечение. Так и сказал: "есть обеспечение".
     Тут  мистер  Микобер  посмотрел  на  нас,  и  я  едва  успел  еще   раз
предостеречь Трэдлса. Тот поблагодарил и спустился с лестницы.  Но,  увидев,
как благодушно он несет пакет с чепчиком и предлагает руку миссис Микобер, я
почувствовал сильнейшее опасение, что его все-таки поволокут на биржу.
     Я вернулся к камину и стал размышлять о характере  мистера  Микобера  и
наших отношениях; думал я о нем  то  серьезно,  то  посмеиваясь,  как  вдруг
услышал шаги - кто-то быстро поднимался по лестнице. Сперва у меня мелькнула
мысль, не вернулся ли Трэдлс за какой-нибудь вещью, забытой миссис  Микобер,
но шаги приближались, и я их узнал  и  почувствовал,  как  забилось  у  меня
сердце и кровь прилила к голове. Это был Стирфорт.
     Я никогда не забывал Агнес, она всегда пребывала в святая святых  моего
сердца - да будет мне позволено так выразиться - и обитала там с первого дня
нашего знакомства. Но когда  вошел  Стирфорт  и  протянул  мне  руку,  тень,
лежавшая на нем, исчезла, и засиял свет, и мне стало  очень  стыдно,  что  я
сомневался в том,  кого  так  искренне  люблю.  Агнес  я  любил  не  меньше,
по-прежнему  я  почитал  ее  благословением   моей   жизни,   моим   кротким
ангелом-хранителем; я упрекал не ее, а себя за то, что  был  несправедлив  к
Стирфорту, и готов был искупить свою вину, но не знал, как это сделать.
     - Маргаритка, старина, да вы  ошалели!  -  захохотал  Стирфорт,  крепко
потряс мне руку и затем шутливо оттолкнул  ее.  -  Снова  после  пирушки?  Я
застиг вас врасплох, сибарит? Таких кутил, как эти парни из Докторс-Коммонс,
во всем Лондоне не сыскать. Куда нам до них, благонравным оксфордцам!
     Опускаясь  против  меня  на  диван,   который   недавно   находился   в
распоряжении миссис Микобер, он весело осматривал  комнату,  а  потом  начал
ворошить уголь в камине.
     - Я так растерялся, что даже не поздоровался с вами, Стирфорт, - сказал
я, приветствуя его со всей сердечностью, на какую был способен.
     - О да, вид мой радует взор, как говорят шотландцы! Но и ваш также.  Вы
в полном расцвете, Маргаритка. Как поживаете, мой милый вакхант? - засмеялся
Стирфорт.
     - Прекрасно. Но  сегодня  никакой  вакханалии  не  было,  хотя,  должен
сознаться, у меня опять было трое гостей, - сказал я.
     - Я встретил их на улице, и они во весь  голос  вас  расхваливали.  Кто
этот ваш друг в узких панталонах?
     В  нескольких  словах  я  постарался  нарисовать  ему  портрет  мистера
Микобера.  Он  искренне  хохотал,  слушая  мое   неумелое   описание   этого
джентльмена, и заявил, что с таким человеком стоит познакомиться и он с  ним
непременно познакомится.
     - А как вы полагаете, кто второй друг? - спросил я.
     - Бог его знает. На вид он весьма скучен. Надеюсь, это не так?
     - Это Трэдлс! - сказал я торжествующим тоном.
     - А кто это? - небрежно спросил Стирфорт.
     - Вы не помните Трэдлса? Трэдлса в нашем дортуаре, в Сэлем-Хаусе?
     - А! Тот самый! - сказал  Стирфорт,  разбивая  кочергой  кусок  угля  в
камине. - Такой же простак, как и раньше? Где вы его выкопали?
     В ответ я стал превозносить Трэдлса, насколько это было в  моих  силах,
так как  почувствовал,  что  Стирфорт  относится  к  нему  пренебрежительно.
Стирфорт улыбнулся, покачал головой, отказываясь говорить  на  эту  тему,  и
заметил только, что не прочь повидаться также и с Трэдлсом, ибо  тот  всегда
был чудаком; затем он спросил, могу ли я дать ему  поесть.  В  паузах  между
этими фразами, которые он произносил  с  лихорадочной  живостью,  он  лениво
разбивал кочергой угли в камине. Я обратил внимание, что он не оставил этого
занятия и тогда, когда я доставал остатки пирога с голубями и другую снедь.
     - Да ведь это королевский ужин, Маргаритка! - воскликнул он,  очнувшись
от молчаливого раздумья и садясь за стол. - Воздадим ему должное  -  ведь  я
приехал из Ярмута.
     - Я думал, что вы из Оксфорда, - заметил я.
     - Нет. Я учился морскому делу, это куда лучше!
     - Сегодня здесь был Литтимер и справлялся о вас, - сказал я, -  из  его
слов я понял, что вы в Оксфорде. Но теперь я припоминаю,  что  он  этого  не
говорил.
     - Литтимер глупее, чем я думал, если  он  меня  разыскивает!  -  весело
сказал Стирфорт, налил себе бокал вина и выпил за мое здоровье. - А если  вы
что-нибудь поняли из слов Литтимера, то вы умнее многих из нас, Маргаритка!
     - Пожалуй, вы правы, - согласился я, придвигая свой  стул  к  столу.  -
Значит? вы были в Ярмуте, Стирфорт? Долго там пробыли?
     Мне хотелось узнать все подробности.
     - Нет. Вырвался на недельку.
     - Как они все поживают? Малютка Эмли, конечно, еще не вышла замуж?
     - Еще не вышла. Но собирается - через несколько недель, а, может  быть,
месяцев, точно не знаю. Я редко их видел. Да! У меня есть для вас письмо.
     Он отложил нож и вилку, которыми орудовал весьма энергически,  и  начал
рыться в карманах.
     - От кого?
     - От вашей старой няни, - ответил он, вытаскивая  из  бокового  кармана
какие-то бумажки. - Кажется, вот...
     Дж. Стирфорту, счет  гостиницы  "Добро  пожаловать"...  Нет,  не  то...
Терпение! Сейчас мы его разыщем. Старик, - не помню, как его зовут, - болен.
Кажется, об Этом она и пишет.
     - Вы имеете в виду Баркиса?
     - Да, - подтвердил он, продолжая рыться в карманах и бегло просматривая
их содержимое. - Боюсь, что песенка бедняги Баркиса спета. Я видел аптекаря,
- а может, это лекарь, не помню, - того самого, который помог вашей  милости
появиться на свет. Он мне говорил об  его  болезни  разные  ученые  вещи,  а
напоследок сказал, что, надо полагать, возчик отправился  в  свою  последнюю
поездку. А ну-ка, засуньте руку в боковой карман моего пальто,  оно  вон  на
том стуле. Кажется, письмо там. Нашли?
     - Нашел.
     - Прекрасно,
     Письмо было от Пегготи. Короткое и  написанное  менее  разборчиво,  чем
обычно. Она писала, что состояние ее мужа безнадежно,  и  намекала,  что  он
стал "скуповатее", чем раньше, а стало быть, очень нелегко заботиться о  его
собственных удобствах. Ни одним словом она не обмолвилась о своих  бессонных
ночах и усталости,  но  горячо  восхваляла  мужа.  В  этом  безыскусственном
послании  была  подлинная  жалость  и  глубокая,  неподдельная  искренность;
кончалось оно словами: "Шлю привет моему любимому"; "любимый" - это был я.
     Покуда я разбирал ее послание, Стирфорт продолжал есть и пить.
     - Что и говорить, жалко. Но солнце заходит ежедневно,  и  люди  умирают
ежеминутно, и нас не должен страшить общий жребий. Ну что  ж,  пусть  смерть
стучится то в ту, то в другую дверь  -  мы  должны  взять  свое.  Иначе  все
упустим! Вперед, только вперед! Если можно - выбирай  дорогу  получше,  если
нет - то  по  любой  дороге,  но  только  вперед!  Бери  все  препятствия  и
постарайся выиграть игру.
     - Какую игру? - спросил я.
     - Да ту, какую начал...  Только  вперед!  Помнится,  когда  он  замолк,
слегка откинув назад красивую голову и подняв бокал, я впервые заметил,  что
на его свежем, покрытом морским загаром  лице  появились  следы  чрезмерного
напряжения,  порожденного  какой-то  лихорадочной  энергией,  которая,  если
пробуждалась, то всегда с огромной силой. Я  хотел  было  упрекнуть  его  за
безрассудство, с которым он увлекается своими  фантазиями  -  например,  эти
плавания по бурному морю и борьба с непогодой, - но тут я вспомнил разговор,
который мы только что вели, и сказал:
     - Если ваше возбуждение, Стирфорт, не помешает вам меня выслушать...
     - Я хозяин своих настроений и готов слушать  все,  что  вам  угодно,  -
перебил он, пересаживаясь снова от стола к камину.
     - Тогда я скажу вам вот что: мне хочется съездить к моей  старой  няне.
Пользы от меня ей никакой не будет, и едва ли я ей чем-нибудь помогу, но она
так привязана ко мне, что один мой приезд принесет ей и пользу и помощь.  Он
будет ей утешением и поддержкой. Поехать к ней - не такая  уж  жертва,  если
принять во внимание, какой она верный друг... Разве вы не потратили бы денек
на эту поездку, будь вы на моем месте?
     Он о чем-то размышлял; подумав, он тихо сказал:
     - Ну, что ж, поезжайте. Вреда не будет.
     - Вы только что оттуда вернулись, и, наверно,  нет  смысла  спрашивать,
поедете ли вы со мной?
     - Разумеется, - ответил он. - Сейчас я отправляюсь в Хайгет. Я давно не
виделся с матерью и чувствую угрызения совести. Ведь  что-нибудь  да  значит
быть любимым так, как она любит своего блудного сына... Впрочем, все  вздор!
Вы собираетесь ехать завтра?
     И он положил руки мне на плечи и слегка отстранил меня от себя.
     - Да, должно быть...
     - Подождите еще денек. Я хотел, чтобы вы приехали на несколько  дней  к
нам. Я нарочно заехал за вами, чтобы вас пригласить, а вы летите в Ярмут.
     - Кому-кому, а не вам, Стирфорт, говорить, что я улетаю. Это  вы  вечно
улетаете неведомо куда!
     С минуту он глядел на меня, не  говоря  ни  слова,  а  затем,  все  еще
продолжая держать руки на моих плечах, встряхнул меня и произнес:
     - Ну, так решено? Отложите поездку на  один  денек  и  завтрашний  день
проведите с нами. Кто знает, когда мы снова увидимся! Решено? На один денек!
А меня вы избавите от удовольствия оставаться наедине с Розой Дартл.
     - А не то вы слишком полюбите друг друга, если меня не будет?
     - О да! Или возненавидим, -  засмеялся  Стирфорт.  -  Либо  одно,  либо
другое. Решено? На один денек?
     Я согласился. Он надел пальто, закурил сигару и  собрался  идти  домой.
Видя это, я тоже надел пальто, но сигары не закурил (довольно было для  меня
той единственной сигары) и проводил его до самой дороги в Хайгет  -  скучной
дороги в ночную пору. Он был  очень  возбужден.  Когда  мы  расстались  и  я
увидел, как легко и бодро он зашагал, мне вспомнились его слова:  "Бери  все
препятствия и постарайся выиграть игру!" И тут впервые мне захотелось, чтобы
игра была достойна его.
     Я уже раздевался в своей комнате, как вдруг на пол упало письмо мистера
Микобера. Тогда только я вспомнил о нем и сломал печать. Оно  было  написано
за полтора часа до обеда. Не уверен, упоминал ли я о том что мистер Микобер,
находясь в отчаянном положении, всегда прибегал к  своеобразной  юридической
манере изложения, которая, по-видимому, сама по себе должна была возвещать о
крушении всех его дел.

     "Сэр... ибо я не решаюсь написать: "Дорогой Копперфилд".

     Мне надлежит вас известить, что  нижеподписавшийся  повержен  во  прах.
Может быть, вы обратили  внимание,  что  сегодня  он  делал  слабые  попытки
избавить вас от преждевременного ознакомления с его бедственным  положением,
но на горизонте нет никаких надежд и нижеподписавшийся повержен во прах.
     Настоящее извещение написано в присутствии (я не хотел  бы  сказать:  в
обществе)  некоего