тепьяно, сидела подле
него, занималась рукоделием, болтала и сыграла со мной  несколько  партий  в
домино. В обычный час она приготовила чай, а  потом,  когда  я  принес  свои
учебники, заглянула в них, показала мне, что она уже знает (это были  отнюдь
не мало, хотя она и утверждала обратное), и объяснила, как легче  запоминать
и усваивать урок. Теперь, когда я пишу эти  строки,  я  вижу  ее,  скромную,
тихую и благонравную, я слышу ее приятный, спокойный голос. В сердце мое уже
начинает проникать то благотворное влияние,  какое  она  оказывала  на  меня
впоследствии. Я люблю еще малютку Эмли и я не люблю Агнес - да, я  не  люблю
ее так, как Эмли, но я чувствую: где Агнес - там  добро,  мир  и  правда,  а
мягкий свет, льющийся в цветное окно, которое я видел  в  церкви  много  лет
назад, всегда озаряет ее и озаряет меня, когда я рядом с нею, - озаряет все,
что ее окружает.
     Пришло время ложиться спать, и она удалилась, а я протянул руку мистеру
Уикфилду, в свою очередь собираясь уйти. Но он удержал меня и спросил:
     - Хотели бы вы остаться с нами, Тротвуд, или  поселиться  где-нибудь  в
другом месте?
     - Остаться! - быстро ответил я.
     - Вы в этом уверены?
     - Если вы разрешите. Если можно!
     - Боюсь, что жизнь у нас здесь скучная, мой мальчик, - сказал он.
     - Такая же скучная для меня, как и для Агнес, сэр! Совсем не скучная!
     - Как и для Агнес...  -  повторил  он,  медленно  подходя  к  камину  и
прислоняясь к каминной доске. - Как и для Агнес!
     В тот вечер он пил вино, пока глаза у него не налились кровью (или  мне
это только показалось). Я их не видел, потому что они  были  опущены,  и  он
заслонял их рукой, но я заметил это раньше.
     - Хотел бы я знать, скучает ли со мной моя Агнес, - пробормотал  он.  -
Разве мне может быть когда-нибудь скучно с ней?  Но  это  другое  дело,  это
совсем другое дело.
     Он не обращался ко мне, он размышлял вслух; поэтому я молчал.
     - Скучный старый дом и однообразная жизнь,  -  продолжал  он,  -  но  я
должен видеть ее подле себя. Она должна быть со мной. И если  мысль,  что  я
могу умереть и покинуть мою любимую девочку или моя девочка может умереть  и
покинуть меня,  возникает  передо  мной,  как  призрак,  и  отравляет  самые
счастливые мои часы, утопить ее можно только в...
     Он не договорил и,  медленно  направившись  к  тому  месту,  где  сидел
раньше, взял пустой графин и машинально проделал все  движения,  необходимые
для того, чтобы наполнить рюмку, затем поставил графин и вернулся.
     - Если тяжко приходится, когда она здесь, то каково было бы без нее?  -
сказал он. - Нет, нет и нет. На это я не могу пойти.
     Он прислонился к каминной доске и размышлял так долго, что я  не  знал,
как мне поступить - рискнуть ли и потревожить его  своим  уходом,  или  тихо
ждать, когда задумчивость его рассеется. Наконец он очнулся и стал озираться
по сторонам, пока взгляды наши не встретились.
     - Значит. вы остаетесь с нами,  Тротвуд,  -  сказал  он  своим  обычным
тоном, как будто отвечая на только что произнесенные мною слова. -  Я  этому
рад. Вы составите нам компанию. Это будет нам на пользу. На пользу  мне,  на
пользу Агнес, а быть может, и всем троим.
     - Я уверен, что мне это пойдет на пользу, сэр! - воскликнул я. - Как  я
рад, что останусь здесь!
     - Молодец! - сказал мистер Уикфилд. - Вы будете жить  здесь,  пока  это
доставляет вам удовольствие.
     Затем он пожал мне руку, похлопал меня  по  спине  и  объявил,  что  по
вечерам, когда Агнес уходит спать, а мне надо заняться уроками  или  хочется
почитать что-нибудь для развлечения, я могу приходить к  нему  в  кабинет  и
сидеть вместе с ним, чтобы не быть одному. Я поблагодарил его за внимание, и
так как он вскоре пошел к себе вниз, а я еще не чувствовал усталости,  то  и
я, с книгою под  мышкой,  отправился  вслед  за  ним,  воспользовавшись  его
разрешением и собираясь провести в кабинете полчаса.
     Но, увидев свет в маленькой круглой конторе, я тотчас почувствовал, что
меня тянет к Урии Хипу, который словно привораживал меня к себе, и  я  вошел
туда. Я застал Урию за большой, толстой книгой, которую он читал с  глубоким
вниманием, водя длинным указательным пальцем вдоль каждой строки и  оставляя
на странице (в это я твердо верил) липкие следы, какие  оставляет  за  собой
улитка.
     - Поздно вы работаете сегодня, Урия, - сказал я.
     - Да, юный мистер Копперфилд, - отозвался Урия.
     Взбираясь на табурет напротив Урии, чтобы удобнее было вести  разговор,
я заметил, что у него не было ничего похожего на  улыбку  и  он  мог  только
растягивать рот, причем на щеках появлялись две жесткие складки, по одной на
каждой щеке, что и заменяло ему улыбку.
     - Я занимаюсь сейчас не конторской работой, мистер Копперфилд, - сказал
Урия.
     - А какою же? - спросил я.
     - Я приобретаю юридические познания, мистер Копперфилд, - сказал  Урия.
- Я изучаю "Руководство" Тидда. О юный мистер Копперфилд, какой это  великий
писатель - мистер Тидд!
     Мой табурет был словно дозорная башня, с которой я следил за ним, когда
после этого восторженного восклицания он  снова  приступил  к  чтению,  водя
указательным пальцем по строкам, причем я заметил, что его ноздри, тонкие  и
словно расплющенные,  отличались  странным  и  весьма  неприятным  свойством
растягиваться и сокращаться; казалось, они моргают вместо  глаз,  которые  у
него вряд ли когда-нибудь моргали.
     - Я думаю, вы очень ученый юрист? - осведомился я  после  того,  как  в
течение нескольких минут созерцал его.
     - Это я-то, мистер Копперфилд? О нет! - воскликнул Урия.  -  Я  человек
маленький, ничтожный.
     Я удостоверился, что не  ошибся  относительно  его  рук:  он  частенько
потирал одну ладонь  о  другую,  словно  выжимал  их,  стараясь  высушить  и
согреть, и то и дело украдкой вытирал носовым платком.
     - Я прекрасно сознаю, что я человек совсем  маленький  и  ничтожный  по
сравнению с другими, - скромно  сказал  Урия.  -  И  моя  мамаша  -  человек
маленький, смиренный. Жилище у нас маленькое, убогое, мистер Копперфилд,  но
все же нам есть за что быть благодарными. И мой отец  прежде  занимал  место
маленькое. Он был пономарь.
     - Где он теперь? - осведомился я.
     - Ныне он пребывает в райской обители,  мистер  Копперфилд,  -  отвечал
Урия Хип. - Но нам есть за что быть благодарными. Как велика должна быть моя
благодарность за то, что я работаю у мистера Уикфилда!
     Я спросил Урию, давно ли он работает у мистера Уикфилда.
     - Я у него вот уже четыре  года,  мистер  Копперфилд,  -  сказал  Урия,
закрыв книгу, но предварительно аккуратно отметив место, где остановился.  -
Я поступил к нему через год после смерти отца. Как велика  должна  быть  моя
благодарность! Как велика должна быть моя благодарность мистеру Уикфилду  за
милостивое его предложение взять меня в ученики! Не будь его, учение было бы
мне недоступно при ничтожных наших средствах - мамашиных и моих.
     - Значит, когда кончится срок учения, вы будете  настоящим  юристом?  -
спросил я.
     - Если будет на то воля провидения, юный мистер  Копперфилд,  -  сказал
Урия.
     - Может быть, когда-нибудь вы сделаетесь компаньоном мистера  Уикфилда,
- продолжал я, желая доставить ему удовольствие, - и фирма будет  называться
"Уикфилд и Хип" или "Хип, преемник Уикфилда".
     - О нет, мистер Копперфилд! - возразил Урия,  покачав  головой.  -  Для
этого я человек слишком маленький, смиренный.
     Он, в самом деле, поразительно напоминал деревянную голову на  стропиле
за моим окном, когда в смирении своем сидел,  осклабившись  и  растянув  рот
так, что на щеках образовались складки, и искоса на меня посматривал.
     - Мистер Уикфилд - превосходный человек, мистер Копперфилд, - продолжал
Урия. - Но, разумеется, если вы давно с ним знакомы,  вы  это  знаете  лучше
моего.
     Я ответил, что он, несомненно, превосходнейший человек, но познакомился
я с ним недавно, хотя он и друг моей бабушки.
     - Ах, вот как, мистер Копперфилд! - подхватил Урия. -  Ваша  бабушка  -
очень милая леди, юный мистер Копперфилд!
     Когда Урия желал выразить восторг, он как-то весь извивался, - это была
отвратительная манера, - и я обратил внимание не столько на  его  комплимент
моей родственнице, сколько на его шею и туловище, извивавшиеся, как змея.
     - Очень милая леди, мистер Копперфилд!  -  повторил  Урия  Хип.  -  Мне
кажется, она в восторге от мисс Агнес, юный мистер Копперфилд?
     Я храбро ответил "да", хотя - да простит мне бог!  -  ровно  ничего  об
этом не знал.
     - Надеюсь, и вы в восторге от нее, мистер Копперфилд, - продолжал Урия.
- Да, я уверен, что это так.
     - Все должны быть от нее в восторге, - заявил я.
     - О, благодарю вас за эти слова, мистер Копперфилд! -  воскликнул  Урия
Хип. - Как они справедливы! Хоть я человек маленький, смиренный, но я  знаю,
как они справедливы! О, благодарю вас, мистер Копперфилд!
     Захлебываясь от избытка чувств, он извивался, пока не сполз с табурета,
а спустившись с него, стал собираться домой.
     - Мамаша будет меня ждать и начнет беспокоиться, - сказал он, посмотрев
на бледный, полустертый циферблат часов, которые носил в кармане. - Хотя  мы
люди маленькие, смиренные, но  мы  очень  привязаны  друг  к  другу,  мистер
Копперфилд. Если бы вы пожелали заглянуть  когда-нибудь  к  нам  вечерком  и
выпить чашку чаю в нашем убогом жилище, мамаша гордилась бы вашим посещением
не меньше, чем я.
     Я ответил, что с удовольствием приду.
     - Благодарю вас, мистер Копперфилд, - сказал Урия,  поставив  на  полку
свою  книгу.  -  Вероятно,  вы  поживете  здесь  некоторое   время,   мистер
Копперфилд?
     Я объяснил, что, должно быть, буду здесь жить, пока не окончу школы.
     - Ах, вот как! - воскликнул Урия. - Я бы сказал, мистер Копперфилд, что
со временем компаньоном фирмы будете вы!
     Я его уверял, что таких намерений у меня и в помине нет и  никто  и  не
строил подобных планов, но Урия стоял на  своем  и  на  все  мои  возражения
льстиво повторял снова:
     - О, как же, мистер Копперфилд, я бы сказал, что со временем им  будете
вы!
     Собравшись, наконец, покинуть контору, он осведомился, не возражаю ли я
против того, чтобы он потушил свет, и когда я выразил  согласие,  немедленно
потушил его. Пожав мне руку - на ощупь в темноте его  рука  была  похожа  на
рыбу, - он чуть-чуть  приоткрыл  дверь  на  улицу  и,  проскользнув  в  нее,
захлопнул за собой, а мне пришлось пробираться по дому во мраке, что  стоило
мне немалых трудов и даже паденья, так как я налетел на его табурет.  Такова
была, вероятно, главная причина,  почему,  как  показалось  мне,  в  течение
доброй половины ночи я видел во сне Урию Хипа. Приснилось мне, между прочим,
что, спустив  на  воду  дом  мистера  Пегготи,  он  отправился  в  пиратскую
экспедицию, причем на верхушке  мачты  развевался  черный  флаг  с  надписью
"Руководство Тидда", и под этим дьявольским флагом он увлекал меня и малютку
Эмли к Испанскому морю *, чтобы там утопить.
     На следующий день, когда я пришел в школу, мне удалось отчасти побороть
мое смущение, еще через день я справлялся с ним еще лучше, и мало-помалу оно
окончательно рассеялось; не прошло и двух недель, как я уже чувствовал  себя
совсем как дома и был счастлив среди моих новых товарищей. Я был  достаточно
неловок в играх и весьма отстал в науках, но  надеялся,  что  в  первом  мне
поможет привычка, а во втором  -  упорный  труд.  Занявшись  усердно  тем  и
другим, я вскоре преуспел во всем и заслужил общее одобрение.  Прошло  очень
мало времени, но жизнь у "Мэрдстона и  Гринби"  стала  казаться  мне  чем-то
невероятным, а с жизнью в школе я так освоился, как  будто  находился  здесь
давным-давно.
     Школа доктора Стронга была превосходная и отличалась от  школы  мистера
Крикла так же, как отличается добро от  зла.  Порядок  поддерживался  в  ней
строго и благопристойно, в основе лежала разумная система: всегда и во  всем
полагались на честь и порядочность учеников и открыто признавали за ними эти
качества, если сами мальчики не обманывали доверия, и такая система  творила
чудеса. Все мы сознавали, что  принимаем  участие  в  руководстве  школой  и
поддерживаем  ее  репутацию  и   достоинство.   В   результате   мы   быстро
привязывались к ней, - во всяком случае, так было со мной, и  за  все  время
моего пребывания там я не встречал ни одного ученика, который относился бы к
- нашей школе иначе, - и учились с большой охотой, желая сохранить ее добрую
Славу. После занятий мы развлекались чудесными играми и пользовались  полной
свободой,  но,  помню,  несмотря  на  это,  в  городе   отзывались   о   нас
одобрительно, и  редко  случалось,  чтобы  мы  своим  видом  или  поведением
наносили ущерб репутации доктора Стронга и его воспитанников.
     Некоторые из старших школьников жили и столовались в доме доктора, и от
них я узнал кое-что о его жизни. Узнал, что не прошло еще  и  года,  как  он
женился на красивой молодой леди, которую я видел  в  кабинете,  женился  по
любви, ибо у нее не было ни единого шестипенсовика, но зато была целая  стая
бедных родственников (так говорили наши мальчуганы), готовых  захватить  дом
доктора, вытеснив самого хозяина. Узнал я также, что  глубокая  задумчивость
доктора приписывается вечным  его  поискам  греческих  корней;  по  простоте
душевной и по невежеству своему, я вообразил, будто доктор одержим  какою-то
ботанической манией - к тому же во время прогулок он всегда смотрел в землю,
- и лишь впоследствии я установил,  что  это  были  корни  слов  для  нового
словаря, который он  задумал  составить.  Адамс,  наш  старшина,  обладавший
способностями к математике, произвел, как сообщили мне, вычисления,  сколько
времени займет составление словаря, принимая во внимание план доктора и темп
работы. Он полагал, что словарь может быть закончен  через  тысячу  шестьсот
сорок девять лет, считая с  последнего,  то  есть  шестьдесят  второго,  дня
рождения доктора.
     Но сам доктор был кумиром всей школы, да и плоха была бы школа, если бы
дело  обстояло  иначе,  ибо  доктор  был   добрейший   человек,   наделенный
простодушием - и  доверчивостью,  которые  могли  растрогать  даже  каменные
сердца урн на стене. Когда  он  прогуливался  в  той  части  двора,  которая
примыкала к боковой стене дома, а залетевшие  сюда  грачи  и  галки,  лукаво
склонив головы, смотрели ему вслед, словно понимая, что  в  житейских  делах
они куда более сведущи, чем он, - когда он там прогуливался, достаточно было
любому бродяге приблизиться к нему  настолько,  чтобы  заглушить  скрип  его
башмаков и привлечь его внимание хотя бы к одной фразе о  бедственном  своем
положении, - и такой бродяга бывал обеспечен на ближайшие два дня. Это  было
так хорошо известно всей школе, что учителя и старшины,  выскочив  из  окон,
старались перерезать путь этим мародерам и прогоняли их со двора, прежде чем
им  удавалось  оповестить  доктора  о  своем  присутствии.  Иногда  операция
завершалась благополучно в нескольких акрах от него  в  то  время,  как  он,
ровно ничего не подозревая, прохаживался взад и вперед неровными шажками. За
пределами своих владений, не оберегаемый  никем,  он  был  настоящей  овцой,
которую каждый мог стричь. Он готов был снять с  ног  и  отдать  собственные
гетры. Среди школьников ходил рассказ (я не имею и никогда не имел  понятия,
на чем он основан, но я верил ему столько лет,  что  в  правдивости  его  не
сомневаюсь), - рассказ  о  том,  как  однажды  в  морозный  зимний  день  он
действительно отдал свои гетры какой-то нищенке, что вызвало  затем  скандал
во всей округе, так как она таскала от двери к двери хорошенького  младенца,
завернутого в эти принадлежности туалета, которые были  опознаны  решительно
всеми, ибо пользовались в наших краях не меньшей  известностью,  чем  собор.
Единственным человеком, не опознавшим их, добавляет легенда, был сам доктор;
когда они незамедлительно появились у двери маленькой лавчонки  старьевщика,
который пользовался дурной славой, так как обменивал  такие  веши  на  джин,
было замечено, что доктор  не  раз  рассматривал  их  с  одобрением,  словно
восхищаясь интересным новым фасоном и находя их лучше своих собственных.
     Очень приятно было видеть доктора вместе с красивой, молодой женой. Его
любовь к ней выражалась в отеческой нежности, что уже само по себе  рисовало
его как прекрасного человека. Я нередко  видел,  как  они  прогуливались  по
саду, где зрели персики, а иногда мог наблюдать их вблизи, в кабинете или  в
гостиной. Мне казалось, что она очень заботится о докторе и очень его любит,
хотя я никогда не верил  в  живейший  ее  интерес  к  словарю,  тяжеловесные
отрывки коего доктор вечно носил в карманах и в подкладке шляпы, а во  время
прогулок, по-видимому, давал обстоятельные разъяснения жене.
     Я часто видел миссис Стронг, отчасти потому, что я ей понравился  в  то
утро, когда был представлен доктору, и с той поры она всегда была  добра  ко
мне и интересовалась мною, а отчасти потому, что она очень  любила  Агнес  и
постоянно захаживала к нам.  Мне  чудилась  какая-то  странная,  никогда  не
ослабевавшая напряженность в ее отношениях с  мистером  Уикфилдом  (которого
она как будто побаивалась). Приходя к нам по вечерам, она всегда  уклонялась
от его предложения проводить ее и убегала со мной. Иной раз, когда мы весело
перебегали двор собора, думая, что никого не встретим, мы встречали  мистера
Джека Мелдона, который при виде нас всегда выражал удивление.
     Матушка миссис Стронг восхищала меня. Звали ее миссис Марклхем, но  мы,
мальчики, прозвали ее "Старый Вояка" за умение  командовать  и  сноровку,  с
какою она напускала на доктора несметные  полчища  родственников.  Это  была
маленькая востроглазая женщина, всегда надевавшая  в  торжественных  случаях
один  и  тот  же  чепец,   украшенный   искусственными   цветами   и   двумя
искусственными бабочками, которые  якобы  порхали  над  цветами.  Среди  нас
ходило поверье, будто этот чепец прибыл из Франции и мог быть не иначе,  как
произведением искусства сей хитроумной нации. Но, в сущности, я знал  о  нем
лишь то, что он неизменно появлялся по вечерам, где бы ни появлялась  миссис
Марклхем;  что  она  приносила  его  в  индийской  корзиночке  на  дружеские
собрания; что бабочки были  наделены  способностью  постоянно  трепетать  и,
подобно трудолюбивым пчелам, не теряли золотого времени, высасывая  соки  из
доктора Стронга.
     Я имел возможность очень хорошо наблюдать Старого Вояку  (это  прозвище
отнюдь не было непочтительным)  однажды  вечером,  который  памятен  мне  по
причине, о коей я сейчас расскажу. У доктора собралась небольшая компания по
случаю отъезда мистера Джека Мелдона в Индию, куда он отправлялся,  кажется,
для поступления в армию: мистер Уикфилд в конце концов уладил его дела. Этот
день совпал со днем рождения доктора. Нас освободили от  занятий,  утром  мы
преподнесли ему подарки, старшина произнес речь от  имени  всех  нас,  и  мы
приветствовали его возгласами  "ура!"  -  пока  не  охрипли  и  пока  он  не
прослезился. А вечером мистер Уикфилд, Агнес и я отправились к нему (на  сей
раз - как к частному лицу) пить чай.
     Мистер Джек Мелдон явился туда  раньше  нас.  Когда  мы  вошли,  миссис
Стронг в белом платье с лентами вишневого цвета играла на фортепьяно, а  он,
склонившись над ней, переворачивал ноты. Когда она оглянулась, румянец на ее
белом лице показался мне не таким ярким,  как  всегда,  но  она  была  очень
красива, удивительно красива.
     - А я и позабыла принести вам  поздравления  с  днем  вашего  рождения,
доктор, - сказала матушка миссис Стронг, когда мы уселись. - Но можете  быть
уверены, что мое поздравление - не пустые слова. Желаю  вам  еще  много  раз
встречать этот счастливый день.
     - Благодарю вас, сударыня, - от