т как? - со смехом подхватил мистер Омер.  -
Тем лучше, сэр. Дурная привычка для  молодого  человека.  Присаживайтесь.  Я
курю из-за астмы.
     Мистер Омер посторонился, чтобы пропустить меня, и придвинул мне  стул.
Запыхавшись, он  снова  уселся  и  затянулся  трубкой,  словно  в  ней-то  и
заключался необходимый ему воздух.
     - Я очень опечален плохими известиями о мистере Баркисе, - сказал я.
     Мистер Омер с серьезным видом посмотрел на меня и покачал головой.
     - Вы не знаете, как он себя чувствует сегодня? - спросил я.
     - Этот самый вопрос я задал бы вам, сэр, если бы не моя деликатность, -
отвечал мистер Омер. - Это одна  из  неприятных  сторон  нашего  дела.  Если
кто-нибудь заболевает, мы не можем справляться о его здоровье.
     Мысль о таком затруднении мне не приходила  в  голову,  хотя,  входя  в
лавку, я и опасался, что услышу знакомый стук.  Теперь,  когда  мистер  Омер
коснулся этой темы, я признал справедливость его слов, о чем и сказал ему.
     - Да, да, вы сами понимаете, - кивая головой, подтвердил мистер Омер. -
Мы не решаемся спрашивать. Ах, боже мой, да многие так и не оправились бы от
потрясения, если бы им сказали: "Омер и Джорем шлют свой привет и желали  бы
знать, как вы себя чувствуете сегодня утром?" Или сегодня вечером, смотря по
обстоятельствам.
     Мы с мистером Омером  кивнули  друг  другу,  и  мистер  Омер  зарядился
воздухом при помощи своей трубки.
     - Вот одна из  причин,  почему  наше  ремесло  не  позволяет  оказывать
внимание, которое часто  хотелось  бы  оказать,  -  сказал  мистер  Омер.  -
Возьмем, к примеру, меня. Не один год, а сорок лет я  знал  Баркиса,  видел,
как он проезжал мимо моей лавки. Но я не могу  пойти  и  спросить,  как  его
здоровье.
     Я понимал, что это не на шутку огорчает мистера Омера,  и  поделился  с
ним своими соображениями на этот счет.
     - Надеюсь, корыстен я не больше, чем всякий другой, - продолжал  мистер
Омер. - Посмотрите на меня! В любую минуту я могу задохнуться, а  при  таких
обстоятельствах мне, на мой взгляд, уже не до корысти. Не  до  того,  знаете
ли, человеку, который чувствует, что ему вот-вот не хватит воздуха,  да  что
там - уже не хватает,  словно  дырявым  кузнечным  мехам.  А  вдобавок  этот
человек - дедушка, - присовокупил мистер Омер. Я отвечал:
     - Конечно.
     - Не то чтобы я жаловался на свое ремесло, - продолжал мистер  Омер.  -
Нет, я не жалуюсь. Разумеется, в каждом деле  есть  свои  хорошие  и  дурные
стороны. Хотел бы я только, чтобы у людей было больше силы духа.
     С самым благодушным и приветливым видом мистер Омер несколько раз молча
затянулся трубкой, а затем сказал, возвращаясь к началу разговора:
     - Ну, так вот, справляться о том, как поживает Баркис, мы можем  только
у Эмли - она знает наши истинные чувства и  опасается  нас  не  больше,  чем
ягнят. Минни и Джорем как раз отправились туда расспросить ее, как  он  себя
чувствует сегодня вечером (она сейчас у тетки, помогает ей после работы).  И
если вы соблаговолите подождать их возвращения, они вам  все  расскажут.  Не
выпьете ли чего-нибудь? Рюмку грога? Я сам пью грог, когда курю, - продолжал
мистер Омер, взяв свою рюмку.  -  Говорят,  он  смягчает  пути,  по  которым
доходит до меня этот несчастный воздух. Но, господи помилуй, тут дело  не  в
том, что пути не в порядке! - прохрипел мистер  Омер.  -  "Дай  мне  вдоволь
воздуху, - говорю я моей дочери Минни, - а уж пути-то я,  дорогая  моя,  сам
найду".
     Ему и в самом деле не хватало воздуха, и страшно было смотреть, как  он
смеется. Когда же он отдышался и снова мог вести беседу, я поблагодарил  его
за предложенное угощение, от которого отказался, ибо только что пообедал,  и
сказал, что, раз он так любезно меня приглашает,  я  готов  подождать,  пока
вернутся его дочь и зять. Потом я осведомился, как поживает малютка Эмли.
     - Скажу вам откровенно, сэр, - ответил мистер  Омер,  вынимая  изо  рта
трубку, чтобы потереть себе подбородок. - я буду рад, когда справят свадьбу.
     - Но почему же? - спросил я.
     - Видите ли, сейчас она какая-то беспокойная, - сказал мистер Омер. - Я
вовсе не спорю, что она не такая  хорошенькая,  как  раньше,  нет!  Она  еще
похорошела - уверяю вас,  похорошела!  И  не  говорю,  что  она  стала  хуже
работать, нет, она  работает  по-прежнему.  Она  и  прежде  стоила  шестерых
работниц и теперь стоит. Но ей недостает, как бы  это  сказать...  пылу.  Вы
меня поймете, если я выражусь так,  -  сказал  мистер  Омер,  снова  потерев
подбородок и затянувшись трубкой: - "А ну, налегай, сильней налегай, дружней
налегай, ребята!" Вот чего, на мой взгляд, недостает мисс Эмли.
     Физиономия и тон мистера Омера были столь выразительны, что  я  мог  не
кривя душой  кивнуть  ему,  давая  понять,  что  разгадал  смысл  его  слов.
Казалось, он остался доволен моей сообразительностью и продолжал:
     - И вот, по-моему, все это главным образом из-за того, что она какая-то
беспокойная. Я частенько говорил об этом после работы и с дядей ее  и  с  ее
женихом, и я объясняю все дело тем, что  она  какая-то  беспокойная.  Всегда
нужно помнить, - продолжал мистер Омер, тихо покачивая головой, - что у Эмли
на редкость любящее сердечко. Есть такая пословица: "Из свиного уха не сшить
шелкового кошелька". Так ли это - не знаю. Пожалуй, и можно, если взяться за
дело с молодых лет. Вот,  к  примеру,  тот  старый  баркас,  сэр!  Ведь  она
превратила его в домашний очаг, с которым не сравнится и дворец из мрамора!
     - В этом я не сомневаюсь! - подтвердил я.
     - Право же, стоит посмотреть, как эта хорошенькая девчурка  ластится  к
своему дяде, - заметил мистер Омер. - С каждым днем она все больше и  больше
льнет к нему. А коли так, то, сами понимаете, в ней происходит борьба. Зачем
же тянуть дольше, чем нужно?
     Я внимательно слушал доброго старика и от всей души соглашался с ним.
     - Потому-то я и заговорил с ними  об  этом,  -  спокойно  и  добродушно
продолжал мистер Омер. -  Вот  что  я  им  сказал:  "Не  думайте,  что  Эмли
прикована к этому месту, пока не  кончится  срок  обучения.  Назначьте  срок
сами. Работа ее принесла нам больше, чем  мы  ожидали,  да  и  обучение  шло
быстрее. Омер и Джорем не посмотрят на то, что срок  еще  не  истек,  и  она
будет свободна, когда вы того пожелаете. Если потом она захочет договориться
с нами и что-нибудь делать для нас на дому - ну что ж, очень  хорошо!  А  не
захочет - тоже хорошо. Мы, во всяком случае, убытков не несем". Потому  что,
знаете ли, - заключил мистер Омер, притронувшись ко  мне  своей  трубкой,  -
вряд ли станет человек, которому воздуху не хватает и который вдобавок еще и
дедушка, - вряд ли станет он притеснять такой цветочек с голубыми  глазками,
как она!
     - Конечно, не станет, - сказал я.
     - То-то и есть! Правильно! - подтвердил мистер Омер. - Так вот, сэр, ее
двоюродный брат... вам известно, что она выходит замуж за своего двоюродного
брата?
     - О да! Я его хорошо знаю, - ответил я.
     - Само собой разумеется, - сказал мистер  Омер.  -  Так  вот,  сэр,  ее
двоюродный брат - он, оказывается, на хорошем месте и зарабатывает неплохо -
очень благодарил меня (и вообще, должен сказать, держит он себя так, что я о
нем наилучшего мнения), а потом пошел и снял такой уютный домик, какой мы  с
вами только можем пожелать.  Домик  этот  уже  обмеблирован  сверху  донизу,
чистенький и аккуратный, как кукольная гостиная. И если бы  болезнь  бедняги
Баркиса не приняла дурного оборота, были  бы  они,  верно,  теперь  мужем  и
женой. Но вот приходится откладывать.
     - А как Эмли, мистер Омер? - осведомился я. -  Все  такая  же,  как  вы
говорили, беспокойная?
     - Ну, знаете ли, ничего другого ожидать нельзя,  -  отвечал  он,  снова
потирая свой двойной подбородок. - Ей предстоит перемена, разлука, и все это
для нее, если можно так выразиться, уже не за горами, а в то  же  время  как
будто и за горами. Смерть Баркиса вызвала бы отсрочку, но небольшую,  а  вот
болезнь  его  может   затянуться.   Как   вы   сами   понимаете,   положение
неопределенное.
     - Понимаю, - сказал я.
     - И вот Эмли все еще немножко грустит  и  немножко  волнуется;  сказать
правду, пожалуй, даже больше, чем раньше,  -  продолжал  мистер  Омер.  -  С
каждым днем она как будто все крепче и крепче привязывается к  своему  дяде,
да и с нами не хочется ей расставаться. Стоит мне сказать ей ласковое слово,
а у нее уж и слезы на глазах... А если бы  вы  видели,  как  она  возится  с
дочуркой моей Минни, вы бы этого никогда не забыли! Боже мой, как она  любит
этого ребенка! - задумчиво проговорил мистер Омер.
     Пользуясь благоприятным случаем, я решил спросить мистера Омера, прежде
чем наша беседа будет прервана возвращением его дочери и зятя, знает  ли  он
что-нибудь о Марте.
     - Эх, ничего хорошего! - отвечал он, с  глубоким  огорчением  покачивая
головой. - Грустная это история, сэр, с какого боку  к  ней  ни  подойти.  Я
никогда не думал, что у этой девушки дурные задатки. Я бы не стал  упоминать
об этом при моей дочке Минни,  -  она,  знаете  ли,  тотчас  начала  бы  мне
перечить, - но я никогда этого не думал. Да и никто из нас не думал.
     Заслышав шаги своей дочери  раньше,  чем  услышал  их  я,  мистер  Омер
прикоснулся ко мне трубкой и в  виде  предостережения  зажмурил  один  глаз-
Немедленно вслед за этим вошла Минни со своим мужем.
     Они сообщили, что мистеру Баркису плохо - "хуже и быть не  может",  что
он без сознания, а мистер Чиллип только что, перед уходом, горестно  объявил
в кухне, что Медицинский колледж, Колледж хирургов и  Ассоциация  аптекарей,
даже если собрать их всех вместе, не в силах ему помочь. Врачам и  хирургам,
сказал мистер Чиллип, уже нечего здесь  делать,  а  все  что  могут  сделать
аптекари - это отравить его.
     Услыхав такую весть и узнав, что мистер Пегготи находится сейчас там, я
решил немедленно туда отправиться. Пожелав спокойной ночи  мистеру  Омеру  и
мистеру и миссис Джорем, я пустился в путь с чувством, что совершается нечто
очень важное, и мистер Баркис превратился для меня в какое-то совсем  повое,
неведомое существо.
     На осторожный мой стук в дверь отозвался мистер Пегготи. При виде  меня
он удивился меньше, чем я ожидал. Так же встретила меня и Пегготи, когда она
спустилась вниз. И то же самое мне случалось наблюдать впоследствии:  думаю,
что в ожидании грозного события все другие события и  нежданные  перемены  -
ничто.
     Я пожал руку мистеру Пегготи и  прошел  в  кухню,  пока  он  потихоньку
запирал дверь. Там, у очага, закрыв лицо руками, сидела малютка Эмли.  Подле
нее стоял Хэм.
     Мы говорили шепотом, время от времени прислушиваясь,  не  донесется  ли
шум из комнаты наверху. В последнее мое посещение я об этом не  подумал,  но
как странно было сейчас не видеть здесь, в кухне, мистера Баркиса!
     - Доброе вы дело сделали, что приехали, мистер Дэви!  -  сказал  мистер
Пегготи.
     - Что верно, то верно, - подтвердил Хэм.
     - Эмли, моя милая! - воскликнул  мистер  Пегготи.  -  Да  посмотри  же!
Приехал мистер Дэви. Приободрись, милочка! Неужто ты ни словечка не  скажешь
мистеру Дэви?
     Она вздрогнула всем телом - я и сейчас это вижу. Когда я прикоснулся  к
ее руке, она была холодна - я это и сейчас чувствую - и казалась  бы  совсем
безжизненной, если бы не высвободилась из моей руки. А потом  Эмли  медленно
поднялась со стула и, подойдя с другой стороны к своему дяде,  молча  и  все
еще дрожа, припала к его груди.
     - У нее такое любящее сердечко, что ему не под силу это горе, -  сказал
мистер Пегготи,  приглаживая  своею  большой  заскорузлой  рукой  ее  пышные
волосы. - Оно и натурально, мистер Дэви, что молодые непривычны к таким  вот
испытаниям и вдобавок робки, как моя птичка... оно и натурально!
     Она еще крепче прильнула к нему, но не подняла головы, не проронила  ни
слова.
     - Время уже позднее, моя милая, - сказал мистер Пегготи, - а вот и  Хэм
пришел, чтобы отвести тебя домой. Ну, ступай с ним -  у  него  тоже  любящее
сердце. Ну, как же, Эмли? Ну, как, моя красоточка?
     Звук ее голоса не коснулся моего  слуха,  но  мистер  Пегготи  наклонил
голову, как бы прислушиваясь, а затем сказал:
     - Позволить тебе остаться с дядей? Да неужто ты об Этом меня просишь? С
дядей остаться, моя птичка? Да ведь твой муж - он скоро будет твоим мужем  -
ждет, чтобы отвести тебя домой! Ну, кто бы мог  подумать,  что  эта  малютка
прилепится к такому заскорузлому старику, как я! - сказал мистер Пегготи,  с
невыразимой гордостью озирая нас обоих. - Но в  ее  сердце  больше  любви  к
дяде, чем соли в море... глупенькая Эмли!
     - И Эмли права, мистер Дэви! - заявил Хэм. - Раз Эмли этого хочет, да к
тому же она так встревожена и напугана, я ее оставлю здесь до утра. Да уж  и
сам останусь!
     - Э нет! - возразил мистер Пегготи. - Это не годится...  чтобы  женатый
человек, или почти что женатый, взял да и пропустил рабочий день. Не годится
и так - днем работать, а ночью ухаживать за больным! Ступай домой  и  ложись
спать. За Эмли не тревожься, о ней здесь позаботятся, уж я-то знаю.
     Хэм дал себя уговорить и взялся за шапку. Даже когда он поцеловал  Эмли
- я не видел, как он к ней подошел, но чувствовал, что природа наделила  его
сердцем джентльмена, - она  еще  крепче  прижалась  к  своему  дяде,  словно
отстраняясь от своего нареченного. Я бесшумно закрыл  за  ним  дверь,  чтобы
ничем не нарушать тишины, царившей в  доме;  когда  же  я  вернулся,  мистер
Пегготи все еще с ней разговаривал.
     - Я поднимусь наверх и скажу твоей тетушке, что здесь  мистер  Дэви,  и
она немножко приободрится, - говорил он. - А ты, моя милая, посиди покуда  у
очага и погрей руки, они у тебя ледяные. Разве можно так бояться,  принимать
все так близко к сердцу!.. Что? Ты  пойдешь  со  мной?  Ну  что  ж,  пойдем,
пойдем!.. Знаете ли, мистер Дэви, - добавил  мистер  Пегготи  с  не  меньшей
гордостью, чем раньше, - если бы ее дядю выгнали из дому и пришлось  бы  ему
валяться в канаве, я уверен, что она пошла бы  за  ним!  Но  скоро  появится
кто-то другой, да, кто-то другой, Эмли!
     Позднее, когда я поднялся наверх и проходил мимо двери  моей  маленькой
комнатки, где было темно,  мне  смутно  почудилось,  будто  она  лежит  там,
распростершись на полу. Но была ли то она, или в комнате сгустился мрак, я и
по сей день не знаю.
     У меня было время подумать у камелька о страхе перед  смертью,  который
испытывала малютка Эмли, -  памятуя  о  том,  что  говорил  мистер  Омер,  я
приписал этому страху перемену, происшедшую с ней, -  и,  прежде  чем  сошла
вниз Пегготи, пока я сидел в одиночестве,  прислушиваясь  к  тиканью  часов,
охваченный торжественной тишиной, царившей вокруг, было у меня  также  время
подумать более снисходительно об этой ее слабости. Пегготи заключила меня  в
свои объятия, призвала благословения на меня и снова и снова благодарила  за
то, что я принес ей утешение в ее горе (таковы были  ее  слова).  Потом  она
умоляла меня пойти наверх, всхлипывая, говорила, что  мистер  Баркис  всегда
любил меня и восхищался мною и часто вспоминал обо мне, пока был в сознании,
и она уверена, что если он придет в себя, то при виде меня  оживится,  ежели
вообще может его оживить что-нибудь на свете.
     Когда я его увидел, мне  это  показалось  маловероятным.  Он  лежал  на
кровати в неудобной позе, свесив голову и руки и  привалившись  к  сундучку,
который стоил ему стольких трудов и забот. Я узнал, что, когда он уже  не  в
силах был сползать с кровати, чтобы открывать его, и не в силах  был  всякий
раз удостоверяться в его сохранности с помощью  волшебной  палочки,  которою
пользовался как-то на моих глазах, он потребовал, чтобы  сундучок  поставили
на стул у кровати, и с той поры держал его в своих объятиях днем и ночью.  И
сейчас его рука покоилась на нем. Время и вселенная ускользали от  него,  но
сундучок оставался на месте; и последние его слова, которые он произнес (как
бы поясняя), были: "Всякое тряпье!"
     - Баркис, миленький мой! - бодро проговорила Пегготи, наклоняясь к нему
в то время, как ее брат и я стояли в ногах  кровати.  -  Здесь  мой  дорогой
мальчик... мой дорогой мальчик, мистер Дэви! Благодаря  ему  мы  поженились,
Баркис! Помнишь, ты передавал с ним поручения? Хочешь поговорить с  мистером
Дэви?
     Он оставался нем и  недвижим,  как  сундучок,  который  один  только  и
придавал его фигуре какую-то выразительность.
     - Он отойдет во время отлива, - сказал мне  мистер  Пегготи,  прикрывая
рот рукой.
     Слезы стояли у меня на глазах, как  и  у  мистера  Пегготи;  я  шепотом
повторил:
     - Во время отлива?
     - Здесь, на берегу, народ не помирает, покуда не сойдет вода, -  сказал
мистер Пегготи. - А рождаются здесь только во время прилива -  рождаются  на
свет, когда вода стоит высоко.  Он  отойдет  во  время  отлива.  В  половине
четвертого кончается отлив, прилив начнется через полчаса. Если  он  дотянет
до начала прилива, то, стало быть, продержится, пока вода  не  начнет  опять
спадать, и отойдет, когда снова начнется отлив.
     Долго оставались мы здесь, смотря на него, - проходили часы. Не  берусь
сказать, какое таинственное влияние оказало  на  него  мое  присутствие,  но
когда, наконец, слабым голосом  он  начал  что-то  бормотать  в  бреду,  то,
несомненно, вспоминал о том, как отвозил меня в школу.
     - Он приходит в себя, - сказала Пегготи. Мистер Пегготи  прикоснулся  к
моей руке и прошептал со страхом и благоговением:
     - Кончается отлив, кончается и он.
     - Баркис, миленький мой! - сказала Пегготи.
     - К. П.  Баркис  -  нет  лучше  женщины  на  свете!  -  слабым  голосом
воскликнул он.
     - Да взгляни же! Вот и мистер Дэви! - сказала Пегготи,  ибо  он  открыл
глаза.
     Я только что хотел спросить его, узнает ли он меня,  как  он  попытался
протянуть мне руку и сказал внятно, с ласковой улыбкой:
     - Баркис не прочь!
     Был отлив, и он отошел вместе с водой.

ГЛАВА XXXI 

     Утрата, еще более тяжкая

     Мне нетрудно было уступить просьбам Пегготи и остаться до тех пор, пока
останки бедного возчика не отправятся в свой последний путь  в  Бландерстон.
Она давно уже купила на свои собственные, сбереженные  ею  деньги  маленький
клочок земли на нашем старом  кладбище  близ  могилы  "ее  милочки",  -  так
называла она всегда мою мать, - и здесь они должны были покоиться.
     Мне приятно думать, что, проводя время с Пегготи и делая  для  нее  все
возможное  (в  сущности,  это  было   очень   мало),   я   испытывал   такое
удовлетворение, которое и теперь мог бы себе только пожелать. Но боюсь,  что
еще большую радость, эгоистическую и профессиональную, я получил, когда взял
на себя заботу о завещании мистера Баркиса и разъяснял его содержание.
     Могу поставить  себе  в  заслугу,  что  от  меня  исходило  предложение
поискать завещание в сундучке. После недолгих поисков его нашли в  сундучке,
на дне лошадиной торбы, где (кроме сена)  были  обнаружены:  старые  золотые
часы с цепочкой и печатками, которые мистер Баркис носил в  день  свадьбы  и
которых ни до, ни после этого никто не видел;  серебряная  затычка  в  форме
ноги, которой он  уминал  табак  в  трубке;  игрушечный  лимон,  наполненный
крохотными чашечками и блюдечками, - по моим догадкам, мистер  Баркис  купил
его в подарок мне, когда я был ребенком,  а  потом  не  нашел  в  себе  духу
расстаться  с  ним;  восемьдесят  семь  с  половиной  гиней  -   гинеями   и
полугинеями;  двести  десять  фунтов  новехонькими   банкнотами;   несколько
квитанций на акции Английского банка;  старая  подкова,  фальшивый  шиллинг,
кусок камфары и устричная раковина. Судя по виду сей последней,  старательно
отполированной и отливавшей с внутренней стороны  всеми  цветами  радуги,  я
заключил, что мистер Баркис имел некоторое представление о жемчужинах