тву.  Я
поступил не так, как мог бы поступить, и тем, чем  она  стала  для  меня,  я
обязан себе и ее чистому сердцу.
     Когда перемена во  мне,  которая  происходила  постепенно,  только  еще
началась и я пытался понять самого себя и исправиться, я  возмечтал  о  том,
что после искуса, быть может, наступит день, когда я смогу исправить  ошибку
прошлого и мне выпадет на долю великое счастье стать ее мужем. Но время шло,
а с ним рассеялись и туманные надежды. Если она и любила меня  когда-нибудь,
она становилась благодаря этому еще более  священной  для  меня.  Я  слишком
хорошо помнил те признания, какие я ей делал, помнил, как открывалось  перед
ней мое мятущееся сердце, знал цену жертв, какие она принесла,  чтобы  стать
моим другом и сестрой, и победы, которую она над собой одержала. Если же она
никогда - меня не любила, как могу я думать, что она полюбит меня теперь?
     Я всегда сознавал, насколько я  слаб  рядом  с  ней,  такой  твердой  и
сильной. Теперь я чувствовал это еще глубже. Кем бы я стал для  нее,  а  она
для меня, если бы я оказался ее достойным? Какое  это  имеет  значение,  раз
этого не случилось! Все отошло в прошлое. Виновник - я сам  и,  потеряв  ее,
наказан по заслугам.
     Да, в этой борьбе я страдал жестоко и горько  раскаивался;  однако  все
время меня не покидало чувство, что  по  чести  и  справедливости  я  должен
отбросить недостойную мысль вернуться к дорогой мне девушке, когда  все  мои
надежды рассеялись  как  дым,  -  к  девушке,  от  которой  я  легкомысленно
отвернулся в пору их расцвета; чувство это неразрывно было связано со  всеми
моими размышлениями о ней. Я не мог скрывать от себя, что люблю ее  и  готов
посвятить ей всю мою жизнь, но я  ехал  домой  убежденный,  что  теперь  уже
слишком поздно и в наших давних отношениях ничего не может измениться.
     Часто и подолгу я думал о том, что говорила моя Дора  о  судьбе  нашего
брака через несколько лет, если бы этому браку суждено было продлиться. И  я
понял, что несбывшееся нередко является  для  нас,  по  своим  последствиям,
такой же реальностью, как и то, что свершилось. Теперь эти годы,  о  которых
она говорила, минули - они были реальностью, ниспосланной мне в наказание, и
не за горами мог быть предреченный ею день, если бы мы не расстались  с  ней
навсегда,  пока  были  еще  совсем  юными  и  безрассудными.   Я   попытался
представить себе, как приучился бы я к самоограничению под  влиянием  Агнес,
каким стал бы  решительным,  насколько  лучше  знал  бы  самого  себя,  свои
недостатки и заблуждения. И, размышляя о том, что  все  это  могло  быть,  я
пришел к выводу, что это никогда не сбудется.
     Вот  каково  было  мое  душевное  состояние,  подобно  зыбучим  пескам,
переменчивое и неустойчивое, с  момента  отъезда  до  возвращения  домой  по
истечении трех лет. Прошло три года со дня отплытия корабля с эмигрантами, и
в том же самом месте и  в  тот  же  самый  час  заката  я  стоял  на  палубе
пакетбота, доставившего меня домой - стоял и смотрел на розовеющую  воду,  в
которой отражался корабль.
     Три года. Как много времени, и  вместе  с  ,тем  как  мало,  когда  они
миновали! Мне была дорога родина и дорога Агнес... Но она не  была  моей.  И
никогда не будет. Когда-то она могла быть моей, но это было когда-то...

ГЛАВА LIX 

     Возвращение

     Осенним холодным вечером я высадился в Англии. Было темно, шел дождь, и
за минуту мне довелось увидеть больше тумана и грязи, чем за  целый  год.  В
поисках кареты я прошел от таможни до Монумента,  и  хотя  дома,  обращенные
фасадом к канавам, полным воды, казались мне старыми друзьями, я не  мог  не
пожалеть, что эти друзья чересчур грязны.
     Давно мне приходилось замечать - да, пожалуй, и каждому приходилось,  -
что, когда уезжаешь из знакомого места,  этот  отъезд  является  сигналом  к
всевозможным переменам. Из  окна  кареты  я  видел,  что  старинный  дом  на
Фиш-стрит-Хилл, к которому целый  век  не  прикасались  маляры,  плотники  и
каменщики, снесли в мое отсутствие;  увидел,  что  находившийся  в  соседней
улице другой дом, чья неприспособленность к жилью и неудобства были освящены
временем, подвергся перестройке, и, право же, я почти ожидал, что собор  св.
Павла покажется мне более древним, чем раньше.
     О переменах в судьбе моих друзей я был осведомлен.  Бабушка  уже  давно
вернулась назад в Дувр, а Трэдлс вскоре после моего отъезда начал помаленьку
выступать в суде. Теперь он  проживал  в  Грейс-Инне  и  в  одном  из  своих
последних писем сообщил мне, что лелеет надежду скоро  сочетаться  браком  с
самой замечательной девушкой на свете.
     Они ждали меня домой к рождеству и не помышляли о том, что я приеду так
скоро. Мне хотелось сделать им сюрприз, и  потому  я  намеренно  ввел  их  в
заблуждение. Однако я был достаточно непоследователен  и  почувствовал  себя
несколько обескураженным, когда меня никто не встретил и мне пришлось  ехать
одному, в полном молчании, по улицам, утонувшим в тумане.
     Впрочем, знакомые лавки с приветливо светившимися витринами  подбодрили
меня, и, когда я вышел из кареты у входа в кофейню  в  Грейс-Инне,  я  обрел
хорошее расположение духа. В первый  момент  кофейня  напомнила  мне  о  тех
временах, когда я проживал у  Голдн-Кросс,  и  обо  всем,  что  с  той  поры
произошло. Но это было вполне естественно.
     - Не знаете ли вы, где живет в Инне мистер Трэдлс? - спросил  я  лакея,
греясь у камина в зале кофейни.
     - Холборн-Корт, сэр. Номер два.
     - Скажите, приобретает ли мистер Трэдлс известность среди адвокатов?  -
осведомился я.
     - Вполне возможно, сэр. Но об этом мне ничего не  известно,  -  ответил
лакей.
     Лакей - он был средних лет и  худощав  -  прибегнул  к  помощи  другого
слуги, занимавшего пост более высокий; это был  человек  тучный,  с  двойным
подбородком, пожилой, внушительный на вид; на нем были черные штаны и чулки.
Он вышел из-за загородки в конце зала, напоминавшей  загородку,  за  которой
находится скамья церковного старосты; там он восседал перед денежным ящиком,
адресной книгой, списком адвокатов и другими книгами и бумагами.
     - Справляются о мистере Трэдлсе, Холборн-Корт, второй номер, -  сообщил
ему худощавый лакей.
     Внушительный на  вид  слуга  знаком  велел  ему  удалиться  и  медленно
повернулся ко мне.
     - Я спрашивал, приобретает  ли  мистер  Трэдлс  из  номера  второго  на
Холборн-Корт известность среди адвокатов? - снова спросил я.
     - Никогда о нем не слышал, - густым басом ответил старший слуга.
     Мне стало обидно за Трэдлса.
     - Он человек молодой? Давно в Инне?  -  спросил  величественный  слуга,
строго на меня глядя.
     - Около трех лет.
     Слуга, живший за своей загородкой  церковного  старосты,  пожалуй,  лет
сорок, не удостоил вниманием столь незначительную особу. И спросил, что  мне
желательно на обед.
     Тут я почувствовал, что снова  нахожусь  в  Англии,  и  был  несказанно
обижен за Трэдлса. По-видимому, ему не везет.  Я  смиренно  заказал  рыбу  и
бифштекс и, стоя перед камином, размышлял о неизвестности Трэдлса.
     Старший слуга то появлялся, то исчезал, и, наблюдая за ним, я пришел  к
выводу, что почва в саду, где  возрос  этот  цветок,  весьма  неблагодарная.
Здесь  все  имело  большую  давность,  все   казалось   издавна   застывшим,
торжественным, церемонным. Я окинул взглядом зал: пол посыпан был песком так
же, как в те времена, когда старший слуга  был  ребенком,  если  он  был  им
когда-нибудь, что крайне маловероятно; в  отполированных  столах  старинного
красного дерева я видел свое отражение; на начищенных лампах не заметно было
ни единого пятнышка; удобные зеленые портьеры на  блестящих  медных  прутьях
занавешивали вход в каждое из отделений общего зала; в обоих каминах  весело
пылал уголь; ряды внушительных графинов, выстроенных в  образцовом  порядке,
свидетельствовали о том, что в погребе вы найдете  бочки  дорогого,  старого
портвейна. Англию, как и  юриспруденцию,  мелькнула  у  меня  мысль,  весьма
трудно взять приступом... Я поднялся наверх в свой номер, чтобы переодеться,
так как мое платье промокло. Внушительные размеры  обшитой  панелью  комнаты
(помнится, она находилась над аркой, ведущей в Инн), необъятная кровать  под
пологом, непоколебимо важный комод - все, казалось, восставало против успеха
Трэдлса или другого, такого же юного смельчака. Снова  я  спустился  вниз  и
уселся за обед. Сервировка стола и строгая тишина в зале -  летние  каникулы
еще не кончились, и посетителей не было - красноречиво  свидетельствовали  о
дерзости Трэдлса, предрекая ему, что на пристойное  существование  он  может
надеяться лет через двадцать, не раньше.
     С той поры как я уехал, я не видел ничего подобного, и надежды на успех
моего  друга  совершенно  рассеялись.  Старший  слуга  не  обращал  на  меня
внимания. Больше он ко мне не подходил. Он занялся  пожилым  джентльменом  в
длинных гетрах, перед которым  красовался  графин  с  пинтой  замечательного
портвейна, который появился, казалось, сам собой из погреба, так  как  никто
его не заказывал.
     Второй лакей шепотом сообщил мне, что этот пожилой джентльмен - ушедший
от дел нотариус, очень богат, проживает на Грейс-Инн-сквере и, должно  быть,
оставит все свое состояние дочке своей прачки; ходят слухи,  что  у  него  в
шкафу хранится серебряный столовый  сервиз,  весь  потускневший  от  долгого
неупотребления, хотя смертные видели у него в квартире только одну  ложку  и
вилку. Тут я окончательно понял, что Трэдлс погиб и  нет  для  него  никакой
надежды.
     Однако мне хотелось как можно скорей  увидеть  милого,  старого  друга.
Пообедав с такой быстротой, которая отнюдь не могла возвысить меня в  глазах
старшего слуги, я поспешил уйти черным ходом. Дом номер два на  Холборн-Корт
я нашел скоро; доска с именами жильцов, висевшая  на  двери,  извещала,  что
мистер Трэдлс  занимает  квартиру  на  верхнем  этаже.  Я  поднялся  наверх;
древняя,  шаткая  лестница  была  тускло  освещена  -  на  площадках  висели
маленькие масляные  лампы,  и  фитилек  виднелся  в  шарообразной  крошечной
темнице зеленого стекла.
     Поднимаясь по лестнице, я  услышал  смех  -  это  отнюдь  не  был  смех
адвоката или поверенного, это не был смех  адвокатского  клерка  или  клерка
поверенного - о нет! - это смеялись две  или  три  девушки.  Я  остановился,
чтобы прислушаться, и тут моя нога попала в выбоину, которую  достопочтенное
общество  Грейс-Инн  не  удосужилось  прикрыть  доской.  Падая,  я  произвел
некоторый шум, а когда высвободил свою ногу, все стихло.
     Теперь я  подвигался  уже  более  осмотрительно.  Сердце  мое  усиленно
билось, когда я остановился перед дверью  с  надписью:  "Мистер  Трэдлс".  Я
постучал. За дверью послышался, шум, но и только. Я постучал снова.
     Появился смышленый на вид подросток, не то клерк, не  то  мальчишка  на
побегушках. Он  запыхался,  но  посмотрел  на  меня  с  вызовом,  как  будто
требовал, чтобы я это доказал.
     - У себя мистер Трэдлс? - спросил я.
     - Да, сэр, но он занят.
     - Мне нужно его видеть.
     Подросток окинул меня взглядом и решил впустить.  Распахнув  дверь,  он
пропустил меня сначала в крошечную переднюю, а затем в  маленькую  гостиную.
Тут я увидел старого моего друга - он  тоже  запыхался  и,  склонившись  над
бумагами, сидел за столом.
     - Боже ты мой! - вскричал Трэдлс. - Да это Копперфилд!
     И он бросился в мои объятия. Я крепко прижал его к своей груди.
     - Ну, как дела, дорогой Трэдлс? Все в порядке?
     - В порядке, дорогой, милый Копперфилд! У меня все хорошо!
     И мы оба всплакнули от радости.
     - Ох, старина! Дорогой Копперфилд! Как мы давно не виделись!  И  как  я
рад вас видеть! - Тут Трэдлс взъерошил волосы, что было  совсем  излишне.  -
Как вы загорели! Как я рад! Честное слово, дорогой Копперфилд, я никогда так
не радовался, никогда!
     Мне тоже не хватало слов выразить мои  чувства.  Сначала  я  был  не  в
состоянии выговорить ни звука.
     - Каким  вы  стали  известным,  старина!  -  продолжал  Трэдлс.  -  Мой
знаменитый Копперфилд! Боже мой! Но откуда вы приехали? Когда  вы  приехали?
Что вы все это время делали?
     Не дожидаясь ответа на свои вопросы,  Трэдлс  втолкнул  меня  в  кресло
перед камином, одной рукой он яростно ворошил угли, а другой тянул  меня  за
галстук, ибо совсем потерял голову и думал,  что  это  пальто.  Не  выпуская
кочерги из рук, он снова сжал меня в объятиях, а я тоже обнял его, и мы  оба
смеялись, и оба вытирали глаза, и затем оба уселись перед камином  и  пожали
друг другу руки.
     - Подумать только, старина, что вы  должны  были  так  скоро  вернуться
домой! И не попали на церемонию! - воскликнул Трэдлс.
     - На какую церемонию, дорогой Трэдлс?
     - Как?! - вскричал  Трэдлс,  широко  раскрывая  глаза,  как  в  прежние
времена. - Вы не получили моего последнего письма?
     - Письма, в котором сообщалось бы о какой-то церемонии, я не получал.
     - Да что вы, дорогой Копперфилд?! - Тут Трэдлс запустил пальцы  в  свою
шевелюру, чтобы пригладить ее, а потом опустил руки на колени. - Я женился!
     - Женился?! - радостно воскликнул я.
     - Клянусь богом! Обвенчан  его  преподобием  Хоресом...  с  Софи...  из
Девоншира. Да она вот тут, у окна, за гардиной! Посмотрите!
     В этот самый момент, к моему изумлению, вышла из своего убежища, смеясь
и краснея, самая чудесная девушка на  свете.  Мне  кажется,  никому  еще  не
приходилось видеть такую веселую, обаятельную, милую  и  счастливую  молодую
жену, о чем я тут же,  не  сходя  с  места,  и  заявил.  На  правах  старого
знакомого я поцеловал ее и от всего сердца пожелал им счастья.
     - О господи! Какой это замечательный брак!  Как  вы  страшно  загорели,
Копперфилд! Боже мой, как я счастлив! - воскликнул Трэдлс.
     - И я тоже! - вставил я.
     - И также я! - смеясь и краснея, сказала Софи.
     - Мы все ужасно счастливы! - заключил  Трэдлс.  -  Даже  девушки  и  те
счастливы. Боже мой, я и забыл про них!
     - Забыл? - переспросил я.
     - Ну, да! За6ыл про них. Про сестер Софи. Они  у  нас  живут.  Приехали
поглядеть Лондон. Дело в том... Это вы упали на лестнице, Копперфилд?
     - Я! - признался я, смеясь.
     - Так вот... Когда вы упали на лестнице, я дурачился с девушками...  Мы
играли в... прятки. Но это не полагается делать в Вестминстер-Холле *,  надо
соблюдать приличия перед клиентом, и они, знаете  ли,  поскорей  убрались...
Теперь они... я уверен, они нас подслушивают, - заключил Трэдлс,  поглядывая
на дверь в соседнюю комнату.
     - Очень сожалею, что оказался виновником  такого  переполоха,  -  снова
засмеялся я.
     - Если бы вы видели, как они унеслись  и  как  прибежали  назад,  чтобы
собрать выпавшие из волос гребни, когда вы  постучали,  и  как  потом  опять
умчались галопом, - честное слово, вы бы этого не сказали! - заявил  Трэдлс,
и в тоне его было восхищение. - Любовь моя! Ты их позовешь?
     Софи исчезла, и мы слышали, как в соседней комнате ее встретили взрывом
хохота.
     - Настоящая музыка, не правда ли, дорогой Копперфилд? - спросил Трэдлс.
- Как приятно ее слушать! Очень, знаете ли, оживляет эти старинные  комнаты.
Для злополучного  холостяка,  который  всю  жизнь  прожил  один,  это  прямо
наслаждение. Прямо наслаждение! Бедняжки! Они так много потеряли с уходом от
них Софи - о, какое это бесценное существо! - что я  вне  себя  от  радости,
когда вижу их в таком расположении духа. Общество  молодых  девушек,  знаете
ли, Копперфилд, - замечательная вещь.  Оно  не  совсем  согласуется  с  моей
профессией, но все же это замечательная вещь.
     На этих словах он слегка запнулся, и я понял, что он, по своей доброте,
боится причинить мне боль; я поспешил с ним согласиться, и  моя  искренность
привела его в восхищение.
     - Но,  знаете  ли,  дорогой  Копперфилд,  если  говорить  правду,  наше
домашнее устройство отнюдь не соответствует моей профессии, - сказал Трэдлс.
- Начать с того, что Софи проживает здесь.  У  нас  нет  другого  жилья.  Мы
пустились в шлюпке в открытое море и готовы претерпеть любые лишения. Вы  не
можете себе представить, какая чудесная хозяйка  Софи!  Как  она  разместила
всех девушек! Я даже сам не понимаю.
     - А сколько их живет с вами? - спросил я.
     - Старшая - та самая красавица, - доверительно, шепотом сообщил Трэдлс.
- Ее зовут Кэрелайн. А также Сара - вы помните, я вам как-то говорил, что  у
нее не совсем благополучно с позвоночником? Но теперь ей несравненно  лучше.
И две младших, которых Софи обучает. И еще Луиза.
     - Да что вы! - воскликнул я.
     - Да, да... - подтвердил Трэдлс. - У нас, знаете ли, квартира  из  трех
комнат, но  Софи  так  чудесно  все  устроила,  что  сестры  спят  со  всеми
удобствами. Трое в этой комнате. А двое - в той.
     Я окинул глазами комнату, чтобы установить, где же помещаются миссис  и
мистер Трэдлс. Трэдлс меня понял.
     - Я уже говорил, что мы готовы перенести любые лишения, и,  знаете  ли,
всю эту неделю мы стелили постель вот здесь, на полу.  Но  на  чердаке  есть
маленькая комнатка - ах, какая чудесная! Вот вы увидите!  Софи  сделала  мне
сюрприз и сама ее оклеила, и теперь это наша комната.  Там  прекрасно  можно
жить, правда немного на цыганский манер, но зато какой оттуда вид!
     - Значит, вы в конце концов женились, милый Трэдлс, - сказал я. - Как я
за вас рад!
     - Благодарю, дорогой Копперфилд. От всей души!  -  Тут  мы  с  Трэдлсом
снова пожали друг другу руки. - Да, я так счастлив, как только возможно. Вот
ваш старый знакомец, - Трэдлс  с  торжеством  кивнул  в  сторону  цветочного
горшка, стоявшего на подставке. - А вот столик с мраморной доской. Остальная
мебель у нас, как вы видите,  простая  и  удобная.  Что  касается  столового
серебра, то пока у нас есть чайная ложечка.
     - Ну, за этим дело не станет! - весело сказал я.
     -  Вот  именно!  -  подтвердил  Трэдлс.  -  За  этим  дело  не  станет.
Разумеется, у нас  есть  чайные  ложечки,  потому  что  надо  же  чем-нибудь
размешивать чай... Но они из британского металла.
     - Серебро только ярче заблестит, когда оно появится, - сказал я.
     - Мы то же самое говорим! - воскликнул Трэдлс. - Знаете ли, дорогой мой
Копперфилд, - тут Трэдлс снова понизил голос, - когда я выступил по иску  об
изъятии собственности в деле Джайпс versus  Вигзелла  -  а  это  выступление
сослужило мне большую службу, - я отправился в  Девоншир  и  имел  серьезный
разговор с его преподобием Хоресом. Я напирал на тот факт, что мы с  Софи...
ох! уверяю вас, Копперфилд, это самая чудесная девушка на свете...
     - Нисколько не сомневаюсь! - подтвердил я.
     - О да! - отозвался Трэдлс. - Но, мне кажется, я отвлекся в  сторону...
Я упомянул о его преподобии Хоресе?
     - Вы сказали, что напирали на тот факт...
     - Правильно! Напирал на тот факт, что мы с Софи  помолвлены  уже  очень
давно и что Софи, с  разрешения  родителей,  готова  выйти  замуж...  -  тут
открытое лицо Трэдлса озарилось знакомой чистосердечной улыбкой, - за  меня,
каков я  есть...  короче  говоря...  с  ложечками  из  британского  металла.
Превосходно!  3атем  я  попросил  его  преподобие  Хореса,   -   какой   это
замечательный пастырь, дорогой Копперфилд, ему  бы  быть  епископом  или  по
крайней мере не жить в такой нужде! - попросил согласиться на наш брак, если
я заработаю за год двести пятьдесят фунтов и смогу рассчитывать на такую  же
сумму в следующем году, а может быть, и на большую, а  также  если  я  смогу
скромно обмеблировать квартирку вроде вот этой... Я взял  на  себя  смелость
сказать, что мы терпеливо ждали много лет и что такие  любящие  родители  не
должны препятствовать ей устроить свою жизнь только потому, что  она  крайне
им нужна дома. Вы меня понимаете?
     - Конечно, не должны! - сказал я.
     - Очень рад, что вы так думаете, Копп