нам можно помочь,  -
я умоляю его говорить!
     Наступило глубокое молчание. После короткого мучительного  колебания  я
его нарушил.
     - Миссис Стронг! - сказал я. - Мне кое-что известно, но  доктор  Стронг
настойчиво  просил  меня  держать  это  в  строжайшей   тайне.   Вплоть   до
сегодняшнего вечера я это скрывал, но, мне  кажется,  настало  время,  когда
скрывать дальше - значит совершать ошибку  из-за  ложной  деликатности:  ваш
призыв позволяет мне нарушить его приказ.
     На мгновение она повернула ко мне лицо, и я понял, что прав. Я  не  мог
бы сопротивляться  этому  умоляющему  взгляду,  даже  если  бы  уверенность,
которую я в нем почерпнул, была менее тверда.
     - Наш мир и покой, быть может, в ваших руках, - сказала она. - Я  верю,
что вы ничего не утаите. Что бы вы или кто бы  то  ни  было  другой  мне  ни
сказали, я заранее знаю: ничто не может бросить тень на  благородство  моего
мужа. Если вам кажется, что ваши  слова  заденут  меня,  пусть  это  вас  не
смущает. Я сама дам ответ ему, а также господу!
     После такой страстной мольбы  я,  не  спрашивая  разрешения  доктора  и
только немного смягчив грубость Урин Хипа, откровенно  рассказал  обо  всем,
что произошло в той же  самой  комнате  в  тот  памятный  вечер.  Невозможно
описать,  как  таращила  глаза  миссис  Марклхем  и  как  пронзительно   она
вскрикивала, прерывая мой рассказ.
     Когда я умолк, Аини оставалась безмолвной, голова ее  по-прежнему  была
склонена. Потом она взяла руку доктора (он сидел в той же позе, в  какой  мы
его застали), прижала к своей груди и поцеловала. Мистер Дик осторожно помог
ей встать, и, опираясь на него и не сводя глаз с мужа, она заговорила:
     - Я открою все, что было у меня на сердце с  того  дня,  как  мы  стали
мужем и женой, - сказала она тихо, покорно и трогательно.  -  Теперь,  после
того как я все узнала, я не могла бы жить, если бы что-нибудь утаила.
     - Но я никогда не сомневался в вас, Анни, дитя мое,  -  ласково  сказал
доктор. - Это лишнее, уверяю вас, это совсем лишнее, дорогая моя.
     - Нет, это очень важно, чтобы я  открыла  всю  свою  душу  перед  таким
благородным и великодушным человеком, которого, год за годом и день за днем,
я любила и почитала все больше и больше, о чем знает господь! - сказала  она
тем же топом.
     - Ох! - прервала миссис Марклхем. -  Если  у  меня  еще  есть  какое-то
благоразумие...
     (- Но у тебя его нет, интриганка! - с негодованием прошептала бабушка.)
     - ...я должна сказать, что совсем не нужно касаться подробностей.
     - Только мой муж может об этом судить, мама, - сказала Анни, не отрывая
взгляда от его лица. - И он выслушает меня. Если  то,  что  я  скажу,  мама,
будет вам неприятно, - простите! Я сама нередко и подолгу мучилась.
     - Ох, боже мой! - охнула миссис Марклхем.
     - Когда я была совсем маленькой, еще в детстве, -  продолжала  Анни,  -
все мои знания, даже самые начальные, я получила  от  терпеливого  и  всегда
дорогого для меня друга и учителя - друга моего покойного отца. О чем  бы  я
ни вспоминала, я всегда вспоминаю и о нем. Это он впервые  обогатил  мой  ум
сокровищами знаний и на всем лежит печать его души. Если бы я получила их из
других рук, никогда они не были бы для меня так полезны.
     - Она ни во что не ставит свою мать! - воскликнула миссис Марклхем.
     - Это не так, мама, но я - воздаю ему должное. Я обязана  это  сделать.
По мере того как я подрастала, он занимал в моей жизни все то  же  место.  Я
гордилась его вниманием, я глубоко и  искренне  была  привязана  к  нему.  Я
смотрела на него... трудно описать... я смотрела на него как на отца, как на
руководителя, как на человека, чья похвала дороже любых похвал,  я  смотрела
на него как на человека, которому можно верить даже в том случае, если бы  я
изверилась во всем на свете. Вы знаете, мама, как я была молода и  неопытна,
когда неожиданно вы мне сказали, что он ищет моей руки...
     -  Раз  пятьдесят,  по  меньшей  мере,  я  об  этом  рассказывала  всем
присутствующим! - перебила миссис Марклхем.
     ( - Ну, так хоть теперь, ради  бога,  придержи  язык  и  помалкивай!  -
пробормотала бабушка.)
     - Для меня это была такая перемена и такая утрата, что сперва  я  очень
волновалась и чувствовала себя несчастной, - продолжала Анни тем же тоном  и
так же  глядя  на  доктора.  -  Я  была  совсем  девочкой  и,  мне  кажется,
опечалилась, когда произошла такая великая перемена в человеке, на  которого
я смотрела снизу вверх. Но теперь он уже не мог оставаться тем, кем был  для
меня раньше, я была горда, что он счел меня достойной его, и мы поженились.
     - В церкви святого Элфеджа, в Кентербери, - вставила миссис Марклхем.
     ( - Будь она неладна, эта женщина! - прошептала  бабушка.  -  Никак  не
хочет угомониться!)
     - Я никогда не думала о том, что муж принесет мае  какие-нибудь  земные
блага, - слегка покраснев, продолжала Анни. - В  моем  юном  сердце,  полном
благоговения, не было места для таких низменных чувств. Простите меня, мама,
но вы первая внушили мне мысль,  что  есть  на  свете  люди,  которые  могут
оскорбить меня и его такими жестокими подозрениями.
     - Я?! - вскричала миссис Марклхем.
     ( - Еще бы! Конечно, ты! И ты от этого не отмахнешься своим веером, мой
воинственный друг, - заметила бабушка.)
     - Это было первое горе в моей новой жизни, - сказала Анни.  -  Все  мои
беды связаны были с этим первым горем. А бед было так много, что мне  их  не
сосчитать. Но нет, мой великодушный супруг, причина совсем не та,  какую  вы
предполагаете!  Потому  что  все  мои  помыслы,  воспоминания,   надежды   -
решительно все связано с вами!
     Она  подняла  глаза  и  стиснула  руки  -  прекрасное,   одухотворенное
воплощение верности. И с этого момента доктор не отрывал от нее пристального
взгляда, как и она от него.
     - Маму нельзя упрекнуть в том, что она выпрашивала у вас что-нибудь для
себя, ее намерения были всегда безупречны, я в этом уверена!  Но  я  видела,
как много назойливых требований вам предъявляют от моего имени, видела,  как
злоупотребляют вашей добротой, пользуясь моим именем, как вы  великодушны  и
как недоволен мистер Уикфилд, стоящий на страже  ваших  интересов.  Тогда  я
впервые поняла, что люди гнусно подозревают, будто мою  нежность  купили,  и
кому же ее продали?! И этот незаслуженный позор я заставила  вас  делить  со
мной. Я не могу вам рассказать - а мама даже представить себе  не  может,  -
чего мне стоило выносить этот ужас, эти мучения и при этом  твердо  знать  в
душе, что день моей свадьбы только  увенчал  любовь  и  уважение  всей  моей
жизни!
     - Вот она благодарность за жертвы, которые приносишь своему  семейству!
- всхлипнув, воскликнула миссис Марклхем. - Уж лучше бы  ноги  моей  никогда
здесь не было.
     ( - Да, лучше бы ее  здесь  не  было,  а  ты  отправилась  восвояси!  -
вставила бабушка.)
     - Как раз в то время мама хлопотала о моем кузене Мелдоне. Мне он очень
нравился, - продолжала она тихо, но без колебаний. - Когда-то в  детстве  мы
были даже влюблены друг в друга. Если бы все не пошло  по-иному,  пожалуй  я
могла убедить себя в том, будто в самом деле его люблю,  я  могла  выйти  за
него замуж на свою беду. При несходстве характеров и взглядов брак не  может
быть счастливым.
     Продолжая внимательно слушать,  я  задумался  над  этими  словами  так,
словно они имели для меня особое значение или как-то особо меня касались, но
как, мне было неясно. "При несходстве характеров и взглядов  брак  не  может
быть счастливым". "При несходстве характеров и взглядов..."
     - Между нами нет ничего общего, - продолжала Анни. -  Я  давно  в  этом
убедилась. Если бы мне не за что было больше благодарить моего мужа, - а как
я должна быть ему благодарна за все! - то я была бы ему благодарна  хотя  бы
за то, что он уберег меня от первых обманчивых порывов неопытного сердца.
     Она  неподвижно  стояла  перед   доктором   и   говорила   с   глубокой
серьезностью, приводившей меня в  волнение.  Но  голос  ее  был  по-прежнему
спокоен.
     - Когда он добивался у вас милостей, которыми ради меня  вы  так  щедро
его осыпали - ради меня, и когда я, вопреки своей  воле,  представала  перед
вами такой корыстной, я тяжко страдала... Мне казалось, что для него было бы
лучше пробивать себе дорогу самому. Мне казалось, будь я  на  его  месте,  я
попыталась бы это сделать ценой любых лишений. Но я  еще  не  думала  о  нем
дурно вплоть до того вечера,  когда  он  уезжал  в  Индию.  В  тот  вечер  я
убедилась, что у него коварное, неблагодарное сердце. И  тогда-то  я  поняла
двойной смысл испытующего взгляда, которым следил за  мной  мистер  Уикфилд.
Тогда впервые я увидела воочию, как это страшное  подозрение  тяготеет  надо
мной.
     - Подозрение, Анни! Нет, нет и нет! - сказал доктор.
     - Я знаю, у вас его не было, мой дорогой муж, - отозвалась она. - И вот
в тот самый вечер я пришла к нам, чтобы сложить к вашим ногам бремя стыда  и
печали, я пришла к вам, чтобы сказать, что под вашей кровлей некий  человек,
мой  родственник,  которому  ради  меня  вы  оказали  столько   благодеяний,
осмелился сказать мне слова, какие  не  следовало  произносить  даже  в  том
случае, если бы я, по его мнению, была слабым и  корыстным  существом...  Но
мой разум восстал против того, чтобы я передавала  вам  эти  позорящие  меня
слова. Они замерли у меня на устах и до сего дня не срывались с них...
     Застонав, миссис Марклхем откинулась на спинку кресла и  спряталась  за
своим веером, решив, по-видимому, больше никогда не показываться.
     - С того вечера я говорила с ним только в вашем присутствии, и то  лишь
в тех случаях, когда это было необходимо, чтобы избежать объяснения с  вами.
Прошли года, с тех пор как он от меня узнал, какое место он здесь  занимает.
Ваша тайная забота об его успехах, о которой вы потом мне  сообщили,  думая,
что этим доставляете мне удовольствие, поверьте,  еще  больше  отягчала  мне
бремя моей тайны...
     Хотя доктор всячески пытался ее удержать, она мягко  опустилась  к  его
ногам и, смотря на него полными слез глазами, продолжала:
     - Нет, пока не отвечайте! Позвольте мне  сказать  еще  несколько  слов!
Права я была или ошибалась, но, если бы все повторилось снова, мне  кажется,
я поступила бы точно так же...  Вы  никогда  не  поймете,  что  значит  быть
преданной вам и знать, что люди помнят о прежних моих отношениях  к  кому-то
другому, знать, что любой человек может  оказаться  жестоким  и  заподозрить
меня  в  коварстве,  а  эти  подозрения  подкрепляются  благодаря   стечению
обстоятельств. Я была очень молода, и около меня не было никого, кто мог  бы
мне дать совет. С мамой у меня всегда были разногласия во всем, что касалось
вас. Если я замкнулась в себе и никто не знал об  оскорблении,  которое  мне
нанесли, то это потому, что слишком уважала вас и мне так хотелось, чтобы вы
уважали меня!
     - Анни, чистая моя душа! Дорогая моя девочка! - промолвил доктор.
     - Погодите, прошу вас! Я скоро кончу. Я не переставала  думать  о  том,
что есть много женщин, на которых вы могли бы жениться... Они не были бы вам
в тягость, не принесли бы вам столько забот и огорчений и  создали  семейный
очаг, более достойный вас. Я все время со страхом думала, что, пожалуй, было
бы лучше, если бы я осталась вашей ученицей,  вашей  дочерью.  Я  все  время
боялась, что не гожусь для вас, такого мудрого и такого ученого... И если  я
затаила это в душе (а так оно и было!), хотя должна была все рассказать вам,
то только поточу, что слишком уважала вас и надеялась,  что  наступит  день,
когда и вы станете меня уважать.
     - Этот день наступил давно уже, Анни, и  на  смену  ему  придет  только
долгая ночь, моя дорогая.
     - Еще одно слово! Я решила, твердо  решила  нести  одна  свое  бремя  и
никому не говорить о недостойности того, к кому вы были так добры. А  теперь
последнее, мой самый дорогой, самый лучший друг! Сегодня  вечером  я  поняла
причину происшедшей в вас недавно перемены,  которая  принесла  мне  столько
боли и так мучила меня... Иногда я приписывала ее  прежним  моим  опасениям,
иногда в своих предположениях была близка к истине. И  вот  сегодня  вечером
случайно я узнала, как глубоко и как благородно вы верите  в  меня,  хотя  и
ошибаетесь на мой счет. Я не надеюсь, что смогу когда-нибудь отплатить своею
любовью и почитанием за ваше бесценное доверие ко мне, я могу только,  после
того как это узнала, поднять глаза и взглянуть  в  дорогое  мне  лицо,  лицо
того, кого я почитаю, как отца, люблю, как мужа, и  в  детстве  боготворила,
как друга... И я могу только торжественно заявить,  что  даже  в  мимолетных
своих мыслях никогда не была перед вами виновна, и любовь моя к  вам  и  моя
верность всегда были неизменны!
     Она обвила руками шею доктора, а он склонил голову к ней, и  его  седые
волосы перемешались с ее темно-русыми кудрями.
     - О мой супруг, прижмите меня  к  своей  груди!  Не  отталкивайте  меня
никогда! Не думайте и не говорите о том, что мы не подходим  друг  к  другу,
ведь это не так,  хотя  у  меня  и  много  недостатков.  С  каждым  годом  я
убеждалась в этом все больше, по мере того как все больше  вас  уважала.  О!
Прижмите меня к своей груди, мой супруг! Потому что моя любовь  крепка,  как
скала, она будет длиться вечно!
     В наступившей тишине бабушка торжественно,  неторопливо  направилась  к
мистеру Дику, обняла его и звонко поцеловала. И это было  как  раз  вовремя,
если принять во внимание его намерение, ибо в этот  самый  момент,  по  моим
наблюдениям, он собирался от восторга стать на одну ногу.
     - Вы - замечательный человек, Дик! - заявила бабушка самым  решительным
тоном. - Можете не возражать, я лучше знаю!
     Тут она потянула его за рукав, а мне дала знак, и мы втроем  потихоньку
вышли из комнаты.
     - Во всяком случае, это удар для нашего воинственного друга, -  сказала
бабушка по дороге домой. - Теперь я буду лучше спать, даже  если  бы  больше
нечему было радоваться.
     - Боюсь, что она потрясена, - сказал с жалостью Дик.
     - Что такое?  Да  вы  когда-нибудь  видели  потрясенного  крокодила?  -
спросила бабушка.
     - Кажется, я вообще никогда не видал крокодила, - кротко ответил мистер
Дик.
     - Не будь  этого  старого  крокодила,  ничего  бы  и  не  случилось,  -
внушительно сказала бабушка. - Было бы  хорошо,  если  бы  кое-какие  матери
оставляли в покое дочерей, когда те выходят замуж, и не надоедали  им  своей
любовью. Они, должно быть, думают, что имеют право на  награду,  породив  на
свет несчастную молодую женщину (господи помилуй,  как  будто  она  об  этом
просила), а лучшая для них награда - если они могут  докучать  ей,  пока  не
загонят ее в гроб! О чем ты думаешь, Трот?
     Я размышлял обо всем, что пришлось мне  услышать.  В  памяти  всплывали
некоторые фразы: "При несходстве характеров и взглядов брак  не  может  быть
счастливым", "Первые  обманчивые  порывы  неопытного  сердца",  "Моя  любовь
крепка, как скала..." Но мы были уже дома. Под ногой шуршали сухие листья, и
дул осенний ветер.

ГЛАВА XLVI 

     Весть

     Если моя память, ненадежная когда речь идет о датах, мне не изменяет, я
был женат уже около  года;  как-то  раз  вечером,  возвращаясь  домой  после
одинокой прогулки и  обдумывая  книгу,  которую  я  тогда  писал,  -  а  мое
неизменное прилежание сопровождалось возрастающим успехом, и  я  в  ту  пору
писал мой первый роман, - я поравнялся с домом миссис Стирфорт. Часто,  живя
по соседству, я проходил мимо него и раньше, хотя обыкновенно выбирал другую
дорогу. Но случалось, что выйти на другую дорогу было не просто, и, в общем,
я довольно часто проходил мимо этого дома.
     Обычно я ускорял шаг и бросал на дом только  мимолетный  взгляд  -  дом
неизменно казался угрюмым и  печальным.  Парадные  комнаты  не  выходили  на
дорогу, и узкие, старомодные, с тяжелыми  рамами,  окна,  которые  и  прежде
глядели неприветливо, были наглухо закрыты, задернуты шторами, и вид  у  них
был очень мрачный. Через мощеный  дворик  крытая  галерея  вела  ко  входной
двери, которой никогда не  пользовались,  а  над  входом  виднелось  круглое
лестничное оконце, совсем не связанное с фасадом; единственное среди прочих,
оно не было занавешено, но также имело какой-то  печальный  вид.  Не  помню,
видел ли я когда-нибудь свет в доме. Будь я случайным прохожим,  вероятно  я
предположил бы, что одинокий владелец  лежит  там  мертвый.  А  если  бы,  к
счастью, я ничего не знал об этом месте и видел,  что  никакие  перемены  но
могут его коснуться, я, верно, охотно дал бы волю своем) воображению и начал
строить разные хитроумные догадки.
     Я старался думать о нем как можно меньше. Но, когда я  видел  его,  мое
внимание не могло пройти мимо, как проходил я сам, и целая  вереница  мыслей
возникала в моем сознании. В  этот  вечер  они  были  ярче,  чем  обычно,  и
смешивались с воспоминаниями детства  и  отроческими  фантазиями,  с  тенями
смутных и неосознанных разочарований, с какими-то картинами или  мечтаниями,
случайными и  чуждыми  течению  моих  дум.  Я  шел,  погруженный  в  мрачные
размышления, как вдруг около меня послышался голос,  который  заставил  меня
вздрогнуть.
     Это был женский голос. Я сразу узнал маленькою служанку миссис Стирфорт
- ту самую, которая когда-то носила голубые ленты  на  чепчике.  Теперь  она
сняла их, должно быть для того, чтобы вид  ее  больше  подходил  к  дому,  в
котором произошли такие перемены, и носила только  один  или  два  печальных
батика мрачного, коричневого цвета.
     - Не будете ли вы добры, сэр, зайти и поговорить с мисс Дартл?
     - Это мисс Дартл послала вас за мной? - спросил я.
     - Не сейчас, сэр, но это ничего не значит. Мисс Дартл  видела  дня  два
назад, как вы проходили мимо, и приказала мне сидеть на лестнице с  работой,
а если я вас увижу, попросить, чтобы вы зашли и поговорили с ней.
     Я повернул назад и, пока мы шли с девушкой, спросил  ее,  как  поживает
миссис Стирфорт.  Она  чувствует  себя  плохо,  сказала  служанка,  и  редко
покидает свою комнату.
     Меня провели в сад к мисс Дартл, и там я направился к ней уже один. Она
сидела на скамье у края террасы, откуда виден был огромный город. Вечер  был
хмурый, небо свинцовое, и, взглянув в сумрачную даль, где  только  несколько
самых высоких зданий вырисовывались в тусклом  свете,  я  подумал,  что  эта
картина является подходящим фоном для воспоминаний этой бешеной женщины.
     Она увидела меня и на миг привстала, чтобы со  мной  поздороваться.  Со
дня нашей  последней  встречи  она  еще  больше  похудела  и  побледнела,  а
сверкающие ее глаза еще больше горели и шрам выделялся еще резче.
     Мы холодно поздоровались. Последняя наша встреча окончилась  ссорой,  и
свое презрение ко мне она не давала себе труда скрывать.
     - Мне сказали, мисс Дартл, что вы хотите поговорить со мной, - начал я,
стоя около нее и положив руку на  спинку  скамейки;  она  жестом  предложила
сесть, но я отказался.
     - Да, - ответила она. - Скажите, эту девушку нашли? - Нет.
     - А ведь она удрала!
     Ее тонкие губы подергивались, словно  ей  не  терпелось  осыпать  Эмили
упреками.
     - Удрала? - повторил я.
     - Да. От него! - усмехнулась она. - Если ее до сих пор  не  нашли,  то,
пожалуй, уж и вовсе не найдут. Возможно, она умерла.
     Никогда, ни на одном лице я  не  видел  выражения  такой  жестокости  и
такого торжества.
     - Может быть, смерть - это самое лучшее, что может пожелать ей женщина,
- сказал я. - Я рад, мисс Дартл, что время так смягчило ваше сердце.
     Она не удостоила меня ответа, но, снова надменно усмехнувшись, сказала:
     - Друзья этой превосходной и глубоко  оскорбленной  юной  леди  -  ваши
друзья. Вы поборник и защитник их прав. Вы хотите знать, что о ней известно?
     -