л  меня  к
своему сердцу!
     В припадке умоисступления, -  а  это  был  настоящий  припадок,  -  она
говорила с вызывающей гордостью, но  на  миг  воспоминания  раздули  тлеющую
искру теплого чувства.
     - А потом я унизилась... Я должна была это предвидеть, если бы меня  не
ослепил его мальчишеский пыл... Я унизилась до того, что стала  забавой  для
него в часы досуга, его куклой, которую он мог взять или  отшвырнуть,  когда
ему вздумается. Когда я ему наскучила, он тоже наскучил мне.  Увлечение  его
прошло, но я не пыталась восстановить свою власть над ним, как  не  пыталась
бы выйти за него замуж, если бы его к этому  принуждали.  Мы  разошлись  без
объяснений. Может быть, вы это видели, но не очень огорчились. А с той  поры
я была для вас обоих только предметом домашней обстановки, у которого нет ни
глаз, ни ушей, ни чувств, ни воспоминаний. Стенайте! Стенайте о том, что  вы
сотворили из него! Но не о вашей любви. Я говорю вам: было  время,  когда  я
любила его так, как вы никогда не любили!
     Она с бешенством впилась взглядом в  застывшее  лицо  и  в  неподвижные
глаза. И стон, который послышался снова, нимало ее не тронул,  словно  перед
ней был не живой человек, а изваяние.
     - Мисс Дартл!  -  вмешался  я.  -  Разве  можно  быть  такой  жестокой!
Пожалейте несчастную мать...
     - А кто пожалел меня? - перебила она. - Она это посеяла. Пусть стонет -
пришла пора жатвы.
     - И если недостатки ее сына... - начал было я.
     - Недостатки? - вскричала она, разражаясь рыданиями. - Кто смеет хулить
его? Он в миллион раз достойней своих друзей, до которых снисходил!
     - Никто не любил его больше, чем я,  никто  не  сохранил  о  нем  таких
дорогих воспоминаний! - воскликнул я. - Но я хотел только  сказать:  если  у
вас нет сострадания к его матери и если его недостатки... а  вы  говорили  о
них со злобой...
     - Ложь! - вскричала она и начала рвать на себе волосы. - Я его любила!
     - ...если его недостатки вы не можете забыть  в  такой  час,  взгляните
хотя бы на эту женщину так, словно вы ее видите впервые, и помогите ей!
     Все это время лицо матери было недвижимо. Оно застыло,  замерло,  глаза
были широко раскрыты и устремлены в одну точку, время от времени  раздавался
стон, и голова беспомощно дергалась, но других признаков жизни не было.
     Вдруг мисс Дартл упала перед ней на колени и начала расстегивать на ней
платье.
     - Будьте вы прокляты! - крикнула она, взглянув на меня - в этом взгляде
были бешенство и мука. - В недобрый час вы когда-то пришли сюда!  Будьте  вы
прокляты! Уходите!
     Я вышел из комнаты, но тотчас же вернулся, чтобы позвонить слугам. Роза
Дартл, стоя на коленях, обняла окаменевшую женщину, она целовала и  окликала
ее, рыдала, наконец притянула  к  себе  и  прижала,  как  ребенка,  к  своей
груди... Всю свою нежность она  вкладывала  в  усилия  вызвать  к  жизни  ее
погасшие чувства. Теперь я не боялся оставить их  одних  и  снова  вышел  из
комнаты. Спустившись, я поднял на ноги весь дом.
     Вернулся я позже, в середине дня. Мы положили его в комнате матери. Мне
сказали, что она все в том же состоянии. Мисс Дартл не отходит  от  нее,  не
отходят и врачи, приняты все меры, но она лежит как статуя и только  изредка
стонет.
     Я обошел весь этот печальный дом и опустил шторы. Затем я опустил шторы
в той комнате, где он лежал. Я поднял тяжелую, как свинец, его руку и прижал
к своему сердцу, и весь мир был для меня смерть и тишина, и только стоны его
матери врывались в эту тишину.

ГЛАВА LVII 

     Эмигранты

     Но мне предстояло еще одно  дело,  прежде  чем  я  мог  отдаться  своим
чувствам, вызванным  этим  потрясением.  Необходимо  было  скрыть  все,  что
случилось, от уезжавших, они должны были уехать в  счастливом  неведении.  С
этим нельзя было мешкать.
     В тот же вечер я  отвел  мистера  Микобера  в  сторону  и  поручил  ему
позаботиться о том, чтобы мистер  Пегготи  ничего  не  узнал  о  катастрофе.
Мистер Микобер с большой готовностью согласился и обещал  перехватывать  все
газеты, в которых мистер Пегготи мог бы о ней прочесть.
     - Если эти сведения до него дойдут, то только преступив через это тело!
- хлопнул себя по груди мистер Микобер.
     Следует заметить, что у мистера  Микобера,  который  приноравливался  к
своему новому общественному положению, был теперь вид залихватского  пирата,
еще, правда, не вошедшего в столкновение с законом, но,  во  всяком  случае,
весьма деятельного и готового на все. Можно было принять его также  за  дитя
лесных дебрей, привыкшего жить  вне  границ  цивилизации  и  возвращающегося
назад в свои родные дебри.
     Среди прочих вещей он раздобыл  себе  клеенчатый  костюм  и  соломенную
просмоленную шляпу с очень низкой тульей. Под мышкой у него  теперь  торчала
подзорная труба, он то и дело поглядывал на небо, словно ожидая непогоды,  и
в своем грубом наряде куда больше походил на  моряка,  чем  мистер  Пегготи.
Приготовилось к бою, если можно так выразиться, и все его семейство.  Голову
миссис Микобер венчала плотно прилегающая, очень простая шляпка, старательно
подвязанная лентой под подбородком, а сама она туго замотана  была  в  шаль,
концы  которой  крепко  завязывались  на  пояснице,   и   напоминала   узел,
точь-в-точь как я, когда впервые предстал перед бабушкой.  Насколько  я  мог
видеть, так же замотана была, на случай бури, и  мисс  Микобер,  на  которой
тоже не было ничего лишнего. Юного мистера Микобера  почти  невозможно  было
разглядеть невооруженным  глазом  -  на  нем  была  гернсейская  блуза  *  и
матросский костюм из такой  жесткой  материи,  какой  я  никогда  раньше  не
видывал. Что же касается других детей, они были закупорены, как консервы,  в
непроницаемые футляры. У мистера Микобера и его старшего  сына  рукава  были
слегка засучены, по-видимому для того, чтобы, по первой команде, отец и  сын
могли прийти кому угодно на помощь, "выбежать наверх" или затянуть вместе со
всеми "Эх, налегай!"
     В таком виде мы вместе с Трэдлсом нашли всех их вечером  на  деревянных
ступенях лестницы, которая в ту пору называлась  Хангерфордской.  Они  ждали
отхода лодки, увозившей часть их багажа. Трэдлсу я рассказал  о  происшедшей
катастрофе, и эта весть его потрясла; в его доброте и умении хранить тайну я
мог не сомневаться, и теперь он явился для того, чтобы  помочь  мне  оказать
мистеру Пегготи и Эмили последнюю услугу.  Здесь-то  я  и  отвел  в  сторону
мистера Микобера и взял с него упомянутое обещание.
     Семейство Микоберов обитало в маленьком грязном, ветхом трактире, почти
у самой лестницы; комнаты этого деревянного  строения  нависали  над  рекой.
Семейство эмигрантов привлекало такое внимание жителей Хангерфорда,  что  мы
рады были спастись в их комнату. Находилась она в верхнем этаже и  выступала
над водой. Бабушка вместе с Агнес уже была там: обе они  шили  еще  какие-то
вещи для детей. Им помогала Пегготи, а перед ней находилась знакомая рабочая
шкатулка, сантиметр и кусочек воска, которым суждено было столько пережить.
     Нелегко было отвечать на ее вопросы. А еще было труднее шепнуть мистеру
Пегготи, когда его привел мистер Микобер, что я передал письмо и все обстоит
прекрасно. Однако я справился с этими  двумя  задачами,  и  они  были  очень
довольны. Если я и обнаруживал свое душевное смятение, то причиной его могла
быть моя собственная утрата.
     - А когда отплывает корабль, мистер Микобер? - спросила бабушка.
     Мистер Микобер,  считавший  необходимым  подготовлять  постепенно  свою
супругу, а также  и  бабушку,  ответил,  что  корабль  отходит  раньше,  чем
предполагалось накануне.
     - Разве с последней лодкой вам  не  сообщили,  когда  он  отплывает?  -
спросила бабушка.
     - Сообщили, сударыня, - отозвался он.
     - Ну? Так когда же он отплывает?
     - Нам сообщили, сударыня, что мы должны быть на борту завтра  утром,  к
семи часам, - сказал он.
     - Так скоро! И это точно, мистер Пегготи?
     - Точно,  сударыня.  Корабль  спустится  вниз  по  реке  с  отливом,  -
подтвердил мистер Пегготи. - Если мистер Дэви  и  моя  сестра  на  следующий
день, после полудня, поднимутся на борт в  Грейвзенде,  они  смогут  с  нами
попрощаться.
     - Так мы и сделаем, - сказал я.
     - А до этого момента, пока мы не выйдем в  море,  мистер  Пегготи  и  я
будем тщательно наблюдать за сохранностью нашего  багажа,  -  сказал  мистер
Микобер, многозначительно на меня поглядев.  -  Эмма,  дорогая  моя,  -  тут
мистер Микобер со своим обычным торжественным видом откашлялся, -  мой  друг
мистер Томас Трэдлс любезно сообщил мне на ухо, что  он  хотел  бы  заказать
ингредиенты, необходимые для приготовления умеренной порции напитка, который
всегда в наших умах связан с ростбифом  Старой  Англии.  Я  хочу  сказать...
пунша. При других обстоятельствах я не осмелился бы просить мисс  Тротвуд  и
мисс Уикфилд, но...
     - Что касается меня, то я с удовольствием  выпью  за  ваше  здоровье  и
успех, мистер Микобер, - заявила бабушка.
     - И я также, - улыбаясь, сказала Агнес.
     Мистер Микобер незамедлительно  спустился  вниз,  в  трактир,  и  скоро
вернулся с кувшином, над которым вился пар. Нельзя было не обратить внимания
на то, что он резал лимоны своим складным ножом, который, как  и  полагалось
ножу опытного  колониста,  был  не  меньше  фута  длиной,  а  потом  не  без
хвастовства вытирал этот нож о рукав куртки. Миссис Микобер  и  два  старших
члена семейства были снабжены таким же грозным оружием, а  у  младших  детей
были подвязаны к поясу крепкой веревкой деревянные ложки.  Предвкушая  жизнь
на корабле и в лесных дебрях, мистер Микобер, вместо того чтобы разлить пунш
для миссис Микобер и двух старших детей по винным рюмкам, стоявшим в комнате
на полке, налил его в дрянные оловянные кружки. И, поистине, никогда  он  не
пил пунш с большим  наслаждением,  чем  теперь,  наполнив  свою  собственную
кружку вместимостью в пинту; эту кружку в конце вечера он спрятал в карман.
     - Нам придется отречься от  роскоши  нашей  отчизны,  -  сказал  мистер
Микобер, очень довольный этим отречением. - Обитатели лесов, разумеется,  не
могут рассчитывать на то, что найдут там такую же утонченность, как здесь, у
нас, в стране свободы.
     В  этот  момент  появился  мальчуган,  сообщивший,  что  внизу   кто-то
спрашивает мистера Микобера.
     - У меня такое предчувствие, - сказала миссис Микобер, поставив на стол
оловянную кружку, - что это кто-нибудь из членов моего семейства.
     - Члены вашего семейства, моя дорогая, - откликнулся мистер  Микобер  с
тем жаром, который был ему свойствен, когда речь заходила  на  эту  тему,  -
члены вашего семейства, и мужского и женского пола, заставляли  нас  ожидать
слишком долго, но теперь этот член вашего семейства, может быть, посчитается
с моими удобствами и подождет меня?
     - Микобер! - тихо сказала его жена. - В такое время...
     - "Не должно вниманье обращать на малые обиды" *, - произнес,  вставая,
мистер Микобер. - Эмма, ваш упрек справедлив.
     - В убытке не вы, Микобер, а мое семейство, - заметила она. - Если  мое
семейство, наконец, поняло, чего  оно  лишается  из-за  своего  поведения  в
прошлом, и протягивает дружескую руку, не отталкивайте ее!
     - Пусть будет так, дорогая моя, - отозвался мистер Микобер.
     - Если не ради них, то хотя бы ради меня, - прибавила миссис Микобер.
     - Не все можно преодолеть, Эмма,  даже  в  такой  момент,  -  продолжал
мистер Микобер. - И сейчас я не могу обещать, что  упаду  в  объятия  вашего
семейства. Но член вашего семейства, который ждет внизу, может быть  спокоен
- его пылкие чувства не встретят ледяного приема.
     С этими словами  мистер  Микобер  исчез,  и  отсутствие  его  несколько
затянулось, так что миссис Микобер стала выражать опасения, не  возникли  ли
между ним  и  членом  ее  семейства  пререкания.  Наконец  появился  тот  же
мальчуган  и  вручил  мне  написанную  карандашом  записку.   Наверху   было
начертано, как полагается  в  судебных  документах:  "Хип  v.  Микобера".  В
записке мистер Микобер сообщал, что снова арестован и пребывает  в  страшном
отчаянии, а также просил прислать с подателем сего нож и кружку вместимостью
в пинту, дабы он мог ими воспользоваться в тюрьме в  течение  того  краткого
срока, какой ему еще  остается  жить.  Просил  он  меня  также  оказать  ему
последнюю дружескую услугу - поместить его семейство в  приходский  работный
дом и забыть, что на свете жил такой человек, как он.
     Разумеется, я спустился с  мальчуганом  вниз,  чтобы  уплатить  деньги:
мистер Микобер сидел в углу и мрачно взирал на агента  шерифа,  который  его
арестовал. Спасенный и на этот раз, он пылко обнял меня и немедленно  сделал
пометки в своей записной книжке; помнится, он был так аккуратен, что записал
даже полпенни, которые я не принял во внимание при подсчете.
     Эта важная записная книжка напомнила ему, кстати, о другом деле.  Когда
мы  вернулись  наверх  в  комнату  (где  он  сообщил,  что   задержался   по
непредвиденным обстоятельствам), он  вытащил  из  записной  книжки  большой,
сложенный в несколько раз  лист  бумаги,  покрытый  старательно  написанными
колонками цифр. Только в школьном  учебнике  по  арифметике  я  видел  такие
колонки - в этом я убедился, бросив на них взгляд.  Это  были  подсчеты  (на
разные сроки) сложных процентов на ту сумму, которую он  называл:  "Основная
сумма в сорок один фунт десять шиллингов одиннадцать  с  половиной  пенсов".
После тщательной их проверки и старательной оценки собственных  ресурсов  он
решил подвести общий итог, включая основную сумму и  проценты  за  два  года
пятнадцать календарных месяцев четырнадцать дней начиная с сего числа. Потом
он написал на всю сумму долга аккуратнейшую расписку, которую тут же  вручил
Трэдлсу (как подобает мужчинам), выражая при этом горячую признательность.
     - У меня такое предчувствие, что мое семейство посетит нас  на  корабле
перед отплытием, - задумчиво качая головой, сказала миссис Микобер.
     По-видимому, и мистер  Микобер  имел  на  этот  счет  предчувствие,  но
спрятал его в оловянную кружку и проглотил.
     - Если у вас,  миссис  Микобер,  будет  возможность  послать  письмо  с
дороги, дайте нам о себе знать, - сказала бабушка.
     - Мне будет приятно думать, дорогая мисс Тротвуд, что  кто-то  ждет  от
нас вестей, - сказала та. - Я хотела бы  верить,  что  и  наш  старый  друг,
мистер Копперфилд, не откажется получить известие от той, которая знала его,
когда близнецы еще не подозревали о своем существовании.
     Я сказал, что  был  бы  рад,  если  бы  она  мне  написала  при  первой
возможности.
     - Слава  богу,  таких  возможностей  будет  немало,  -  заметил  мистер
Микобер. -  В  это  время  года  на  океане  полным-полно  кораблей,  и  мы,
несомненно, встретим их сколько угодно. Все пути скрещиваются, - тут  мистер
Микобер поиграл моноклем. - Расстояние - одно воображение.
     Теперь  мне  кажется,  что  в  этом  был  весь  мистер  Микобер:  когда
предстояло ему ехать из Лондона в Кентербери,  он  говорил  о  поездке  так,
словно отправлялся на край земли, а тут, перед его путешествием из Англии  в
Австралию, казалось, будто он собирается пересечь Ламанш.
     - Во время путешествия, - продолжал  мистер  Микобер,  -  я  постараюсь
иногда рассказывать им разные истории, а  собравшись  у  кухонного  огонька,
приятно будет послушать песенки моего старшего сына; если же миссис  Микобер
не будет тошнить, - покорнейше прошу простить такое выражение! - она угостит
их "Крошкой Тэффлин"*. Конечно, прямо по носу мы  увидим  морских  свиней  и
дельфинов, а по правому и левому борту массу всяких интересных вещей. Короче
говоря, - заключил мистер Микобер, и вид у него был элегантный, как в  былые
времена, - под нами и над нами будет столь  много  любопытного,  что,  когда
вахтенный крикнет с грот-мачты: "Земля!" - мы будем весьма удивлены!
     С этими словами он осушил до дна  свою  оловянную  кружку,  словно  уже
совершил путешествие и блестяще выдержал испытание перед  лучшими  знатоками
морского дела.
     - А я, мой дорогой  Копперфилд,  -  сказала  миссис  Микобер,  -  очень
надеюсь, что настанет день, когда  отпрыски  нашего  семейства  вернутся  на
родину. Не хмурьтесь, Микобер! Я говорю не о  нашем  семействе,  а  о  детях
наших детей. Черешок, конечно, пустит крепкие корни, но  я  не  могу  забыть
дерева, с которого его срезали. А когда наш род станет  славным  и  богатым,
признаюсь вам, мне бы хотелось,  чтобы  эти  богатства  потекли  в  денежные
сундуки Британии!
     - Пусть Британия выкручивается,  как  знает,  моя  дорогая,  -  вставил
мистер Микобер. - Должен сказать, что она ровно ничего для меня не  сделала,
и меня не очень беспокоит то, о чем вы говорите.
     - Вы не правы, Микобер!  -  сказала  миссис  Микобер.  -  Вы  уезжаете,
Микобер, в эту далекую страну не для того, чтобы ослабить  узы,  связывающие
вас с Альбионом, а для того, чтобы их укрепить!
     - Повторяю, любовь моя, - отозвался мистер Микобер, - из-за этих  самых
уз я не обязан пренебрегать другими узами.
     - А я снова говорю вам, Микобер: вы не правы. Вы не знаете сами, на что
вы способны, Микобер. Именно ваши  способности  -  порукою  тому,  что  шаг,
который вы ныне предпринимаете, укрепит узы, связывающие вас с Альбионом.
     Мистер Микобер, нахмурившись, сидел в кресле; он не совсем был согласен
со  взглядами  миссис  Микобер,  но  весьма  чувствительно  отнесся   к   ее
предвидению.
     - Мой дорогой мистер Копперфилд, я хочу, чтобы  мистер  Микобер  понял,
каково его положение, - продолжала миссис  Микобер.  -  Мне  кажется  крайне
важным, чтобы мистер Микобер с момента своего  отплытия  понял,  каково  его
положение. Вы давно знаете меня, дорогой мистер Копперфилд, и вам  известно,
что по натуре своей я не так склонна увлекаться, как мистер Микобер.  Скорее
я женщина практическая, если можно так выразиться.
     Я знаю - это будет долгое путешествие. Я знаю -  нам  придется  вынести
много неудобств и лишений. Я не закрываю на это глаза. Но  вместе  с  тем  я
знаю, каков мистер Микобер, знаю, на что он способен. И потому-то  я  считаю
очень важным, чтобы мистер Микобер понял, каково его положение.
     - Любовь моя, разрешите мне заметить, что мне решительно  невозможно  в
данный момент понять, каково мое положение, - вставил мистер Микобер.
     - Я не согласна с этим, Микобер, - сказала она. - Не совсем согласна. У
мистера Микобера, дорогой мой мистер Копперфилд, положение не такое,  как  у
всех. Мистер Микобер отправляется в далекую страну для того, чтобы его сразу
там поняли и оценили. Я хочу, чтобы мистер Микобер занял бы  свое  место  на
носу корабля и твердо сказал:  "Я  еду  покорить  эту  страну!  У  вас  есть
отличия? У вас есть богатства? У вас есть очень прибыльные должности?  А  ну
давайте-ка их сюда! Все это - мое!"
     Мистер Микобер обвел нас всех взглядом; казалось,  он  думал,  что  это
вполне здравая идея.
     - Скажу яснее: я хочу, чтобы мистер Микобер стал Цезарем своей фортуны!
- убежденно сказала миссис Микобер. - Вот каким, на мой взгляд, должно  быть
его положение, дорогой мой мистер Копперфилд. Я хочу, чтобы  мистер  Микобер
занял свое место на носу корабля и  твердо  сказал:  "Довольно  промедлений!
Довольно разочарований! Довольно безденежья! Все это было на старой  родине.
Теперь у меня новая. Вы должны мне дать возмещение. А ну-ка давайте его!"
     Мистер Микобер решительно скрестил на груди руки, словно уже  стоял  на
голове фигуры, украшающей нос корабля.
     - А если мистер Микобер сделает именно так, если он поймет, каково  его
положение, разве я не права, утверждая, что он укрепит, а  не  ослабит  узы,
связывающие его с Британией? Разве не достигнет родины  влияние  выдающегося
человека, который возвысится в другом полушарии? Неужели я  так  слаб