инный юнец" (так он вас называл, а
вам всю вашу жизнь следует звать его "старый негодяй") влюблен в девушку,  а
она, мол, ветреная особа и вы ей нравитесь, но его хозяин не позволит, чтобы
дело дошло до беды, - больше ради вас, чем ради нее, - и  потому,  мол,  они
находятся здесь. Как же я могла этому не поверить?  Когда  Стирфорт  пел  ей
хвалу, я видела, что это вам льстит и услаждает ваш слух! Ведь это вы первый
назвали ее имя. И вы сознались, что уже давно восхищаетесь ею. Как только  я
заговорила о ней, вас начало бросать то в жар, то в холод, вы  то  краснели,
то бледнели. Что же я могла подумать,  что  же  мне  оставалось  думать?  Да
только одно: вы молодой повеса, которому не хватает лишь опыта, но попали  в
руки человеку, достаточно опытному, и он, если захочет,  может  вас  уберечь
для вашего же блага. Ох! Они очень боялись, что  я  доберусь  до  истины!  -
воскликнула мисс Моучер, соскочила  с  решетки  и  засеменила  по  кухне,  в
отчаянии воздевая ручки. - Они знали, как я проницательна, - ведь  я  должна
быть проницательной, чтобы пробиваться в жизни! - и они меня  провели,  и  я
передала этой несчастной девушке письмо,  а  благодаря  ему,  я  уверена,  и
завязались ее отношения с Литтимером, которого нарочно оставили здесь.
     Я стоял, ошеломленный открывшимся мне вероломством, и смотрел  на  мисс
Моучер, которая бегала по кухне взад и вперед, пока не запыхалась; тогда она
снова присела на каминную решетку и, вытирая лицо платком, долго  покачивала
головой, не делая никаких других движений и не нарушая молчания.
     - Я разъезжала по этим местам и попала, мистер Копперфилд, третьего дня
вечером в Норвич, - продолжала она. -  Тут  мне  довелось  узнать,  что  они
приезжали сюда и уехали -  без  вас;  это  было  странно,  и  я  заподозрила
недоброе. Вчера вечером  я  села  в  лондонскую  карету,  проезжавшую  через
Норвич, и сегодня утром прибыла сюда. Ох! Слишком поздно!
     Бедняжку  Моучер  стало  так  знобить  от  волнения  и  слез,  что  она
повернулась на решетке и погрузила промокшие ножки в теплую золу,  чтобы  их
согреть; так она и сидела, словно большая кукла, пристально глядя на  огонь.
А я сидел на стуле по другую сторону камина, думал невеселую думу и  смотрел
то на огонь, то на нее.
     - Мне нужно идти, - наконец сказала она, вставая. - Уже поздно. Вы  мне
доверяете?
     Взгляд,  брошенный  на  меня,  был   проницательный,   -   как   всегда
проницательный, - и, по совести говоря, в ответ на этот короткий призыв я не
смог сказать "да".
     - Ну, что ж! Вы сами знаете, что доверяли бы  мне,  будь  я  такого  же
роста, как и все люди, - сказала она и, опираясь на предложенную мной  руку,
спрыгнула с решетки и зорко посмотрела на меня.
     В этом была немалая доля истины, и мне стало стыдно.
     - Вы еще молоды, - продолжала она, покачивая  головой.  -  Послушайтесь
доброго совета, - хотя бы он исходил от коротышки ростом в три фута.  Только
тогда, мой друг, когда у вас есть веские  основания,  связывайте  физические
недостатки с моральными.
     Теперь она рассталась с каминной решеткой,  а  я  расстался  со  своими
подозрениями. И я сказал ей,  что  верю  в  ее  искренность  и  что  мы  оба
оказались слепым орудием в руках вероломных людей. Она поблагодарила меня  и
назвала "хорошим юношей".
     - А теперь послушайте! - воскликнула она, задержавшись на пути к двери,
обернулась и, пристально вглядываясь  в  меня,  снова  подняла  указательный
палец. - У меня есть основания подозревать, судя по тому, что я слышала -  а
у  меня  всегда  ушки  на  макушке,  и  я  не   могу   пренебрегать   своими
способностями, - подозревать, что они бежали за  границу.  Но  если  бы  они
вернулись, если бы кто-нибудь из них вернулся, пока  я  жива,  никто  их  не
разыщет так скоро, как я, потому что я всегда в  разъездах.  Все,  что  буду
знать я, узнаете и вы. Если  я  могу  сослужить  службу  бедной,  поруганной
девушке, я, бог даст, это сделаю. А для Литтимера было бы куда  лучше,  если
бы по его следам бежала ищейка, чем ма-леньк-ая Моучер!
     И когда я  увидел  взгляд,  которым  сопровождались  ее  слова,  я  без
колебаний поверил, что это так.
     - Доверяйте мне не  больше,  но  и  не  меньше,  чем  доверяют  женщине
нормального  роста,  -  сказало  маленькое  существо,  с   умоляющим   видом
коснувшись моей руки. - Если когда-нибудь вы увидите меня не такой, какая  я
нынче, а такой, какой вы видели меня впервые, присмотритесь к тем, кто  меня
окружает.  Вспомните  тогда,  что  я   беспомощная,   беззащитная   карлица!
Представьте себе тогда, как я прихожу после работы домой к брату, такому же,
как я, и к сестре, которая тоже такая, как я. Быть может, тогда вы не будете
ко мне слишком безжалостны и не станете удивляться, если я  бываю  иной  раз
озабочена или печальна. Спокойной ночи!
     Когда я протянул руку мисс Моучер, я думал о ней уже совсем не так, как
раньше; затем я отворил дверь, чтобы  выпустить  ее.  Нешуточное  было  дело
раскрыть огромный зонт  и  всунуть  ей  в  руку  так,  чтобы  она  сохранила
равновесие, но в конце концов  мне  это  удалось,  и  я  увидел,  как  зонт,
подпрыгивая, двинулся по улице под дождем, но  при  этом  решительно  нельзя
было догадаться, что под ним кто-то есть, пока хлынувший  из  переполненного
желоба поток воды не накренил его  на  одну  сторону  и  не  обнаружил  мисс
Моучер, которая изо всех сил старалась вернуть  зонт  в  прежнее  положение.
После  двух-трех  вылазок  с  моей  стороны  ей  на  помощь,  которые   были
безрезультатны, ибо, прежде чем я  достигал  ее,  зонт  снова  взлетал,  как
гигантская птица, я вернулся к себе, улегся в постель и спал до утра.
     Утром появились мистер Пегготи и моя старая няня,  и  было  еще  совсем
рано, когда мы отправились в  контору  пассажирских  карет,  где  нас  ждали
миссис Гаммидж и Хэм, чтобы с нами попрощаться.
     - Мистер Дэви! - шепнул мне Хэм и отвел меня  в  сторону,  пока  мистер
Пегготи отыскивал местечко для своего мешка среди вещей других пассажиров. -
Его жизнь разбита. Он не знает, куда ему держать путь, он не знает, что  его
ждет, честное слово, он может  странствовать  до  конца  своей  жизни,  если
поиски ни к чему не приведут. Вы ведь останетесь ему другом, мистер Дэви?
     - Ну, еще бы! - сказал я и с чувством пожал Хэму руку.
     -  Благодарю,  благодарю  вас,  сэр...  Вот  еще   что...   Я   неплохо
зарабатываю, мистер Дэви, и мне теперь не  на  что  тратить  мой  заработок.
Деньги мне не нужны, лишь бы как-нибудь  прожить.  Располагайте  ими  -  для
него, а я еще лучше буду работать. Что до этого, сэр, можете не  сомневаться
- я буду работать не переставая, как подобает мужчине, я буду  работать  изо
всех сил! - закончил он спокойно и твердо.
     Я сказал, что уверен в этом, и обиняком выразил надежду, что  рано  или
поздно настанет время, когда одиночеству его придет конец, хотя  теперь  ему
кажется, будто оно никогда не кончится.
     - Нет, сэр. Для меня  все  прошло  и  миновало,  -  ответил  он,  качая
головой. - Пустое место никто не займет. Но вы  будете  помнить,  что  здесь
откладывают для него деньги?
     Я обещал ему это, но тут  же  напомнил,  что  у  мистера  Пегготи  есть
небольшая рента - правда, совсем скромная, - оставленная  ему  по  завещанию
покойным деверем. Тут мы расстались. И даже теперь я не могу  не  вспоминать
без грусти его спокойное мужество и его глубокую печаль.
     Что же касается миссис Гаммидж, я взял бы на себя трудную задачу,  если
бы попытался описать, как бежала она по  улице  рядом  с  каретой,  не  видя
сквозь слезы, которые она пыталась сдержать, ничего, кроме сидящего на крыше
мистера Пегготи, и наталкиваясь на встречных. Лучше уж  мне  вспомнить,  как
она сидела, полузадохнувшись, на ступеньках булочной, причем шляпка ее  мало
напоминала шляпку, а одна туфля лежала на мостовой в значительном отдалении.
     Как только мы приехали к месту  назначения,  первым  нашим  делом  было
найти скромное помещение для Пегготи, где брат ее мог бы иметь пристанище на
ночь. Нам посчастливилось, и мы нашли такое помещение,  очень  чистенькое  и
дешевое, над мелочной лавкой, в двух кварталах от меня. Когда мы уладили это
дело, я купил холодного мяса в кухмистерской и позвал своих спутников к себе
на чай; к  сожалению,  должен  сказать,  что  эта  моя  затея  не  встретила
одобрения со стороны миссис  Крапп.  О,  совсем  наоборот!  Для  того  чтобы
объяснить, почему эта леди  находилась  в  таком  расположении  духа,  укажу
только, что ее глубоко возмутило поведение Пегготи, которая уже через десять
минут после прихода подоткнула свое вдовье платье и принялась сметать пыль у
меня в спальне. Миссис Крапп сочла это бесспорной дерзостью, а дерзостей, по
ее словам, она решительно не допускала.
     По дороге в Лондон мистер Пегготи рассказал мне о своем плане, которому
я нисколько не удивился. Первым делом он собирался повидать миссис Стирфорт.
Я чувствовал, что должен помочь ему в этом и быть посредником между ними,  а
потому, желая пощадить материнские ее чувства, я написал ей в тот же  вечер.
В самых осторожных выражениях я рассказал о том, какое оскорбление  нанесено
мистеру Пегготи, и о том, какую долю ответственности я несу за это. Сообщил,
что мистер Пегготи - человек простой, но очень деликатный и  благородный,  и
что она не откажется, как я надеюсь, принять  его,  когда  с  ним  стряслась
такая беда. В заключение я упомянул, что мы приедем в два часа  дня;  письмо
это я отправил сам с первой утренней почтовой каретой.
     В указанный час мы стояли перед дверью... Перед дверью  дома,  где  еще
несколько дней назад мне было так хорошо,  перед  дверью  дома,  которому  я
отдал так охотно мои юношеские упования и все мое сердце.  Теперь  этот  дом
был закрыт для меня, теперь он для меня рухнул, это был не дом, а руины...
     Литтимера не было.  После  моего  последнего  посещения  ею  физиономию
заменила другая, куда более приятная; этот новый слуга открыл  нам  дверь  и
провел в гостиную. Там сидела миссис Стирфорт. Как  только  мы  вошли,  Роза
Дартл скользнула из другого угла комнаты и стала за ее креслом.
     Я тотчас же увидел по лицу матери,  что  она  знает  о  случившемся  от
самого Стирфорта. Она была очень бледна, и в чертах ее  отражалось  волнение
более глубокое, чем то, какое могло вызвать мое  письмо,  действие  которого
было, вероятно, ослаблено ее любовью к сыну. Больше  чем  когда-нибудь,  мне
казалось, она походила на своего сына, и я скорее почувствовал, чем  увидел,
что это сходство не ускользнуло и от моего спутника.
     Она сидела в своем кресле прямая, неподвижная, и вид у  нее  был  такой
величественный и бесстрастный, словно ничто  не  могло  ее  встревожить.  На
мистера Пегготи, остановившегося перед ней, она смотрела очень пристально, и
он так же  пристально  смотрел  на  нее.  Пронзительный  взгляд  Розы  Дартл
впивался поочередно в каждого из нас троих.  Некоторое  время  все  молчали.
Жестом миссис Стирфорт пригласила мистера Пегготи сесть. Он тихо произнес:
     - Не годится мне сидеть в этом доме, сударыня. Лучше я постою.
     Снова наступило молчание. Затем она сказала:
     - К моему большому сожалению, мне известна причина, которая привела вас
сюда. Что вам от меня нужно? Чего бы вы от меня хотели?
     Он сунул свою шапку под мышку, вытащил  из  нагрудного  кармана  письмо
Эмли, развернул и подал ей.
     - Пожалуйста, прочтите, сударыня. Его писала моя племянница.
     Все так же  величественно  и  бесстрастно  она  прочла  письмо,  -  мне
кажется, оно не произвело на нее никакого впечатления, - и вернула ему.
     - "Если он не привезет меня настоящей леди", - прочитал мистер Пегготи,
водя пальцем по строке. - Я пришел сюда узнать,  сударыня,  выполнит  ли  он
свое обещание?
     - Нет, - отрезала она.
     - Почему так? - спросил мистер Пегготи.
     - Это невозможно. Он опозорит себя. Вы должны понять, что она ниже его.
     - Пусть поднимет ее до себя, - сказал мистер Пегготи.
     - Она невежественна и плохо воспитана.
     - Может быть, это так, а может быть, и не так. Что до меня, то  по  мне
это не так. Но я не судья в таких делах. Обучите ее!
     - Я не хотела говорить прямо, но вы меня вынуждаете: если  бы  даже  не
было других препятствий, этот брак невозможен, так  как  она  происходит  из
простой семьи.
     - Послушайте меня, сударыня, - сказал он  медленно  и  спокойно.  -  Вы
знаете, что значит любить свое дитя. И я знаю. Будь она трижды мое  дитя,  я
не мог бы любить ее сильней. Вы не знаете, что значит потерять свое дитя.  А
я знаю. Я не пожалел бы всех сокровищ мира, будь они у меня,  только  бы  ее
вернуть. Но спасите ее от позора -  и  никто  из  нас  своим  появлением  не
опозорит ее. Никто из нас, среди которых она росла, никто из нас,  живших  с
ней все время, для которых в течение стольких лет она была  в  жизни  дороже
всего, - никто из нас больше никогда даже не  бросит  взгляда  на  ее  милое
лицо! Только бы она жила на свете, а мы станем думать о ней так, словно  она
где-то далеко-далеко от нас, под другим солнцем. И мы отдадим  нашу  девочку
ее мужу, а может быть, и деткам ее, и станем ждать того часа, когда  все  мы
будем равны перед богом!
     Эти грубоватые, но красноречивые слова не остались без отклика.  Миссис
Стирфорт все еще сохраняла надменный вид, но в ее голосе послышались  мягкие
ноты, когда она сказала:
     - Я никого не защищаю. Я никого не обвиняю. Но, к сожалению,  я  должна
повторить, что это невозможно. Такой брак безвозвратно погубит будущее моего
сына, разрушит все его планы и надежды. Совершенно  ясно:  этого  не  должно
быть и не будет. Если возможно как-нибудь иначе возместить...
     - Вот сейчас я смотрю на ваше  лицо,  и  оно  похоже  на  лицо  другого
человека, - спокойно прервал мистер Пегготи, но глаза его блеснули, - и  тот
человек дружески улыбался мне в моем доме, у моего очага, в моем  баркасе  -
всюду, а сам замышлял такое предательство, что я с ума схожу, когда об  этом
думаю... И если теперь это лицо, похожее на то, другое,  не  запылает  огнем
при мысли, что мне предлагают деньги за позор и гибель моего ребенка, значит
оно не лучше того... Может быть, даже хуже, потому что передо  мной  -  лицо
леди!
     Она изменилась мгновенно. Покраснев от гнева и сжимая ручки кресла, она
высокомерно сказала:
     - А какое возмещение можете вы предложить мне, когда между мной и  моим
сыном разверзлась такая пропасть? Что значит  ваша  любовь  по  сравнению  с
моей? Что значит ваша разлука по сравнению с нашей?
     Мисс Дартл осторожно прикоснулась к ней и наклонила  голову,  чтобы  ей
что-то шепнуть, но она не захотела слушать:
     -  Молчите,  Роза!  Пусть  этот  человек  выслушает  меня.   Мой   сын,
единственная цель всей моей жизни, которому я отдала все мои помышления, мой
сын, каждое желание которого я исполняла с детских его лет, живя с ним одной
жизнью,  вдруг  увлекся  какой-то  жалкой  девчонкой  и  покинул  меня!  Так
отплатить за мое доверие, изо дня в день обманывать меня ради нее и ради нее
бросить меня! Принести в жертву своей недостойной прихоти  права  матери  на
его чувство долга, любовь, уважение, благодарность -  те  права,  которые  с
каждым часом его жизни должны были превращаться в нерушимые узы!  Разве  это
не оскорбление?
     Снова Роза Дартл попыталась успокоить ее и снова безрезультатно.
     - Говорю вам, Роза, молчите! Если он мог рисковать всем из-за какого-то
пустяка, я имею право рисковать всем  ради  цели  более  высокой.  Пусть  он
отправляется куда пожелает с деньгами,  которыми  из  любви  к  нему  я  его
снабдила. Но неужели он думает, что  его  долгое  отсутствие  заставит  меня
измениться? Если он так думает, значит он плохо знает свою мать!  Бросит  он
немедленно свою причуду - добро пожаловать назад. Не бросит - никогда ему не
приблизиться ко мне, хотя бы я умирала, никогда,  пока  у  меня  хватит  сил
шевельнуть рукой, чтобы его не подпустить. Нет, пусть он  откажется  от  нее
навсегда, с сокрушенным сердцем придет ко мне и молит о  прощении!  Вот  мое
право! Вот какого признания вины я требую  от  него.  Вот  что  значит  наша
разлука!
     И, глядя на посетителя так же надменно и  так  же  непреклонно,  как  в
начале беседы, она закончила:
     - И это не оскорбление?
     Я слушал эту речь матери, я смотрел на нее, и  мне  казалось,  будто  я
слышу и вижу сына, который не  обращает  никакого  внимания  на  эти  слова.
Упрямство и непреклонность, которые я видел в ее сыне, я видел теперь в ней.
Все, что я знал теперь о ложно направленной энергии сына, помогло мне понять
и ее характер, понять, что в самой своей основе натуры их сходны.
     Тут она обратилась ко мне и громко, так  же  холодно,  как  и  вначале,
заявила, что больше нам не о чем говорить и что она  просит  положить  конец
свиданию. Она встала с величественным  видом,  чтобы  покинуть  комнату,  но
мистер Пегготи сказал, что она может этого не делать.
     - Не бойтесь, сударыня, я не  буду  вам  докучать,  мне  больше  нечего
сказать нам, - заметил он, двинувшись к двери. - Без всякой  надежды  я  шел
сюда и без всякой надежды ухожу. Я поступил так, как, по-моему,  должен  был
поступить, но не ждал ничего доброго от своего прихода. Этот дом принес  мне
и моим близким слишком много зла; но я в здравом уме  и  ничего  другого  не
ждал.
     И мы ушли, а она осталась стоять около своего кресла - леди с  красивым
лицом и благородной осанкой.
     Для того чтобы выйти из дому, мы  должны  были  пересечь  застекленную,
вымощенную каменными плитами галерею, обвитую виноградом.  Листья  и  побеги
были зеленые, на небе сверкало солнце, стеклянные двери в сад были  открыты.
Как только мы к ним приблизились, неслышно появилась Роза  Дартл  и  сказала
мне:
     - Недурно вы поступили, приведя сюда этого человека!
     Ярость и злоба отразились на ее потемневшем лице и зажглись в ее черных
глазах - даже это лицо не казалось мне прежде способным выражать  чувства  с
такой силой. Как бывало всегда, в те мгновения, когда ее  черты  искажались,
шрам от удара молотком выступил очень резко. Когда он  начал  подергиваться,
что было уже мне знакомо, она, поймав мой взгляд,  подняла  руку  и  ударила
себя по губам.
     - Ну  и  человека  вы  привели,  чтобы  здесь  ратоборствовать!  Нечего
сказать, верный друг!
     - Неужели вы так несправедливы,  мисс  Дартл,  что  обвиняете  меня?  -
ответил я.
     - Отчего же вы сеете рознь между этими двумя  безумцами?  Разве  вы  не
понимаете, что они оба совсем обезумели от упрямства и гордости?
     - В этом виноват я?
     - Виноваты ли вы? - переспросила она. - Зачем  вы  привели  сюда  этого
человека?
     - Ему нанесли глубокое оскорбление, мисс Дартл. Может быть, вы этого не
знаете.
     - Я знаю,  что  у  Джеймса  Стирфорта  лживое,  порочное  сердце  и  он
предатель, - сказала она, прижимая руку к груди, словно для того,  чтобы  не
вырвались бушевавшие в ней страсти. - Но какое мне дело до этого человека  и
до его ничтожной племянницы?
     - Вы еще больше растравляете его рану, мисс Дартл. Она и  так  глубока.
На прощанье я скажу только, что вы жестоко и несправедливо его оскорбляете.
     - Я его не оскорбляю. Это развращенная, недостойная семья. А  девицу  я
бы высекла!
     Мистер Пегготи не сказал ни слова и вышел.
     - Как вам не стыдно, мисс Дартл! - с негодованием воскликнул я.  -  Как
можете вы так презрительно относиться к  несчастью,  которое  обрушилось  на
этого человека, хотя он его и не заслужил!
     - Я растоптала бы их всех! - ответила она. - Я разрушила бы его дом!  Я
хотела бы, чтобы ей выжгли клеймо на лице и в  лохмотьях  вышвырнули  бы  на
улицу, пусть она умрет там с голоду! Будь у меня власть  судить  ее,  вот  к
чему я бы ее присудила! Да что  там  присудила!  Я  сделала  бы  это  своими
рука