енны... не забывайте о своей великой цели!.. Вы помните Марту?
     - Из нашего города?
     Он мог не отвечать, достаточно было взглянуть на его лицо.
     - Вам известно, что она в Лондоне?
     - Я видел ее как-то на улице, - ответил он, содрогнувшись.
     - Но вы не знаете, что Эмили, задолго до  того,  как  бежала  из  дому,
оказала ей однажды помощь, и в этом содействовал  ей  Хэм.  И  вы  также  не
знаете, что, когда мы с вами сидели  в  придорожной  харчевне,  эта  женщина
стояла и подслушивала у двери...
     - Да что вы, мистер Дэви! - удивился он. - В тот вечер, когда шел такой
снег?
     - Да, в тот вечер.  С  той  поры  я  ее  не  видел.  Когда  мы  с  вами
расстались, я вернулся назад, но ее уже не было. Я не хотел говорить  вам  о
ней, да и теперь мне не хотелось бы... Но она - тот самый человек,  которого
я имею в виду. И с ней нам надо встретиться. Вы понимаете?
     - Слишком хорошо понимаю, сэр. Мы все больше понижали  голос  и  теперь
говорили почти шепотом.
     - Вы сказали, что видели ее. Могли бы вы ее найти? Я могу встретиться с
ней ведь только случайно.
     - Мне кажется, я знаю, где ее искать, мистер Дэви.
     - Теперь темно. Не выйти ли нам вместе? Попытаемся найти ее сегодня.
     Он согласился и стал собираться.  Я  не  показал  виду,  будто  обращаю
внимание на то, что он  делает,  но  заметил,  как  он  старательно  прибрал
комнатку, приготовил свечу, мешочек с огнивом и кремнем *, оправил  постель,
а под конец вытащил из комода одно из ее платьев (помню,  она  его  носила),
аккуратно сложенное вместе с какими-то принадлежностями туалета, и шляпку  и
положил на стул. Об этой одежде он  не  сказал  ни  слова,  промолчал  и  я.
Несомненно, она ожидала здесь Эмили много, много ночей...
     - Было время, мистер Дэви, когда я считал эту  девушку,  Марту,  грязью
под ногами моей Эмли, - сказал он, когда мы спускались  по  лестнице.  -  Да
простит мне бог, теперь это не так!
     По дороге я спросил его о Хэме  -  отчасти  потому,  что  хотел  о  нем
узнать, а отчасти для того, чтобы втянуть мистера  Пегготи  в  разговор.  Он
ответил почти в тех же выражениях, что и раньше: "Хэм все  такой  же,  тянет
свою лямку, о себе совсем не заботится, ни на что не  жалуется,  и  все  его
любят".
     Я  спросил  его,  каковы  намерения  Хэма  относительно  виновника   их
несчастий. Можно ли, по его  мнению,  чего-нибудь  опасаться?  Что  сделает,
например, Хэм, если когда-нибудь встретится со Стирфортом?
     - Не знаю, сэр, - ответил он. - Частенько я об этом думал, но ничего не
могу сказать. Да какое это имеет значение!
     Я напомнил ему то утро после ее побега, когда мы втроем шли по берегу.
     - Помните, - спросил я, - как он глядел безумными  глазами  на  море  и
говорил, что "оттуда придет конец"?
     - Еще бы не помнить! - сказал он.
     - Что он имел в виду?
     - Я задавал себе тот же вопрос, мистер Дэви, - сказал он, - и не  знал,
что ответить. И вот что странно - хоть он такой добряк, но я ни  за  что  не
решился бы навести его на эти мысли. Ни одного непочтительного  слова  я  от
него не слыхивал, да и теперь вряд ли он стал бы говорить по-иному.  Но  эти
мысли у него в голове не на мелководье. Они где-то глубоко, сэр, и мне их не
разглядеть.
     - Вы правы, - сказал я, - потому-то это меня и беспокоит.
     - И меня, мистер Дэви. Даже больше, уверяю вас,  чем  его  безрассудная
храбрость, хотя таким он сделался тоже после того, как с ним  произошла  эта
перемена. Не знаю, пойдет ли он на насилие,  но,  надеюсь,  они  никогда  не
встретятся.
     Через Тэмпл-Бар мы вошли в Сити. Больше мы  не  разговаривали,  он  шел
рядом со мной,  весь  отдавшись  размышлениям  об  одной-единственной  цели,
которой он посвятил свою жизнь,  молчаливо  сосредоточив  на  ней  все  свои
душевные силы; вот почему он казался в толпе таким одиноким. Мы приближались
к Блекфрайерскому мосту, как вдруг он повернул голову и  указал  на  женскую
фигуру, быстро двигавшуюся по другой стороне улицы. Это была она - та,  кого
мы искали.
     Мы перешли улицу и стали ее нагонять, но тут я подумал, что она, должно
быть, больше заинтересуется судьбой погибшей девушки, если  мы  поговорим  с
ней вдали от толпы, в укромном место, где  нас  никто  не  будет  видеть.  Я
посоветовал моему спутнику пока ее не останавливать, а идти за ней следом; к
тому же мне безотчетно хотелось знать, куда она идет.
     Мистер Пегготи согласился со мной, и  мы  пошли  за  ней  на  некотором
расстоянии, но не теряя ее из виду и не подходя слишком близко, так как  она
часто озиралась. Один раз она остановилась, чтобы послушать  оркестр;  и  мы
тоже остановились.
     Она шла долго. Следом за ней шли и мы. Судя по тому, как она шла,  было
очевидно, что она держит путь к какому-то  заранее  намеченному  месту.  Это
обстоятельство,  выбор  ею  многолюдных  улиц  да,  быть   может,   странное
очарование   таинственности,   которое   испытываешь,   когда    кого-нибудь
выслеживаешь,  убедили  меня  в  том,  что  я  был  прав,  решив   пока   не
останавливать ее. Наконец она свернула в  глухую,  темную  уличку,  тихую  и
безлюдную; я сказал: "Ну, теперь мы можем с ней поговорить", -  и  мы  пошли
быстрей.

ГЛАВ XLVII 

     Марта

     Мы были в Вестминстере. Марта повернула нам навстречу, и мы,  пропустив
ее, снова пошли следом за ней; шумные и залитые светом центральные улицы она
покинула у Вестминстерского аббатства. Теперь, когда ей  не  мешали  людские
потоки, направлявшиеся к мосту и от моста, она шла так быстро, что вырвалась
далеко вперед, и мы ее снова нагнали в узкой прибрежной уличке неподалеку от
Милбэнк *. В этот момент она перешла улицу и, по-видимому заслышав за  собой
шаги, не оглядываясь, пошла еще быстрей.
     Мерцание  реки,  открывшейся  мне  сквозь   мрачную   подворотню,   где
приютились на ночь несколько повозок,  казалось,  заставило  меня  замедлить
шаги. Молча я коснулся плеча моего спутника, и мы продолжали идти по той  же
стороне, стараясь держаться в тени домов, но как можно ближе к ней.
     В конце этой улички в те времена находилось,  да  и  теперь  находится,
небольшое разрушенное деревянное строение; должно  быть,  когда-то  это  был
домик паромщиков. Стоит оно как раз там, где улица кончается и  переходит  в
дорогу, идущую между домами и рекой. Дойдя до этого места и увидев реку, она
остановилась, словно именно сюда шла. Затем медленно двинулась по берегу, не
отрывая глаз от воды.
     Все время я полагал, что она направляется к какому-нибудь дому. У  меня
была смутная надежда, что этот дом наведет нас на  след  пропавшей  девушки.
Но, увидев сквозь подворотню реку, я инстинктивно  понял,  что  эта  женщина
дальше не пойдет.
     В  этот  поздний  час  местность  была  угрюма  -  мрачная,   грустная,
безлюдная, как и все окрестности Лондона. Не было ни  верфей,  ни  домов  на
печальной дороге по соседству с  огромной  хмурой  тюрьмой.  Канавы,  полные
грязи, подступали к тюремным стенам. На заболоченной земле буйно  разрослась
трава и сорняки. По одну  сторону  гнили  остовы  домов,  не  в  добрый  час
начатых, да так и не достроенных. По другую - громоздились  ржавые  железные
чудища: паровые котлы, колеса, коленчатые валы, трубы, горны, весла,  якоря,
водолазные колокола, крылья ветряных мельниц и бог весть какие еще  странные
предметы; здесь  собрал  их  какой-то  спекулятор,  и  в  ненастную  погоду,
погружаясь  в  землю  от  собственной  тяжести,  они,  казалось,  безуспешно
старались спрятаться под слоем пыли и грязи. Шум и сверкающие огни фабрик на
другом берегу вторгались в ночной покой, и спокойны оставались лишь  тяжелые
столбы дыма, поднимавшиеся над фабричными трубами. Траншеи,  полные  ила,  и
илистые насыпи, извивавшиеся меж старых деревянных  сваи,  покрытых,  словно
зеленой щетиной, отвратительным мхом  и  обрывками  прошлогодних  рукописных
объявлений, суливших награду тому, кто притянет к берегу приносимых  прибоем
утопленников, - эти траншеи и насыпи вели  к  самой  воде.  Говорили,  будто
где-то здесь во времена великой чумы * зарывали трупы умерших, и  эта  молва
наложила, казалось, страшный  отпечаток  на  всю  округу.  Скорее,  впрочем,
похоже было на то, что вся местность  постепенно  превратилась  в  кошмарное
видение, возникшее из испарений оскверненной реки.
     Словно разделяя судьбу извергнутых на  берег  отбросов,  обреченных  на
гниение и разложение, женщина, по стопам которой мы шли,  добрела  до  самой
реки и здесь остановилась, неподвижная и одинокая, пристально вглядываясь  в
воду.
     Неподалеку от нее завязли в грязи несколько лодок и  баржей,  и  они-то
помогли нам незаметно подойти к ней на расстояние в несколько ярдов.  Сделав
знак мистеру Пегтоти не  двигаться,  я  вышел  из  нашего  прикрытия,  чтобы
заговорить с ней. Не без страха я приближался к этой  одинокой  фигуре.  Она
стояла у  конечной  цели  своего  путешествия  в  кромешной  тьме,  в  тени,
отбрасываемой железным мостом, стояла и, не отрываясь, смотрела па  отблески
огней, игравшие на поверхности быстро текущей воды: и меня охватил ужас.
     Мне показалось, что она разговаривает сама с собой. Хотя она  поглощена
была созерцанием воды, но, стянув с плеч  шаль,  она  начала  закутывать  ею
руки, едва ли сознавая, что делает, похожая на сомнамбулу. Я знаю, и никогда
мне этого не забыть: во всем ее облике и в порывистых движениях  было  нечто
такое, что непререкаемо убеждало меня в одном -  вот  сию  минуту,  на  моих
глазах, она бросится в воду... Я схватил ее за руку. И  в  то  же  мгновение
крикнул:
     - Марта!
     Она издала ужасный вопль и стала вырываться с такой силой, что  один  я
бы ее не удержал.
     Но рука, более сильная, чем моя, легла на ее плечо;  подняв  испуганные
глаза, она увидела, кто перед ней стоит, рванулась еще раз и упала  у  наших
ног. Мы отнесли ее подальше от воды н положили подле груды сухих камней. Она
плакала и стонала, затем приподнялась меж камней и схватилась обеими  руками
за злосчастную свою голову.
     - Река! Река! - безумно выкрикивала она.
     - Тише! Успокойтесь! - сказал я.
     Но она все снова и снова повторяла: "Река:"
     - Она - как я! - воскликнула Марта. - Я знаю - я принадлежу ей. Я  знаю
- она единственный друг таких, как я. Она течет из сельских мест, где  когда
то была чистой..  А  потом  она  крадется  между  ужасных  улиц,  грязная  и
жалкая... И она, как моя жизнь, впадает в океан, который не знает покоя... Я
чувствую - я должна быть с ней!
     Никогда не доводилось мне слышать такого отчаяния, какое  прозвучало  в
этих словах.
     - Мне нельзя от нее уйти.  Я  не  могу  забыть  ее.  День  и  ночь  она
преследует меня. Только для нее я и годна, и только она годна для  меня.  О,
страшная река!
     У меня мелькнула мысль, что по лицу моего спутника, который, застыв  на
месте, безмолвно смотрел на нее, я мог бы прочесть историю  его  племянницы,
даже если бы не знал ее. Ни в жизни, ни на портретах я  не  видел  человека,
лицо которого выражало бы одновременно такой ужас и  такое  сострадание.  Он
трясся, казалось, он вот-вот упадет; в испуге я коснулся  его  руки  -  рука
была холодна, как у мертвеца.
     - Она бредит, - шепнул я ему. - Скоро она придет  в  себя  и  заговорит
иначе.
     Я не знаю, что он хотел ответить. Губы его  зашевелились,  вероятно  он
думал, что говорит вслух, но он только указал на нее рукой.
     Она  снова  разразилась  рыданиями  и,  спрятав  голову  между  камней,
распростершись, лежала теперь перед нами как горестное воплощение  позора  и
гибели. Я чувствовал, что надо переждать, пока это состояние  пройдет  и  мы
сможем с ней заговорить, и удержал его, когда он сделал движение,  чтобы  ее
поднять. Так  мы  и  стояли  в  полном  молчании,  и,  наконец,  она  начала
успокаиваться.
     - Марта! - окликнул я, наклоняясь к ней н  помогая  ей  подняться.  Она
хотела встать и, по-видимому, уйти, но от  слабости  прислонилась  спиной  к
лодке. - Марта! Вы знаете, кто со мной?
     Она чуть слышно ответила:
     - Да!
     - Вы знаете, что мы долго шли следом за вами?
     Она покачала головой.  Ни  на  меня,  ни  на  мистера  Пегготи  она  не
смотрела, стояла в какой-то жалкой позе и, сама того не сознавая, держала  в
одной руке шляпку и шаль, а другую прижимала ко лбу.
     - Вы уже успокоились и можете говорить о том, что вас так  интересовало
в тот вечер, когда шел снег? - спросил я. - Дай бог, чтобы вы это вспомнили!
     Рыдания  снова   потрясли   ее,   она   невнятно   пробормотала   слова
благодарности за то, что я не прогнал ее тогда от дверей.
     - О себе мне нечего сказать, - прошептала она сплетя некоторое время. -
Я - дурная, я - погибшая. И ни на что я не надеюсь. Но скажите ему,  сэр,  -
съежившись, она отступила от мистера Пегготи, - скажите ему, если есть у вас
ко мне какая-нибудь жалость, что беда с ним стряслась не по моей вине!
     - Вас никто в этом не обвинял, - сказал я так же  взволнованно,  как  и
она.
     - Если я не ошибаюсь, - голос ее прервался, - но вы вошли в кухню в тот
вечер, когда она сжалилась надо мной? Она не оттолкнула  меня,  как  другие,
она была ко мне так добра, так помогла мне... Это были вы, сэр?
     - Да, это был я.
     - Если бы я причинила ей зло, я давно была бы уже  в  реке,  -  сказала
она, и страшен был ее взгляд, который она бросила на воду. - Я очутилась  бы
на дне в первую же зимнюю ночь, если бы в том была и моя вина!
     - Причина ее бегства хорошо известна, - сказал я. -  Вы  ни  в  чем  не
виноваты, мы этому верим, мы это прекрасно знаем.
     - О, если бы у меня было не такое дурное сердце, я могла бы стать лучше
благодаря ей! - воскликнула девушка с горьким сожалением. - Как она была  ко
мне добра! Как ласково она со мной говорила и как она была  права!  Подумать
только, я ведь знаю, кто я такая, - так разве могла бы я захотеть,  чтобы  и
она стала такой же! Я потеряла все на свете, жизнь мне не дорога. А  тяжелей
всего для меня, что мы расстались с ней навсегда!
     Мистер Пегготи стоял, опустив глаза, и держался одной рукой за  планшир
лодки, а другой закрыл лицо.
     - Незадолго до того вечера, когда шел снег,  я  узнала  от  кого-то  из
нашего города о том, что случилось... - плача, говорила Марта. - Горше всего
мне было думать, что люди вспомнят, что я была с  ней  когда-то  знакома,  и
скажут, будто я ее совратила. Видит бог, я готова умереть, лишь  бы  вернуть
ей доброе имя!
     Она давно отвыкла владеть собой,  и  было  страшно  смотреть,  как  она
терзалась от горя и угрызений совести.
     - Что я говорю! Умереть - это нетрудно. Я согласилась бы жить! - рыдала
она. - Я согласилась бы жить, я состарилась бы на этих проклятых  улицах,  я
бродила бы по ним в темноте, и все бы шарахались от меня, а я бы видела, как
загорается день над этими мрачными домами, и вспоминала,  как  то  же  самое
солнышко заглядывало, бывало, в мою комнату... Да, чтобы ее спасти, я готова
была бы пойти даже на это!
     Опустившись на землю, она схватила горсть  камешков  и  сжала  их  так,
словно собиралась раскрошить. И снова скорчилась, сжалась в комок - ее  руки
судорожно напрягались, она сплетала пальцы перед лицом, как бы заслоняясь от
света, и голова ее поникала словно под тяжестью невыносимых воспоминаний.
     - Что же мне делать? - сказала она наконец, борясь с отчаянием.  -  Как
мне дальше жить - такой, как я? Я - проклятая, я позорю всех, к кому  бы  ни
подошла! - Вдруг она повернулась к  моему  спутнику.  -  Растопчите.  Убейте
меня! Когда она была еще вашей гордостью, вы считали, что я ее опозорю, если
на улице коснусь ее рукой! Вы не поверите ни единому  звуку,  что  бы  я  ни
сказала. Да разве могли бы вы поверить! Вы сгорели бы  от  стыда,  даже  вот
теперь, если бы мы с нею обменялись хоть словом. Я не жалуюсь. Я не  говорю,
что она такая же, как я, - я знаю, какое между  нами  расстояние!  Я  только
хочу сказать, что хоть я и преступная и презренная, но благодарна ей от всей
души и люблю ее. О!
     Не думайте, что я уже больше никого не могу  любить!  Отшвырните  меня,
как это сделали все остальные! Убейте меня за то, что я такая, за то, что  я
когда-то знала ее, но не думайте так обо мне!
     Не помня себя, она умоляла его об этом, а он смотрел на  нее  и,  когда
она умолкла, тихонько ее поднял.
     - Марта! - сказал мистер  Пегготи.  -  Упаси  бог,  я  тебе  не  судья.
Кому-кому, но не мне судить тебя, моя девочка! Коли ты так  думаешь,  значит
ты совсем не знаешь, как я за это время изменился... -  Он  помолчал,  потом
продолжал: - Так-то... Ты не понимаешь, почему этот джентльмен и я  хотим  с
тобой поговорить. Ты не знаешь, зачем нам это нужно. Ну, так слушай.
     Его слова возымели на нее действие. Съежившись, она стояла перед ним  и
как будто боялась посмотреть ему в глаза,  но  ее  бурная  скорбь  утихла  и
словно стала немой.
     - Если ты слышала, о чем мы говорили с мистером Дэви в тот вечер, когда
шел сильный снег, - продолжал мистер Пегготи,  -  ты  знаешь,  что  я  пошел
искать - и где только я не искал! - мою дорогую племянницу. Да, мою  дорогую
племянницу, - повторил он твердо. - Потому что, Марта, она  мне  еще  дороже
теперь, чем раньше...
     Она закрыла лицо руками, но не пошевельнулась.
     - От нее я слышал, - продолжал мистер Пегготи, - что ты  рано  осталась
без отца, без матери и не было у тебя никого, кто заменил бы  их  тебе,  как
это бывает у нас, у рыбаков. Кто знает, будь  у  тебя  какой-нибудь  близкий
человек, ты привязалась бы к нему  и  для  него  стала  бы  заместо  дочери,
точь-в-точь как для меня моя племянница.
     Она дрожала, и он поднял с земли ее шаль  и  заботливо  накинул  ей  на
плечи.
     - Я знаю - она пойдет со мной хоть на край света,  только  бы  ей  меня
увидеть, - продолжал он, - но знаю я также, что она готова убежать  на  край
света, только бы не видеть меня... Потому что, хоть она и уверена в том, что
я ее люблю... да... уверена, уверена, - повторил он, непоколебимо убежденный
в истинности своих слов, - но ей стыдно, и этот стыд нас разделяет.
     В  каждом  его  слове,  ясном  и  вразумительном,   я   находил   новое
подтверждение того, что он обдумал все это до мельчайших подробностей.
     - Мистер Дэви и я, - продолжал он, - мы оба думаем, что наступит  пора,
когда она, бедняжка, одна-одинешенька, направится  в  Лондон.  Мы  верим,  -
мистер Дэви, я и все мы, - что ты так же не повинна в той  беде,  которая  с
ней стряслась, как младенец в утробе  матери.  Ты  говорила,  что  она  была
кроткой, ласковой, доброй к тебе. Я это знал, да благословит ее  господь!  Я
знал, она всегда и ко всем людям так относилась. Ты благодарна ей  и  любишь
ее. Так помоги же нам ее найти, и господь тебя вознаградит!
     Тут она впервые быстро взглянула на него, словно не верила своим ушам.
     - И вы мне доверитесь? - тихо и удивленно спросила она.
     - Всей душой. - ответил мистер Пегготи.
     - Вы поручаете мне с ней поговорить, если я ее найду?  Дать  ей  приют,
если у меня будет, где приютить ее? А потом, не говоря ей ни слова, пойти  к
вам и привести вас к ней? - спросила она торопливо.
     Мы оба в один голос ответили:
     - Да.
     Она подняла глаза и торжественно обещала, что  отдаст  всю  себя  этому
делу. Никогда она не откажется от  него,  никогда  не  отречется,  ничто  не
отвратит ее от этого дела, пока остается хоть какая-то надежда. А  если  она
не соблюдет верность ему и станет колебаться на пути к цели, которая  теперь
убережет ее от греха, да падет еще больший позор на ее  голову  и  да  будет
она, если только это возможно, еще более несчастна, чем теперь, в этот вечер
на берегу реки! И да лишится она навсегда помощи людей и бога!
     Говорила она чуть слышно и обращалась не к нам, а к ночному небу. Потом
застыла в глубоком раздумье, не отрывая глаз от темной воды.
     Тогд