орая,  по  ее  словам,  нуждалась
из-за своего ревматизма в перемене климата и была бы рада  сделать  это,  не
лишаясь общества Агнес. Но был я также  удивлен,  когда  на  следующий  день
Урия, как заботливый сын, привез свою достойную мать, чтобы водворить ее  на
новом месте.
     - Видите ли, мистер Копперфилд,  -  сказал  он,  присоединяясь,  помимо
моего желания, ко мне, когда я прогуливался по саду доктора, - если  человек
любит, он, знаете ли, немножко ревнив...  во  всяком  случае,  он  хочет  не
спускать глаз с предмета своей любви...
     - К кому же вы теперь ревнуете? - спросил я.
     - В настоящее время благодаря  вам,  мистер  Копперфилд,  ни  к  одному
определенному лицу... во всяком случае, ни к одному лицу  мужского  пола,  -
ответил он.
     - Вы хотите сказать, что ревнуете к лицу женского пола?
     Он искоса взглянул на меня злыми красными глазами и усмехнулся.
     - Право же, мистер Копперфилд... вы так  искусны,  что  вытягиваете  из
меня все, как пробочником! Ну, что ж! Не буду от  вас  скрывать,  -  тут  он
положил свою руку, влажную и скользкую, как рыба, на мою, - я, в  общем,  не
дамский угодник, сэр, и никогда не угождал миссис Стронг.
     Хитро и гнусно он посмотрел  на  меня,  и  теперь  глаза  его  казались
зелеными.
     - Что вы хотите сказать? - спросил я.
     - Хоть я и юрист, мистер Копперфилд, но я хочу сказать только  то,  что
сказал, - ответил он, язвительно ухмыляясь.
     - А что означает этот ваш взгляд? - спокойно спросил я.
     - Мой взгляд? Боже мой, Копперфилд, как вы проницательны! Что  означает
мой взгляд?
     - Вот именно, ваш взгляд.
     Казалось,  это  его  очень  позабавило,  и  он  искренне  рассмеялся  -
насколько вообще он мог искренне смеяться. Поскребши  рукой  подбородок,  он
продолжал, опустив глаза, - очень медленно и не отнимая руки от подбородка:
     - Когда я еще был смиренным, ничтожным клерком, она всегда смотрела  на
меня сверху вниз. Она всегда хотела привлечь в свой дом мою Агнес, а к  вам,
мистер  Копперфилд,  всегда  была  дружески  расположена.  Меня  же  она  не
замечала, я был слишком ничтожен для нее...
     - Предположим, что это так. Дальше? - сказал я.
     - И для него также, - раздельно продолжал Урия, о  чем-то  размышляя  и
все еще поскребывая подбородок.
     - Неужели вы не знаете доктора и  полагаете,  что  он  помнит  о  вашем
существовании, если вас нет перед его глазами? - спросил я.
     Снова он посмотрел на меня искоса,  втянул  щеки,  чтобы  удобней  было
скрести подбородок, и ответил.
     - О! Я говорю не о докторе. О нет! Не об этом бедняге. Я  имею  в  виду
мистера Мелдона.
     Сердце у меня замерло. Все прежние мои сомнения н  подозрения,  думы  о
мирной,   счастливой   жизни   доктора,   размышления   о    невинности    и
предосудительном поведении, клубок которых я не мог распутать, нахлынули  на
меня по милости этого кривляющегося субъекта.
     - Когда он появлялся у нас в конторе, он всегда приказывал мне выйти, -
сказал Урия. - Вот он каков, этот безупречный  джентльмен!  А  я  был  очень
покорным и смиренным. Таков я и теперь. Но мне это было не по вкусу и теперь
не по вкусу!
     Он перестал скрести подбородок, не переставая искоса глядеть на меня, и
втянул щеки так, что казалось, они должны были соприкоснуться во рту.
     - Она женщина красивая, что и говорить, - продолжал он, пока  его  лицо
медленно обретало свой нормальный вид, - и уж кому-кому, а мне известно, что
она не очень расположена к такому, как я. Вот она и может внушить моей Агнес
метить повыше. Пусть я не дамский угодник, мистер Копперфилд, но у меня есть
глаза, и я уже давно кое-что подметил. Вообще,  у  нас,  людей  маленьких  и
смиренных, есть глаза, и мы умеем ими пользоваться.
     Я попытался сделать вид, будто  ничего  не  понимаю  и  ничто  меня  не
тревожит, но по его лицу я понял, что это мне не удалось.
     - Я, знаете ли, Копперфилд, не хочу быть битым, - продолжал он,  злобно
торжествуя и сморщив кожу на лбу там,  где  у  него  полагалось  быть  рыжим
бровям, - и я сделаю все, что  в  моих  силах,  чтобы  положить  конец  этой
дружбе. Я ее не одобряю.  Не  скрою  от  вас,  по  своей  натуре  я  человек
непокладистый и хочу устранить всех, кто лезет не  в  свое  дело.  Если  мне
известно, что против меня строят козни, я не стану рисковать и постараюсь их
разрушить.
     - Вы сами всегда строите козни и  убеждаете  себя,  что  все  поступают
точно так же, - сказал я.
     - Допустим, что так, мистер Копперфилд, но у меня есть  основания,  как
говорил всегда мой компаньон, и  этим  делом  я  займусь  всерьез.  Пусть  я
человек смиренный, но я не допущу, чтобы меня провели! Я никому  не  позволю
становиться  мне  поперек  дороги.  Я  их  заставлю  посторониться,   мистер
Копперфилд!
     - Не понимаю, - сказал я.
     - Не понимаете? - спросил он и дернулся. - Удивляюсь, очень  удивляюсь,
мистер Копперфилд, вы  всегда  так  сообразительны...  В  другой  раз  скажу
яснее... Кто это там? Это мистер Мелдон приехал верхом  и  звонит  у  ворот,
сэр?
     Урия остановился как вкопанный, зажал руки между колен - коленные чашки
были у него огромные - и  согнулся  вдвое  от  смеха.  Смех  был  совершенно
неслышен. Ни одного звука не вырвалось у него изо рта.  Меня  так  возмутило
его гнусное поведение и в особенности эта заключительная сцена,  что  я  без
дальнейших церемоний повернулся и пошел назад, оставив его посреди  сада;  в
этой позе он напоминал пугало для ворон, лишенное подпорки.
     Не в тот вечер, но, как я хорошо помню, через два  дня,  в  субботу,  я
взял с собой к Доре Агнес. Предварительно я сговорился с  мисс  Лавинией,  и
Агнес была приглашена к чаю.
     Я был исполнен гордостью и тревогой в одно и то же  время:  гордился  я
своей дорогой невестой, а тревожился, понравится ли она Агнес.  Мы  ехали  в
Патни одной пассажирской каретой, но порознь: Агнес сидела внутри,  а  я  на
крыше; я представлял себе Дору и все  ее  прелестные,  хорошо  знакомые  мне
ужимки; то мне  хотелось  увидеть  ее  точь-в-точь  такой,  какой  она  была
тогда-то, то я начинал колебаться, не лучше  ли  будет,  если  она  появится
перед нами такой, какой я видел ее в другой раз. Эти мысли терзали меня, и я
был как в лихорадке.
     Во всяком случае, она будет очень хорошенькой - в этом я не сомневался,
- случилось же так, что никогда раньше мне не приходилось  видеть  ее  более
восхитительной. Ее не было в  гостиной,  где  я  познакомил  Агнес  с  двумя
тетушками; от смущения она где-то спряталась.  Но  теперь  я  знал,  где  ее
искать, и в самом деле нашел ее за той же дверью, где  она  стояла,  заткнув
уши, как и в первое мое посещение.
     Сначала она совсем отказалась выйти, затем стала  умолять  об  отсрочке
ровно на пять минут по моим часам. Когда, наконец, она взяла меня под руку и
мы двинулись к гостиной, ее личико так разрумянилось, что никогда прежде  не
видел я ее такой  прелестной.  Но  когда  мы  вошли  в  комнату,  она  вдруг
побледнела и стала еще в десять тысяч раз красивей.
     Дора боялась Агнес. По ее  словам,  Агнес  была  "слишком  умная".  Но,
бросив на нее взгляд и увидев ее лицо, веселое и  вместе  с  тем  серьезное,
задумчивое и доброе, Дора тихонько вскрикнула от радости и удивления,  нежно
обвила руками шею Агнес и прильнула щечкой к ее лицу.
     Никогда я не был так счастлив. Как мне было хорошо, когда я видел,  что
они сидят рядом, когда я видел, что моя маленькая возлюбленная  смотрит  так
доверчиво в эти добрые глаза, когда я видел, как нежно и ласково  глядит  на
нее Агнес!
     Мою радость разделяли, по-своему, и мисс Лавиния и мисс  Кларисса.  Это
было самое приятное в мире чаепитие. Во главе стола сидела мисс Кларисса.  Я
разрезал сладкий анисовый пирог и угощал им  всех.  Обе  маленькие  тетушки,
подобно птицам, с удовольствием подбирали  анис  и  клевали  сахар.  У  мисс
Лавинии был благожелательно-покровительственный вид, словно наша  счастливая
любовь была делом ее рук, и мы все были очень довольны собой и друг другом.
     Ясность и приветливость Агнес покорили их сердца. С каким вниманием она
относилась ко всему, что занимало Дору, как она быстро подружилась с  Джипом
(который немедленно пошел ей навстречу), как мило она шутила с Дорой,  когда
та стеснялась сесть на свое обычное место рядом со мной, с какой обаятельной
скромностью она выслушивала какие-то  признания  Доры,  от  которых  та  вся
разрумянилась! Казалось, что с ее появлением наш маленький кружок больше  ни
в ком не нуждается.
     - Как я рада, что понравилась вам! - сказала Дора после чая. - Я на это
не надеялась. А теперь, когда Джулии Миллс нет, мне так  нужно,  чтобы  меня
любили.
     Кстати, я забыл об этом упомянуть раньше. Мисс Миллс отплыла в Индию, а
мы с Дорой попрощались с ней  в  Грейвзенде  на  борту  большого  океанского
корабля; мы получили на память имбирь, гуаву и другие подобные  лакомства  и
покинули мисс Миллс плачущей на складном стуле, на шканцах; под мышкой у нес
был большой, еще не начатый дневник,  где  она  собиралась  запечатлевать  и
хранить под замком свои размышления, которые будет в ней пробуждать океан.
     Агнес выразила опасение, что ее  портрет,  нарисованный  мной,  был  не
очень-то лестным, но Дора решительно это опровергла.
     - О нет! - сказала она, тряхнув локонами. - Он так вас хвалил!  Он  так
высоко ценит ваше мнение, что я боялась, понравлюсь ли вам.
     - Мое мнение не заставит его сильнее полюбить некоторых его знакомых, -
улыбаясь, сказала Агнес, - для них оно не имеет значения.
     - Но, пожалуйста,  если  можно,  будьте  обо  мне  хорошего  мнения!  -
ластилась к ней Дора.
     Мы стали потешаться над Дорой,  которой  так  хотелось,  чтобы  все  ее
любили, а она назвала меня глупышкой; сказала, что не любит  меня,  и  вечер
промелькнул незаметно. Скоро  должна  была  появиться  карета,  приближалось
время нашего отъезда. Я стоял один перед камином, когда в  комнату  неслышно
прокралась Дора, чтобы, как всегда, поцеловать меня перед моим уходом.
     - Вам не кажется, Доди, что я была  бы  умней,  если  бы  давно  с  ней
подружилась? - спросила она, и ее глаза блестели, а правой своей ручкой  она
рассеянно крутила пуговицу у меня на сюртуке.
     - Какой вздор, моя радость! - сказал я.
     - Вы думаете, это вздор? - не  глядя  на  меня,  спросила  Дора.  -  Вы
уверены в этом?
     - Конечно!
     - Я не помню, в каком родстве вы состоите с Агнес, мой милый ворчуп,  -
сказала она, продолжая крутить пуговицу.
     - Ни в каком, - ответил я. - Но мы росли вместе, как брат и сестра.
     - Я не  понимаю,  почему  вы  в  меня  влюбились,  -  продолжала  Дора,
принимаясь крутить другую пуговицу.
     - Может быть, потому, Дора, что я не мог, увидев вас, не полюбить.
     - А если бы вы меня никогда не увидели? -  спросила  Дора,  переходя  к
следующей пуговице.
     - А если бы мы не родились на свет? - весело сказал я.
     Мне хотелось бы знать, о чем она думала, когда  я  молча  любовался  ее
нежной ручкой, перебиравшей пуговицы  у  меня  на  сюртуке,  смотрел  на  ее
вьющиеся волосы, лежавшие на моей груди, и на  ресницы  ее  опушенных  глаз,
медленно поднимавшиеся по  мере  того,  как  двигались  вверх  ее  пальчики.
Наконец ее глаза встретились с моими, она привстала на цыпочки и  поцеловала
меня - раз, два, три, -  три  раза  поцеловала  меня  более  задумчиво,  чем
обычно, и вышла из комнаты.
     Минут через пять все они вернулись назад, и необычная задумчивость Доры
совершенно исчезла. Смеясь, она решила показать нам до прихода кареты, каким
фокусам научился Джип. На это ушло некоторое время (отнюдь не потому,  чтобы
они были разнообразны, а потому  что  Джип  не  желал  слушаться),  и  когда
послышался стук подъезжавшей кареты, мы еще не успели их  досмотреть.  Вслед
за этим  последовало  поспешное,  но  очень  нежное  ее  прощание  с  Агнес,
последовало обещание ее писать Агнес (если только та  не  сочтет  ее  письма
глупыми) и обещание Агнес писать ей, и вторичное прощание у дверцы кареты, и
третье прощание, когда Дора, несмотря на возражения мисс  Лавинии,  выбежала
еще раз из дому, чтобы у оконца кареты напомнить Агнес о письмах и  тряхнуть
локонами, бросив взгляд на меня (я занял место на козлах).
     Пассажирская карета должна была доставить нас к Ковент-Гарден, где  нам
нужно было пересесть в другую карету и добраться до Хайгета. Я с нетерпением
ждал пересадки, чтобы узнать мнение Агнес о Доре. Как она  ее  хвалила!  Как
искренне и горячо поручала моим самым преданным заботам это нежное существо,
очаровательное и бесхитростное, чье сердце я завоевал! С какой деликатностью
она внушала мне, делая вид, будто далека от  этого  намерения,  что  я  несу
ответственность за осиротевшее дитя
     Никогда, никогда я не любил Дору так глубоко  и  искренне,  как  в  тот
вечер. Мы снова вышли из кареты и шли  при  свете  звезд  по  тихой  дороге,
ведущей к дому доктора Стронга, и я сказал Агнес, что обязан этим ей.
     - Когда вы, Агнес, сидели около нее, мне казалось,  что  вы  не  только
мой, но и ее ангел-хранитель. И сейчас мне так кажется, - сказал я.
     - Бедный ангел! - отозвалась она. - Но верный. Ее чистый голос проник в
самую глубину моего сердца, и я, не раздумывая, сказал:
     -  Сегодня  я  заметил,  Агнес,  что  к  вам  вернулись  прежние   ваши
спокойствие и бодрость, которых я ни у кого, кроме вас, не  видел.  Надеюсь,
теперь у вас лучше дома?
     - У меня лучше на душе, - сказала она. - Я совершенно  спокойна,  и  на
сердце у меня легко.
     Я взглянул на ее ясное лицо, обращенное к небу, и при свете  звезд  оно
показалось мне таким благородным!
     - А в доме ничего не  изменилось,  -  спустя  некоторое  время  сказала
Агнес.
     - Больше не упоминалось  о  том...  Простите,  Агнес,  я  не  хочу  вас
волновать, но мне очень хотелось бы знать... больше не упоминалось о том,  о
чем мы говорили, когда я вас видел в последний раз?
     - Нет, ни разу, - ответила она.
     - Я столько об этом думал!
     - Вы должны поменьше об этом думать. Помните  одно:  я  доверяю  только
искренней, бескорыстной любви. Не бойтесь за меня, Тротвуд, -  добавила  она
через минуту, - я никогда не сделаю того, что вас так пугает.
     В минуты спокойного раздумья,  мне  кажется,  я  никогда  по-настоящему
этого не боялся, но услышать об ртом из ее собственных уст, не знающих  лжи,
было для меня огромным облегчением. Так я ей и сказал.
     - Но скажите, дорогая Агнес, - ведь вы возвращаетесь  домой,  и,  может
быть, нам больше не удастся побыть наедине, - скоро ли вы опять  приедете  в
Лондон?
     - Вероятно, очень не скоро, - ответила она. - Я полагаю, нам нужно быть
дома - ради папы. До следующего нашего приезда мы не  часто  сможем  с  вами
встречаться, но я буду писать Доре, и через нее мы будем знать друг о друге.
     Мы вошли во дворик при  коттедже  доктора.  Было  уже  поздно.  Окно  в
комнате миссис Стронг было освещено. Агнес показала на окно и  пожелала  мне
спокойной ночи.
     - Не волнуйтесь из-за наших невзгод и забот, - сказала она,  протягивая
мне руку. - Я так счастлива, зная, что счастливы вы.  Если  мне  понадобится
ваша помощь, вы можете быть спокойны - я к вам обращусь. Да благословит  вас
господь!
     Лучезарная ее улыбка и этот спокойный, бодрый голос воскресили  в  моей
памяти образ моей маленькой Доры, когда та сидела  рядом  с  ней.  Некоторое
время я стоял на крыльце и смотрел на звезды, и сердце  мое  было  исполнено
любви и благодарности; затем я  медленно  побрел  дальше.  На  ночь  я  снял
комнатку неподалеку, в чистенькой харчевне; выходя из  дворика,  я  случайно
повернул голову и увидел свет в кабинете доктора. У меня мелькнула мысль,  -
и я даже упрекнул себя, - что он работает над словарем без моей помощи.  Мне
захотелось проверить, так ли это, и пожелать ему  спокойной  ночи,  если  он
сидит за своими книгами, а потому я повернул назад,  тихо  пересек  холл  и,
приоткрыв дверь, заглянул в кабинет.
     При  свете  лампы,  затененной  абажуром,  я  прежде  всего,  к  своему
удивлению, увидел Урию. Он стоял  около  лампы,  одна  костлявая  рука  была
прижата к губам, другая опиралась на стол  доктора.  Доктор  сидел  в  своем
рабочем кресле, закрыв руками лицо. Мистер Уикфилд, сильно  взволнованный  и
удрученный, наклонясь к доктору и протянув руку,  нерешительно  касался  его
руки.
     У меня мелькнула мысль, что  доктор  заболел.  Я  рванулся  вперед,  но
встретил взгляд Урии и понял, в чем дело. Тогда я отступил, чтобы выйти,  но
доктор сделал мне знак остаться, и я остался.
     - Во всяком случае, мы можем затворить дверь, - сказал Урия и  неуклюже
скорчился. - Зачем разглашать на весь город?
     С этими словами он на цыпочках  подошел  к  двери,  которую  я  оставил
открытой, и осторожно закрыл ее. Затем он вернулся  на  свое  место.  В  его
голосе и манерах чувствовалось навязчивое,  лицемерное  сострадание,  и  эта
личина казалась, - по крайней мере мне, - самой невыносимой из  всех,  какие
он мог на себя надеть.
     - Я счел себя обязанным, мистер Копперфилд, - обратился ко мне Урия,  -
рассказать доктору Стронгу то, о чем мы с вами говорили.  Впрочем,  вы  меня
тогда не совсем поняли!
     Я посмотрел на него, но промолчал, и, подойдя к моему славному  старому
учителю, пробормотал несколько слов, стараясь утешить  его  и  ободрить.  Он
положил руку мне на плечо, как это бывало в пору  моего  детства,  но  седой
своей головы не поднял.
     - Поскольку вы тогда меня не поняли,  мистер  Копперфилд,  -  продолжал
Урия тем же искательным тоном, - я беру на  себя  смелость,  находясь  среди
друзей, смиренно  сообщить,  что  я  обратил  внимание  доктора  Стронга  на
поведение миссис Стронг. Могу заверить, Копперфилд, что у меня  не  было  ни
малейшего желания вмешиваться в  это  неприятное  дело,  но  все  мы  иногда
оказываемся причастны к такого рода делам, которых  следовало  бы  избегать.
Именно это я хотел вам сказать, сэр, когда вы не изволили меня понять.
     Вспоминая теперь его подмигиванье, не знаю, как я удержался,  чтобы  не
схватить его за глотку и не задушить.
     - Может быть, я говорил недостаточно ясно, да и вы также,  -  продолжал
он. - Разумеется, мы оба не  склонны  были  распространяться  на  эту  тему.
Однако я пришел к выводу, что мне надлежит объясниться  чистосердечно,  и  я
сообщил доктору Стронгу... Вы что-то сказали, сэр?
     Это относилось к доктору, который застонал. Мне кажется, этот стон  мог
растрогать любое сердце, но на Урию он не произвел никакого впечатления.
     - ...сообщил доктору Стронгу, - продолжал он, - что  всем  бросается  в
глаза, сколь нежны друг с другом  мистер  Мелдон  и  красивая,  милая  леди,
супруга доктора Стронга. Пришло время (поскольку теперь все мы  причастны  к
этому делу, чего  следовало  бы  избегать),  пришло  время  сказать  доктору
Стронгу, что это было очевидно для всех еще до  отъезда  мистера  Мелдона  в
Индию, что только ради этого мистер Мелдон нашел предлог вернуться из  Индии
и только ради этого он всегда находится здесь. Как раз когда  вы  появились,
сэр, я спросил моего компаньона, - тут он повернулся к мистеру  Уикфилду,  -
может ли он дать честное слово доктору Стронгу, что  не  пришел  к  тому  же
выводу уже давно. Ну, как, мистер Уикфилд? Будьте добры, сэр,  скажите  всем
нам! Да или нет, сэр? Да ну же, компаньон!
     -  Ради  бога,  дорогой  доктор,  -  сказал   мистер   Уикфилд,   снова
нерешительно кладя руку на руку доктора, - ради бога не придавайте  большого
значения каким-то подозрениям, которые могли у меня быть...
     - Вот те на! - вскричал Урия, тряхнув головой. - Какое робкое и  унылое
признание! Хорош старый друг - нечего сказать! Но - черт побери! -  когда  я
был у него только ничтожным клерком, Копперфилд, я видел, как он не  раз,  -
да, не раз,