стера
Копперфилда пожаловать к ним в назначенный день (и в сопровождении, если  он
найдет нужным, какого-либо близкого  друга),  дабы  они  имели  удовольствие
поговорить с ним по указанному вопросу лично.
     На это письмо мистер Копперфилд, заверяя в своем  уважении,  немедленно
ответил, что будет иметь честь посетить обеих  мисс  Спенлоу  в  назначенный
день, согласно их любезному разрешению, вместе  со  своим  другом,  мистером
Томасом Трэдлсом из Иннер-Тэмпла. Отправив  это  письмо,  мистер  Копперфилд
пришел в состояние сильного нервического возбуждения и пребывал в нем вплоть
до назначенного дня.
     В это критическое для меня время мое волнение, возможно,  не  усилилось
бы до такой степени, если бы я мог воспользоваться неоценимой  помощью  мисс
Миллс. Но мистер  Миллс,  который  всячески,  тем  или  иным  способом,  мне
досаждал - или мне казалось, что досаждал, а это одно и то  же,  -  дошел  в
своих пакостях до предела: он вбил себе в голову, что должен ехать в  Индию.
Зачем ему было ехать  в  Индию,  если  не  для  того,  чтобы  доставить  мне
неприятность? Потому, дескать, что ему нечего делать в других частях  света,
а в этой стране у него дел по горло? Потому, мол, что он торговал с  Индией,
не знаю только чем (у меня были  весьма  смутные  представления  о  каких-то
шалях, затканных золотом, и о слоновых бивнях),  и  в  юности  своей  был  в
Калькутте, а теперь решил туда вернуться  в  качестве  компаньона  какого-то
резидента? Мне это было решительно безразлично. Однако для него это было так
важно, что он собрался  ехать  в  Индию  и  взять  с  собой  Джулию.  Джулия
отправилась  в  провинцию  попрощаться  с  родными,  и  на  доме   появились
объявления, извещающие, что он сдается внаем или продается и что  обстановка
(каток для белья и все прочее) тоже продается по  сходной  цене.  Значит,  и
здесь произошло землетрясение, жертвой  которого  явился  я,  не  успев  еще
опомниться от первого!
     В знаменательный день я долго не мог выбрать костюм. Я разрывался между
желанием появиться во всей красе и боязнью,  что  какая-нибудь  часть  моего
туалета не будет соответствовать, по мнению обеих мисс Спенлоу, моему весьма
деловому характеру, а потому старался найти  золотую  середину  между  этими
двумя крайностями. Бабушка одобрила результат этих стараний,  а  мистер  Дик
бросил нам вслед одну из своих  туфель  на  счастье,  когда  мы  с  Трэдлсом
спускались вниз по лестнице.
     Чудесный малый был Трэдлс, и я его очень любил, но  все  же  пожалел  о
том, что и по такому деликатному поводу он не  мог  отделаться  от  привычки
причесывать волосы так, что они стояли дыбом. Это придавало  ему  удивленный
вид - не будем говорить о  сходстве  с  помелом,  -  и  дурные  предчувствия
нашептывали мне, что это обстоятельство может оказаться для нас роковым.
     По дороге в Патни я позволил себе намекнуть на  это  Трэдлсу,  заметив,
что если бы он пригладил их немного...
     - С большим удовольствием, дорогой мой  Копперфилд!  -  сказал  Трэдлс,
снимая шляпу и всячески стараясь привести в порядок свои волосы.  -  Но  это
никак невозможно.
     - Не приглаживаются?
     - Да. Ничего нельзя поделать. Если бы до самого Патни я тащил на голове
полсотни фунтов груза, они все равно поднимутся, как только я сниму груз. Вы
понятия не имеете, Копперфилд, какие у меня  упрямые  волосы.  Я  прямо-таки
злющий дикобраз.
     Должен сознаться, я был немного обескуражен, но вместе с тем восхитился
его добродушием. И сказал ему, что  очень  уважаю  его  за  добрый  нрав,  а
волосы, должно быть, вобрали в себя все  его  упрямство,  ибо  в  нем  самом
упрямства нет и в помине.
     - Ох! -  засмеялся  Трэдлс.  -  С  этими  несчастными  волосами  старая
история!  Жена  моего  дяди  их  не  выносила.  Она  говорила,  что  они  ее
раздражают. И они мне очень  повредили,  когда  я  влюбился  в  Софи.  Очень
повредили!
     - Они ей не понравились?
     - О нет, не ей! Но ее старшая сестра, та, которая красавица, очень  ими
забавлялась. Короче говоря, все сестры над ними смеялись.
     - Как мило!
     - О да! - согласился Трэдлс с очаровательной наивностью. - Это всех нас
потешало. Они утверждали, что Софи хранит у себя в столе прядь  моих  волос,
но должна держать их в книге с застежками, чтобы они не встали дыбом. Как мы
над этим смеялись!
     - Кстати, дорогой Трэдлс, ваш опыт может мне пригодиться, - сказал я. -
Когда вы обручились с упомянутой вами молодой леди,  вы  делали  официальное
предложение ее семейству? Было ли что-нибудь похожее... похожее на  то,  для
чего мы сейчас идем в Патни? - спросил я взволнованно.
     - Видите ли, Копперфилд, это доставило мне немало  мучений,  -  ответил
Трэдлс, и на его серьезное лицо надвинулась тень раздумья. - Софи необходима
своему семейству, и никто из них не мог допустить мысли о  ее  браке.  Между
собой они порешили, что она никогда не выйдет замуж, и  называли  ее  старой
девой. Поэтому, когда я  с  большими  предосторожностями  упомянул  об  этом
миссис Крулер...
     - Это ее мама? - спросил я.
     - Мама, - сказал Трэдлс. - Ее отец - его преподобие Хорее Крулер... Так
вот, когда я с большими предосторожностями упомянул об этом  миссис  Крулер,
это так на нее повлияло, что она  завопила  и  лишилась  чувств.  В  течение
нескольких месяцев я не мог касаться этого вопроса.
     - Но в конце концов коснулись?
     - Это сделал его преподобие Хорее,  -  сказал  Трэдлс.  -  Превосходный
человек, замечательный во всех отношениях! Он указал ей, что,  как  подобает
христианке, она должна примириться с жертвой (в особенности  когда  все  это
еще так неопределенно) и не питать ко мне чувств, несовместимых с любовью  к
ближнему. Что касается до меня, Копперфилд, даю вам слово, у меня было такое
чувство, будто я, как хищная птица, кружусь над этим семейством.
     - А как сестры, Трэдлс? Надеюсь, они были на вашей стороне?
     - Я бы этого не сказал, - отвечал он. - Когда мы до  некоторой  степени
умиротворили миссис Крулер, нужно было сообщить Саре. Вы помните,  Сара  это
та самая, у которой неладно с позвоночником?
     - Прекрасно помню.
     - Она заломила руки, - продолжал Трэдлс с огорченным видом,  -  закрыла
глаза, покрылась смертельной бледностью,  совсем  оцепенела  и  два  дня  не
принимала никакой пищи, кроме воды с размоченными сухарями,  которую  давали
ей с чайной ложечки.
     - Какая неприятная девица, Трэдлс! - заметил я.
     - О! Прошу прощения, Копперфилд! - воскликнул Трэдлс. - Она  прелестная
девушка, только очень чувствительная. Правду сказать, они  все  такие.  Софи
говорила мне потом, что невозможно описать, как  она  себя  упрекала,  когда
ухаживала за Сарой. Я по  себе  это  знаю,  Копперфилд,  потому  что  я  сам
чувствовал себя преступником. А когда Сара пришла в  себя,  мы  должны  были
объявить  остальным  восьми  сестрам.  И  на  каждую  сестру  это  сообщение
действовало no-разному, но самым трогательным образом. Две младшие,  которых
Софи обучает, только недавно перестали питать ко мне злобу.
     - Во всяком случае, теперь они все успокоились? - осведомился я.
     - По...пожалуй... я  бы  сказал,  что,  в  общем,  они  примирились,  -
неуверенно ответил Трэдлс. - Дело в том, что мы стараемся не касаться  этого
вопроса, а мои неясные виды на будущее и стесненные обстоятельства очень  их
утешают. Какая это будет печальная картина, если мы когда-нибудь  поженимся!
Больше будет похоже на похороны, чем на свадьбу. И все они меня возненавидят
за то, что я ее похитил.
     Его славное лицо и то выражение, с каким он серьезно и в  то  же  время
комически покачал головой, производят на меня  большее  впечатление  теперь,
когда я об этом вспоминаю, чем произвели в тот момент; ибо тогда  мои  мысли
были в таком разброде и я так трепетал от волнения, что совершенно не мог на
чем бы то ни было сосредоточиться. Когда же мы стали  приближаться  к  дому,
где жили обе мисс Спенлоу, мой вид и присутствие духа оставляли желать столь
многого, что Трэдлс предложил подкрепиться для бодрости каким-нибудь  легким
возбуждающим напитком, например кружкой  эля.  Он  повел  меня  в  ближайший
трактир, а затем мы направились не очень твердыми шагами к дому  обеих  мисс
Спенлоу.
     Когда служанка открыла дверь - у меня возникло смутное  чувство,  будто
меня выставили напоказ; затем, как будто в тумане,  я  прошел,  пошатываясь,
через холл, где висел барометр, и оказался в  маленькой  уютной  гостиной  в
первом этаже, откуда  был  виден  чистенький  садик.  Столь  же  смутно  мне
чудилось, что я сижу на софе и вижу Трэдлса  без  шляпы,  а  волосы  у  него
торчат, и он похож на одну из этих назойливых фигурок  на  пружине,  которые
выскакивают из игрушечной табакерки, когда поднимаешь крышку. Чудилось,  что
слышу тиканье старомодных часов, стоявших на камине, и пытаюсь приноровить к
нему биение своего сердца, но тщетно! Чудилось, что озираюсь  вокруг  и  ищу
хоть что-нибудь, связанное с Дорой, но не нахожу ровно ничего. Чудилось, что
я слышу где-то далеко тявканье Джипа, но его тут же заставили  замолчать.  В
конце концов я едва не столкнул в камин Трэдлса, когда, пятясь, отвешивал  в
страшном смущении поклон двум маленьким, сухоньким, пожилым леди,  одетым  в
черное  и  похожим   на   покойного   мистера   Спенлоу,   высушенного   или
обструганного.
     - Прошу вас присесть, - сказала одна из этих леди.
     После того как я попытался повалиться на Трэдлса и  уселся  уже  не  на
кошку, - на нее я сел сначала, -  я  достаточно  овладел  своими  чувствами,
чтобы прийти к заключению, что  мистер  Спенлоу,  очевидно,  был  младшим  в
семье, что между сестрами была разница лет в шесть-восемь и  что  совещанием
руководила младшая из сестер, поскольку у нее в руках находилось мое  письмо
- такое знакомое, а вместе с тем казавшееся таким  странным,  -  письмо,  на
которое она поглядывала в лорнет. Они были одеты одинаково,  но  эта  сестра
казалась  моложе  -  быть  может,  какой-нибудь  пустяк,  вроде   кружевного
воротничка, косынки на шее, брошки  или  браслета,  придавал  ей  вид  более
оживленный. Обе они  сидели  совершенно  прямо,  держались  чинно,  чопорно,
степенно и спокойно. Та сестра, у которой не было моего письма, скрестила на
груди руки и застыла, словно идол.
     - Если не ошибаюсь, мистер Копперфилд? - осведомилась сестра, державшая
мое письмо, обращаясь к Трэдлсу.
     Начало было ужасающее. Трэдлс должен был указать, что мистер Копперфилд
- это я, я - заявить о своих правах на  это  имя,  а  они  -  отказаться  от
предвзятого мнения, будто  Трэдлс  является  мистером  Копперфилдом.  Нечего
сказать, приятное положение!
     В довершение всего мы отчетливо услышали, как  Джип  дважды  тявкнул  и
снова его заставили замолчать.
     - Мистер Копперфилд! - произнесла сестра, державшая письмо.
     Я что-то сделал - кажется, поклонился - и весь превратился в слух,  как
вдруг вмешалась другая сестра.
     - Моя сестра Лавиния, - сказала она, - более знакомая с  делами  такого
рода, сообщит вам, как мы намерены поступить в интересах обеих сторон.
     Впоследствии  я  узнал,  что  мисс  Лавиния  почиталась  авторитетом  в
сердечных делах, ибо в прошлом  существовал  некий  мистер  Пиджер,  который
питал пристрастие к висту и считался в нее влюбленным. Лично  я  думаю,  что
это утверждение является совершенно бездоказательным и в  подобных  чувствах
Пиджер был решительно неповинен; во всяком  случае,  я  никогда  не  слыхал,
чтобы он хоть как-то о них заявлял. Но обе сестры  -  мисс  Лавиния  и  мисс
Кларисса - непоколебимо верили, что он  непременно  объяснился  бы  в  своей
безумной любви, если бы в юности (когда ему было под шестьдесят) не подорвал
свой организм злоупотреблением спиртными напитками,  а  затем  водами  Бата,
которыми, пытаясь исправить дело, он наливался весьма неумеренно.  У  сестер
даже мелькало подозрение, что он и умер от тайной любви, но, должен сказать,
на портрете, хранившемся у них, он изображен с таким  багровым  носом,  что,
по-видимому, эта тайная любовь была тут совершенно ни при чем.
     - Не будем касаться прошлого. Кончина  нашего  бедного  брата  Фрэнсиса
изгладила прошлое из памяти, - сказала мисс Лавиния.
     - С нашим братом Фрэнсисом мы не поддерживали постоянных  отношений,  -
сказала мисс Кларисса, - но несогласий или ссоры между нами не было. Фрэнсис
шел своей дорогой, а мы - своей. Мы решили, что так будет лучше в  интересах
обеих сторон. Так оно и было.
     Обе сестры, когда говорили, чуть-чуть наклонялись вперед,  а  умолкнув,
встряхивали головой  и  снова  выпрямлялись,  вытягиваясь  в  струнку.  Мисс
Кларисса не разнимала сложенных на  груди  рук.  По  временам  она  начинала
выстукивать пальцами какой-нибудь мотив - менуэт или марш, мне кажется, - но
рук не разнимала.
     - После смерти нашего брата  Фрэнсиса  положение  нашей  племянницы,  -
вернее, предполагаемое в  будущем  положение,  -  изменилось,  и  потому  мы
считаем взгляды нашего брата на ее положение точно так же  изменившимися,  -
сказала мисс Лавиния. - У нас нет оснований сомневаться, мистер  Копперфилд,
в  том,  что  вы  достойный  молодой  джентльмен  и  обладаете   прекрасными
качествами, а также и в том, что вы питаете склонность  к  нашей  племяннице
или по крайней мере убеждены, будто ее питаете.
     Как бывало всегда, когда мне представлялся подходящий случай, я заявил,
что никто никого так не любил, как я  люблю  Дору.  Трэдлс  поддержал  меня,
что-то пробормотав.
     Мисс Лавиния только-только собралась привести какие-то возражения,  как
ее опередила мисс  Кларисса,  одержимая,  по-видимому,  желанием  непрерывно
поминать своего брата Фрэнсиса.
     - Если бы мама Доры, - сказала она, -  выходя  замуж  за  нашего  брата
Фрэнсиса, сразу сказала, что  для  его  семейства  нет  места  за  обеденным
столом, так было бы лучше в интересах обеих сторон.
     - Может быть, теперь, сестра Кларисса, об этом  не  стоит  говорить?  -
вставила мисс Лавиния.
     - Это имеет отношение к нашему разговору,  сестра  Лавиния,  -  сказала
мисс Кларисса. - Я не позволю себе  вмешиваться  в  ту  область,  в  которой
только ты одна компетентна. Но что касается другой стороны вопроса, то тут я
имею право голоса и у меня есть свое собственное мнение.  Было  бы  лучше  в
интересах обеих сторон, если бы мама Доры,  выходя  замуж  за  нашего  брата
Фрэнсиса, ясно заявила, каковы ее намерения. Тогда мы  бы  знали,  чего  нам
ждать. Тогда мы сказали бы: "Пожалуйста, не  приглашайте  нас  вовсе",  -  и
можно было бы избежать всяких недоразумений.
     Когда мисс Кларисса тряхнула головой, мисс Лавиния  снова  поглядела  в
лорнет на мое письмо и взяла слово. У обеих сестер,  кстати  сказать,  глаза
были маленькие, блестящие, круглые, как у птиц. И сами они  были  похожи  на
птиц: движения их были порывистые, быстрые, резкие,  и  прихорашивались  они
совсем как канарейки.
     Мисс Лавиния, как я уже сказал, взяла слово:
     - Вы просили у моей  сестры  Клариссы  и  у  меня,  мистер  Копперфилд,
разрешения  бывать  здесь  в  качестве  искателя  руки   нашей   племянницы,
получившего на то ее согласие.
     - Допустим, наш  брат  Фрэнсис,  -  снова  ворвалась  в  разговор  мисс
Кларисса (если мне позволено будет так назвать ее мирное  вмешательство),  -
хотел себя окружить атмосферой  Докторс-Коммонс  и  только  Докторс-Коммонс.
Разве мы имели право или было у нас  желание  возражать?  Конечно,  нет!  Мы
никогда не хотели быть навязчивыми. Но почему этого не сказать прямо?  Пусть
у нашего брата Френсиса с его женой будет свое общество, а у меня с  сестрой
Лавинией - свое. Смею надеяться, мы могли бы его найти!
     Поскольку эти слова обращены были к Трэдлсу и ко  мне,  мы  оба  что-то
ответили. Ответа Трэдлса расслышать было нельзя, а я сказал, что это  делает
всем большую честь. Понятия не имею, что я хотел этим сказать.
     - Ты можешь продолжать, сестра Лавиния, - облегчив сердце, сказала мисс
Кларисса. Мисс Лавиния продолжала:
     - Мистер Копперфилд, моя сестра Кларисса и я  тщательно  обдумали  ваше
письмо, показали его нашей  племяннице  и  обсудили  вместе  с  ней.  Мы  не
сомневаемся в том, что вам кажется, будто вы ее любите.
     - Кажется, сударыня!.. - начал я с упоением. - О!..
     Но мисс Кларисса метнула на меня взгляд (совсем как  юркая  канарейка),
напоминающий, что оратора прерывать нельзя, и я попросил прощения.
     - Любовь, - сказала мисс Лавиния, поглядывая на сестру и  ища  взглядом
подтверждения, которое та выражала кивком после  каждой  фразы.  -  солидная
любовь, уважение, преданность заявляют о себе не  так  громко.  Голос  любви
тих. Любовь скромна и застенчива, она прячется, она ждет и ждет.  Так  зреет
плод. Бывает, жизнь проходит, а она все еще созревает в тени.
     Разумеется, тогда я не понимал, что это был намек  на  ее  воображаемую
историю со страдальцем  Пиджером.  Но,  видя,  как  многозначительно  кивает
головой мисс Кларисса, я понял, что эти слова полны глубокого смысла.
     - Легкие увлечения молодежи, - я называю их "легкими"  по  сравнению  с
таким чувством, - все равно что песок в сравнении со  скалой,  -  продолжала
мисс Лавиния. - Так трудно предугадать, будут ли они длительны, и есть ли  у
них прочное основание, что моя сестра Кларисса и я долго колебались, как нам
поступить, мистер Копперфилд и мистер...
     - Трэдлс, - подсказал мой друг, увидев, что взгляд устремлен на него.
     -  Прошу  прощения.  Кажется,  из  Иннер-Тэмпла?  -  осведомилась  мисс
Лавиния, снова взглянув на мое письмо.
     Трэдлс сказал: "Совершенно верно", - и ужасно покраснел.
     Хотя у меня не было никаких  определенных  оснований  чувствовать  себя
более уверенно, мне показалось, что обе сестры, в особенности мисс  Лавиния,
весьма  рады  новому  и  многообещающему  домашнему  развлечению,  стараются
извлечь из него все, что можно, и намерены нежно его  лелеять,  а  это  меня
очень  обнадежило.  Я  решил,  что  мисс   Лавиния   получила   бы   великое
удовольствие, если бы могла надзирать за двумя юными влюбленными вроде  Доры
и меня, а мисс Кларисса  была  бы  не  менее  довольна,  наблюдая,  как  она
надзирает за нами, и проявляя  -  всякий  раз  как  у  нее  возникнет  такая
потребность - особый интерес к той стороне вопроса, которая так ее занимала.
Тогда я осмелился со всем пылом заявить, что люблю  Дору  больше,  чем  могу
выразить словами, и больше, чем можно вообразить, что все мои друзья  знают,
как я ее люблю, что моя бабушка, Агнес, Трэдлс и все мои знакомые знают, как
я ее люблю и каким  я  стал  серьезным  благодаря  этой  любви.  В  качестве
свидетеля я привлек Трэдлса. А Трэдлс, распалившись так, будто его  призвали
окунуться в парламентские прения, великолепно выполнил задачу  -  подтвердил
мои слова искренне, просто, весьма чувствительно и разумно, что и  произвело
благоприятное впечатление.
     - Я бы взял на себя  смелость  утверждать,  что  у  меня  есть  опыт  в
подобного рода делах, - заявил Трэдлс, - ибо я сам обручен с молодой леди, -
она, знаете ли, живет в Девоншире, их там десять сестер, -  но  в  настоящее
время не могу с точностью сказать, когда мы поженимся.
     - Значит, вы, мистер Трэдлс, можете подтвердить мое мнение, что  любовь
застенчива и скромна и что она ждет и ждет?.. - осведомилась  мисс  Лавиния,
которая явно заинтересовалась Трэдлсом.
     - О да, сударыня! - подтвердил Трэдлс.
     Мисс Кларисса взглянула на мисс  Лавинию  и  многозначительно  кивнула.
Мисс Лавиния выразительно взглянула на мисс Клариссу и слегка вздохнула.
     - Сестра Лавиния, возьми мой флакон, - сказала мисс Кларисса.
     Мисс Лавиния нюхнула ароматического уксуса и привела себя в чувство,  а
мы с Трэдлсом соболезнующе следили за этим; потом она продолжала,  но  более
слабым голосом:
     - Мы с сестрой долго колебались, мистер Трэдлс,  к