. И как
следствие, Ракне серьезно помог ему с доработкой рассказа.
А все остальное в письме - настоящий параноидный бред. Вы
такого в жизни никогда не читали
   - Рег и Ракне... Союз, заключенный на небесах, -
произнесла жена писателя, нервно хихикнув.
   - Вовсе нет, - сказал редактор. - У них сложились чисто
рабочие отношения. Ракне был мужского пола.
   - Ладно, расскажи нам, что было дальше в письме.
   - Это письмо я наизусть не помню. Для вас же, может
быть, лучше. Даже ненормальность начинает через некоторое
время утомлять. Рег писал, что их молочник - из ЦРУ.
Почтальон - из ФБР. Рег видел у него в сумке с газетами
револьвер с глушителем. Люди в соседнем доме просто
какие-то шпионы: у них фургон с аппаратурой для слежки. В
угловой магазин за продуктами он больше ходить не
осмеливается, потому что его хозяин - андроид. Он, мол, и
раньше это подозревал, но теперь совсем уверен. Рег заметил
перекрещивающиеся провода у него на черепе под кожей в том
месте, где хозяин магазина начал лысеть. А засоренность
дома радием в последнее время значительно повысилась: по
ночам он замечает в комнатах слабое зеленоватое свечение.
   Письмо его заканчивалось следующими строками. "Я
надеюсь, Генри, Вы напишете мне и расскажете о Вашем
отношении (и Вашего форнита) к врагам. Уверен, что контакт
с Вами - явление весьма не случайное. Я бы сказал, это
спасательный круг, посланный (Богом? Провидением? Судьбой?
- любое слово на Ваш выбор) в самый последний момент.
Человек не может в одиночку долго сопротивляться тысяче
врагов. Но вот наконец узнаешь, что ты не один... Видимо,
я не сильно преувеличу, если скажу, что общность
происходящего с нами - это единственное, что спасает меня от
полного краха. Мне нужно знать, преследуют ли враги Вашего
форнита так же, как моего? Если да, то как Вы с ними
боретесь? Если нет, то, как Вы думаете, почему? Повторяю,
мне очень нужно это знать".
   Письмо было подписано закорючкой с девизом "Fornit Some
Fornus", потом следовал постскриптум в одно предложение.
Одно, но совершенно убийственное: "Иногда я сомневаюсь в
своей жене".
   Я прочел письмо три раза подряд и по ходу дела "уговорил"
целую бутылку "Блэк Велвет". Потом начал раздумывать, что
ему ответить. Я не сомневался, что передо мной "крик
тонущего о помощи". Какое-то время работа над рассказом
держала его на поверхности, но теперь она завершилась.
Теперь целостность его рассудка зависела от меня. Что было
совершенно логично, поскольку я сам навлек на себя эту
заботу.
   Я ходил туда-сюда по пустым комнатам. Потом начал
выключать все, что можно, из сети. Я был пьян, вы
понимаете, а обильное принятие спиртного открывает
неожиданные перспективы внушению.
   Литературный агент ухмыльнулся, но атмосфера общей
неуютной напряженности сохранилась.
   - И пожалуйста, помните, Рег Торп был исключительным
писателем. Он демонстрировал абсолютную убежденность в том,
о чем писал. ФБР, ЦРУ, налоговое управление. Они. Враги.
Некоторые писатели обладают очень редким даром писать тем
серьезнее и спокойнее, чем больше их беспокоит тема.
Стейнбек умел это, и Хемингуэй... И Рег Торп обладал тем же
талантом. Когда вы входили в его мир, все начинало казаться
очень логичным. И приняв саму идею форнитов, вполне можно
было поверить в то, что почтальон действительно держит в
своей сумке пистолет тридцать восьмого калибра с глушителем.
Или что соседи-студенты на самом деле агенты КГБ с
упрятанными в восковых зубах капсулами с ядом, агенты,
посланные убить или поймать Ракне любой ценой.
   Конечно же, я не поверил в базовую идею. Но мне было так
тяжело думать. И я стал выключать из сети все подряд.
Сначала цветной телевизор, потому как всем известно, что
телевизоры действительно что-то излучают. Я отключил
телевизор, и мне показалось, что мои мысли действительно
прояснились. Мне стало настолько лучше, что я отключил
радио, тостер, стиральную машину и сушилку. Потом я
вспомнил про микроволновую печь и отключил ее тоже. Меня
охватило настоящее чувство облегчения, когда я вырвал у
проклятой твари зубы: у нас стояла печь одного из первых
выпусков, огромная, как дом, и, возможно, действительно
опасная. Сейчас их экранируют гораздо лучше.
   Раньше я просто не представлял, сколько в обычном
зажиточном доме вещей, которые втыкаются в стену. Мне
привиделся образ эдакого зловредного электрического
осьминога со змеящимися в стенах электропроводами вместо
щупалец, которые соединены с проводами снаружи, идущими к
энергостанции, принадлежащей правительству.
   Редактор замолчал, отхлебнул минеральной и продолжил:
   - И пока я все это делал, мое мышление как бы
раздвоилось. В основном я действовал, подчиняясь суеверному
импульсу. На свете множество людей, которые ни за что не
пройдут под лестницей и не станут открывать зонтик в доме.
Есть баскетболисты, которые крестятся перед штрафным
броском, и игроки в бейсбол, которые меняют носки, когда
игра не клеится. Я думаю, в таких случаях рациональный
разум просто играет в стерео-дисбалансе с иррациональным
подсознанием. Если бы меня попросили определить
"иррациональное подсознание", я бы сказал, что это
расположенная в мозгу у каждого из нас маленькая, обитая
изнутри мягким материалом, комната, где стоит только один
карточный столик, и на нем нет ничего, кроме револьвера,
заряженного гибкими пулями.
   Когда вы, идя по улице, сворачиваете, чтобы не проходить
под лестницей, или выходите из дома под проливной дождь со
сложенным зонтиком, часть вашей цельной личности отделяется,
заходит в эту комнату и берет со стола револьвер. Может
быть, вы даже держите в голове одновременно сразу две мысли
"Ходить под лестницей безопасно" и "Не ходить под лестницей
тоже безопасно". Но как только лестница оказывается позади
или когда зонтик открывается - вы снова воссоединяетесь.
   - Очень интересная мысль, - сказал писатель. - Я
надеюсь, ты не откажешься развить ее чуть дальше. Когда,
по-твоему, иррациональная часть личности прекращает
баловаться с оружием и приставляет пистолет себе к виску?
   - Когда человек начинает писать в газеты, требуя, чтобы
лестницы запретили, потому что ходить под ними опасно.
   Все рассмеялись.
   - Короче, уже не сдерживаемый ничем, я пошел в свой
кабинет, напечатал письмо Регу Торпу, вложил его в конверт,
наклеил марку и отправил в тот же вечер. На самом деле
ничего этого я не помню: слишком был пьян. Но, видимо, я
все это действительно сделал, потому что, проснувшись на
следующее утро, я обнаружил рядом с пишущей машинкой копию
письма, марки и коробку с конвертами. Содержание письма
вполне соответствовало тому, что можно ожидать от пьяного.
Общий смысл был таков: врагов привлекают не только форниты,
но еще и электричество, поэтому, когда ты избавишься от
электричества, ты избавишься от врагов. В конце я приписал.
"Электричество влияет на то, что ты думаешь об этих вещах,
Рег. Интерферирует с ритмами мозга. Кстати, у твоей жены
есть кухонный смеситель?"
   - Фактически, ты начал "писать письма в газету", - сказал
писатель.
   - Да. Это письмо я написал в пятницу вечером. В субботу
утром я проснулся около одиннадцати в жутком похмелье и с
очень смутными воспоминаниями о том, что это на меня вчера
нашло. Втыкая электроприборы в розетки, я ощущал мощные
приливы стыда. И еще более мощные приливы, когда я увидел,
что написал Регу. Я перерыл весь дом, разыскивая оригинал
письма в надежде, что все-таки не отправил его. Но
оказалось, что отправил. Остаток того дня я как-то пережил,
приняв решение справляться с ударами судьбы, как мужчина, и
завязать пить. Я был уверен, что сумею.
   В следующую среду пришло письмо от Рега. Одна страница,
от руки, почти целиком изрисованная закорючками со словами:
"Fornit Some Fornus". А в центре - несколько предложений:
"Ты был прав. Спасибо, спасибо, спасибо. Рег. Ты был
прав. Теперь все в порядке. Рег. Огромное спасибо. Рег.
Форнит чувствует себя отлично. Рег. Спасибо. Рег".
   Он получил мое письмо с утренней почтой в понедельник. В
полдень он отправился в местную контору энергокомпании и
сказал, чтобы они отключили подачу электричества в его дом.
Джейн Торп, конечно, закатила истерику. Ее плита работала
на электричестве, а кроме того, еще смеситель, швейная
машинка, посудомоечно-сушильный агрегат... ну, сами
понимаете. К вечеру понедельника, я уверен, она была готова
меня убить.
   Только поведение Рега убедило ее в том, что я не псих, а
чудотворец. Он спокойно усадил ее в гостиной и вполне
рационально объяснился с ней. Сказал, будто понимает, что
последнее время вел себя несколько странно, и знает, что она
беспокоится. Сказал, что без электричества он чувствует
себя гораздо лучше и будет счастлив помогать ей по
хозяйству, чтобы облегчить хлопоты, которые вызвало
отключение электроприборов. Потом предложил заглянуть
поболтать к соседям.
   - К агентам КГБ с фургоном, набитым радием? - спросил
писатель.
   - Да, к ним. Джейн это просто ошеломило. Она
согласилась пойти, но призналась мне позже, что готовилась к
какой-нибудь действительно некрасивой сцене: обвинения,
угрозы, истерика. Она даже собиралась уйти от Рега, если он
не согласится на профессиональную помощь. В ту среду утром
Джейн сказала мне по телефону, что дала себе обещание:
электричество - это последняя капля. Еще что- нибудь в том
же духе, и она уезжает в Нью-Йорк. Джейн, понятно, начинала
бояться. Все менялось так постепенно, почти неуловимо... и
она любила его, но даже ее терпению приходил конец. Джейн
решила, что, если Рег скажет этим соседям-студентам хоть
одно резкое слово, она уйдет. Гораздо позже я узнал, что
она окольными путями пыталась получить информацию о том, как
оформляется в Небраске отправка на принудительное лечение.
   - Бедная женщина, - пробормотала жена писателя.
   - Но вечер, однако, прошел блестяще, - сказал редактор.
- Рег был обаятелен, как в лучшие свои дни, а если верить
Джейн, это значит, очень обаятелен. Она уже года три не
видела его таким веселым. Замкнутость, скрытность- все
исчезло. Он выпил пива и охотно разговаривал на любые темы,
что волновали людей в те сумеречные дни: война, перспективы
добровольной воинской службы, беспорядки в городах, законы
против марихуаны.
   Потом всплыло, что это Рег написал "Персонажей
преступного мира", и они все, как выразилась Джейн,
"авторопели". Трое из четверых книгу уже читали, и, можете
быть уверены, четвертый потом пулей понесся в библиотеку.
   Писатель рассмеялся и кивнул. Знакомая ситуация.
   - Итак, - сказал редактор, - мы оставим на какое-то время
Рега Торпа и его жену без электричества, но гораздо
счастливее, чем прежде...
   - Хорошо еще, что он печатал не на электрической машинке,
- сказал агент.
   - ...и вернемся к вашему редактору. Прошло две недели.
Кончалось лето. Ваш редактор, конечно, не удержался и
несколько раз "развязывал", хотя в целом ему удавалось
сохранять респектабельность. Дни шли своим чередом. На
мысе Кеннеди готовились отправить человека на Луну. Вышел
свежий номер "Логанса" с Джоном Линдсеем на обложке и, как
всегда, разошелся плохо. Я сдал заказ на оформление
рассказа "Баллада о гибкой пуле": автор Рег Торп, право
первой публикации, предполагаемая дата публикации - январь
1??0 года, предполагаемый гонорар - 800 долларов, что в те
времена было стандартом для основного произведения в номерах
"Логанса".
   Потом позвонил мой начальник, Джим Доуган. Не могу ли я
заглянуть к нему? Я поднялся в его кабинет к десяти утра,
чувствуя себя в лучшем виде и всем своим видом это
демонстрируя.
   Я сел и спросил, чем могу быть полезен. Не буду
говорить, что имя Рега Торпа не приходило мне в голову: то,
что мы заполучили его рассказ, было для "Логанса" огромной
удачей, и кое-кому полагались поздравления. Поэтому можете
себе представить, как я был ошарашен, когда он придвинул мне
через стол два бланка заказов на приобретение произведений
Рассказ Торпа и повесть Апдайка, которую мы планировали на
февраль 1970-го. На обоих стоял штамп "ВОЗВРАТ".
   Я взглянул на возвращенные заказы, потом на Джимми. Я
ничего не понимал. В полном смысле слова не мог собраться с
мыслями и сообразить, в чем тут дело. Что-то мешало. Я
оглянулся и увидел маленькую электроплитку. Секретарша
Джима Джени приносила ее каждое утро и включала в сеть,
чтобы шеф всегда, когда захочет, мог пить свежий кофе. Эта
процедура вошла в правило года три или четыре назад. Но в
то утро у меня в голове вертелась только одна мысль:
   "Если эту штуку выключить, я смогу думать. Я знаю, что,
если выключить эту штуку, я во всем разберусь".
   - Что это, Джим"? - спросил я.
   - Мне чертовски жаль, Генри, что именно мне приходится
тебе об этом сообщать, - сказал он, - но с января 1970 года
"Логанс" больше не печатает беллетристику.
   У меня началась головная боль. Сначала совсем не
сильная, и я вспомнил, что у Джени Моррисон на столе стоит
электрическая точилка для карандашей. Потом все эти
флуоресцентные лампы в кабинете Джима... Обогреватели.
Торговые автоматы в конце коридора. Если вдуматься, все
здание целиком работало на электричестве. Я с удивлением
подумал, как тут вообще что-то удавалось сделать... И,
наверно, в этот момент мне в голову заползла новая мысль. О
том, что "Логанс" идет ко дну, потому что никто здесь не
может думать в полную силу. А причина этого в том, что
редакция размещается в высотном здании, которое работает на
электричестве. Все наши мыслительные процессы совершенно
искажены. Еще подумал, что, если сюда пригласить медика с
машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала
совершенно дикие кривые, сплошь состоящие из больших пиковых
альфа-ритмов, характерных для злокачественных опухолей в
мозгу.
   От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я
сделал еще одну попытку. Я попросил его по крайней мере
поговорить с Сэмом Вадаром, главным редактором журнала,
чтобы тот разрешил оставить рассказ в январском номере.
Хотя бы как символ прощания с беллетристикой в "Логансе".
Последний рассказ журнала.
   Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:
   - Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то
получится. У нас есть рассказ автора всего одного романа и
рассказ Джона Апдайка, который ничуть не хуже. Может быть,
даже лучше, и...
   - Рассказ Апдайка не лучше! - не выдержал я.
   - Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать...
   - А Я И НЕ КРИЧУ! - заорал я.
   Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице,
влетел к себе и, включив свет, схватил кейс. Вниз добрался
лифтом, но при этом я зажал кейс между ног и заткнул
пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что ехали со
мной в лифте, посмотрели на меня довольно странно. -
Редактор сухо, коротко хохотнул. - Они испугались. Посади
вас в маленький движущийся ящик с явным психом, вы тоже
испугаетесь.
   - Что-то не очень правдоподобно, - сказала жена агента.
   - Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если
мой рассказ вообще о чем- то - при условии, что про
человеческую жизнь можно сказать, что она о чем-то, - тогда
это история генезиса безумия. Безумие должно где-то
начинаться и куда-то идти. Как дорога. Или траектория пули
из ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа, но
на самом деле тоже уже шагал по этой дороге. Бесспорно.
   Куда-то нужно было идти, и я пошел к "Четырем Отцам", к
бару на Сорок Девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал,
потому что там не было ни обильного освещения, ни
музыкального автомата, ни телевизора. Помню, как заказал
первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор,
пока не очнулся на следующий день у себя дома в постели. На
полу высыхала лужа блевотины, а в простыне, которой я
накрывался, зияла огромная прожженная окурком дыра. Видимо,
я чудом избежал сразу двух ужасных смертей - не захлебнулся
и не сгорел. Хотя вряд ли что-нибудь почувствовал бы.
   - Отключка, - продолжил редактор, - первая в моей жизни
настоящая отключка. Это всегда преддверие конца, редко кто
испытывает подобное много раз. Так или иначе, это вскоре
кончается. Любой алкоголик скажет вам, что "отключка" - это
совсем не то же самое, что "отруб". Жизнь стала бы гораздо
проще, если бы это было так. Но дело в том, что включаясь,
алкаш продолжает что-то делать. Алкаш в отключке ведет
себя, словно неугомонный бес. Что-то вроде зловредного
форнита. Он может позвонить своей бывшей жене и оскорбить
ее по телефону, а может, выехав на противоположную полосу
шоссе, врезаться в машину, полную детей. Может бросить
работу, украсть что-нибудь в магазине или отдать кому-нибудь
свое обручальное кольцо. Одним словом, неугомонный бес.
   Я, однако, как потом выяснилось, придя домой, написал
письмо. Только не Регу, а себе. И судя по этому письму,
написал его как бы не я.
   - А кто? - спросила жена писателя.
   - Беллис.
   - Кто такой Беллис?
   - Его форнит, - произнес писатель в оцепенении. Тусклый
взгляд его, казалось, сосредоточился на чем-то очень
далеком.
   - Да. Именно, - сказал редактор немного удивленно, потом
снова прочел им по памяти то письмо. - "Привет от Беллиса.
Твои проблемы вызывают у меня искреннее сочувствие, мой
друг, но я хотел бы сразу заметить, что ты не единственный,
кому трудно. Мне тоже досталась не самая легкая работа. Я
могу посылать пишущую машинку форнусом до конца твоих дней,
но нажимать на клавиши придется тебе. Именно для этого Бог
создал людей. Так что я сочувствую, но не более того.
   Понимаю твое беспокойство по поводу Рега Торпа. Однако
гораздо больше меня волнует положение моего брата Ракне.
Торп беспокоится о том, что с ним станет, если Ракне его
покинет, но лишь потому, что он эгоистичен. С писателями
всегда такая беда - они все эгоистичны. Его совсем не
волнует что будет с Ракне, если ТОРП покинет его. Или
станет el bonzo seco.
   Это никогда, видимо, не трогало его чувствительную душу.
Но, к счастью, все наши тягостные проблемы имеют одно и то
же промежуточное решение, поэтому я напрягаю свои крошечные
руки и тело, чтобы предложить, его тебе, мой пьяный друг.
Ты можешь пожелать узнать окончательное решение, но, уверяю
тебя, его нет. Все раны смертельны. Принимай то, что есть.
Веревка иногда бывает слабо натянута, но у нее всегда есть
конец. Так что благодари судьбу за лишние секунды и не
трать время, проклиная последний рывок. Благодарное сердце
знает, что в конце концов всем нам висеть.
   Ты должен заплатить ему за рассказ сам. Но не своим
чеком. Торп, может быть, и страдает серьезным и опасным
расстройством ума, но это ни в коем случае не означает
глуппость". - Редактор произнес это слово по буквам
"Г-л-у-п-п-о-с-т- ь", потом продолжил. - "Если ты пошлешь
ему чек от своего имени, он раскусит тебя в пять секунд.
Сними со своего счета восемьсот долларов с мелочью, и пусть
твой банк откроет для тебя новый счет на имя "Арвин
Паблишинг Инкорпорейтед". Дай им понять, что тебе нужны
чеки, выглядящие серьезно, по-деловому. Никаких там
картинок с пейзажами и прочей ерундой. Выбери друга,
которому ты доверяешь, и оформи его сотрассантом (3). Когда
все будет готово, выпиши чек на восемьсот долларов, и пусть
этот друг его тоже подпишет. Потом отправь чек Регу Торпу.
На какое-то время это его выручит".
   Все Дальше стояла подпись "Беллис". Но не от руки, а на
машинке.
   Писатель присвистнул.
   - Первое, что я заметил проснувшись, была машинка.
Выглядела она так, словно кто-то старался сделать из нее
пишущую машинку, принадлежавшую привидению. Днем раньше у
меня стоял черный конторский "Ундервуд". Когда же я
проснулся - с головой размерами с Северную Дакоту - машинка
приобрела странный грязно-серый оттенок. Последние
несколько предложений в письме выглядели сжато и бледно.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что моему старому
доброму "Ундервуду", по всей видимости, пришел конец. Я
попробовал порошок на вкус и двинулся на кухню. На столе
стоял вскрытый пакет сахарной пудры