-то третий, невидимый, вклинился между ними), их ноги
наступали на опилки, которыми был посыпан скользкий пол. Я
не увидел ни одного человека, с которым бы я был знаком, и
почувствовал себя одиноко, но это было приятное одиночество.
Я словно стоял на сцене и воображал, что все искоса
поглядывают на меня, романтического незнакомца.
   Примерно через полчаса я вышел и купил в коридоре
кока-колы. Когда я вернулся, кому-то пришла в голову идея
устроить танцевальный круг, и я оказался втянутым в него.
Мои руки лежали на плечах у двух девушек, которых я никогда
раньше не видел. Мы кружились и кружились. В круге было
человек, наверное, двести, и он занимал половину спортивного
зала. Потом часть круга откололась и образовала внутри
первого круга второй, поменьше, который стал двигаться в
обратном направлении. От этого у меня закружилась голова.
Я увидел девушку, похожую на Бетси Маленфант, но я знал, что
это лишь мое воображение. Когда я снова посмотрел в ее
направлении, то не увидел ни ее, ни девушки, похожей на нее.
   Когда круг наконец распался, я почувствовал слабость. Я
подошел к скамье и присел. Музыка была слишком громкой,
воздух - слишком вязким. Мысли мои блуждали. В голове у
меня стучало, как после грандиозной пьянки.
   Раньше я думал, что то, что случилось, случилось потому,
что я устал и чувствовал легкую тошноту после всего этого
кружения, но, как я уже говорил раньше, когда я пишу, все
становится на свои места. Я больше не могу верить в это.
   Я снова посмотрел на них, на этих красивых, суетящихся в
полумраке людей. Мне казалось, что все мужчины выглядят
испуганными, а их лица превратились в гротескные, застывшие
маски. Это было вполне понятно. Так как женщины -
студенточки в их свитерах, коротких юбочках или брючках клеш
- превращались в крыс. Сначала я не испугался, а даже
радостно хихикнул. Я знал, что у меня нечто вроде
галлюцинации, и в течение какого-то времени я рассматривал
ее почти с клинической точки зрения.
   Потом одна из девушек встала на цыпочки, чтобы поцеловать
своего парня. Это было уже слишком. Поросшая шерстью,
искаженная морда с черными выпуклыми глазами, рот,
обнажающий желтые кривые зубы...
   Я ушел.
   Я, в полубезумном состоянии, помедлил мгновение в
коридоре. В конце коридора был туалет, но я пробежал мимо
него и понесся вверх по лестнице.
   На третьем этаже была раздевалка, и мне осталось
пробежать последний пролет. Я распахнул дверь и подбежал к
унитазу. Я изверг из себя смешанный запах косметики,
пропотевшей одежды, сальной кожи. Музыка раздавалась где-то
далеко внизу. В раздевалке стояла девственная тишина. Мне
стало полегче.
   Мы остановились у стоп-сигнала перед своротом на
юго-запад. Воспоминание о вечеринке взволновало меня по
какой-то неизвестной мне причине. Я начал дрожать.
   Она посмотрела на меня, улыбнувшись одними темными
глазами. "Прямо сейчас?"
   Я не мог ответить ей. Меня слишком трясло. Она медленно
кивнула, ответив за меня.
   Я свернул на дорогу 7. Летом по ней, должно быть, возили
лес. Я не заезжал слишком далеко, так как боялся застрять.
Я выключил фары. Снежинки начали бесшумно опускаться на
ветровое стекло.
   "Любишь?" - спросила она почти добрым голосом.
   Из меня вырвался какой-то звук, вернее, он был вытащен из
меня. Я думаю, он был довольно точным звуковым эквивалентом
мыслям кролика, попавшего в силок.
   "Здесь", - сказала она. "Прямо здесь".
   Это был экстаз.
   Нам едва удалось выбраться обратно на главную дорогу.
Прошел снегоочиститель, мигая оранжевыми огнями и насыпая на
обочине огромную стену снега.
   В багажнике полицейской машины оказалась лопата. Мне
потребовалось полчаса, чтобы разгрести завал, а к тому
времени была уже почти полночь. Пока я копал, она включила
рацию, и мы узнали все, что нам следовало знать. Тела
Бланшетта и водителя пикапа были найдены. Они подозревали,
что мы уехали на полицейской машине. Полицейского звали
Эсседжиан - довольно забавная фамилия. В высшей лиге
бейсбола играл один Эсседжиан. Мне кажется, он выступал за
"Доджерсов". Может быть, я убил одного из его
родственников. Впрочем, фамилия полицейского меня
совершенно не интересовала. Он не соблюдал дистанцию и
встал у нас на пути.
   Мы выехали на главную дорогу. Я чувствовал ее сильное,
горячее, огненное возбуждение. Я остановился, чтобы
смахнуть рукой снег с ветрового стекла, и мы снова
отправились в путь.
   Мы ехали по западной окраине Касл Рока, и мне не надо
было объяснять, куда свернуть. Облепленный снегом знак
указал поворот на Стекпоул Роуд.
   Снегоочиститель здесь еще не появлялся, но одна машина
уже проехала перед нами. Следы ее шин выглядели еще
довольно отчетливо под безостановочно падающим снегом.
   Миля. Уже меньше мили. Ее яростное желание, ее жажда
передались мне, и я снова почувствовал возбуждение. Мы
повернули за поворот. Путь преграждал ярко- оранжевый
грузовик с включенными мигалками.
   Вы не можете представить себе ее ярость - на самом деле,
нашу ярость - потому что теперь, после всего, что случилось,
мы стали одним существом. Вы не можете представить себе это
охватывающее вас острое параноидальное убеждение, что все
вокруг стремится вам помешать.
   Их было двое. Один - согнувшийся черный силуэт в
темноте. У другого в руке был фонарь. Он подошел к нам.
Его фонарь подпрыгивал, как огненный глаз. В душе у меня
была не просто ярость. Там был и страх, страх, что то, к
чему мы стремимся, выхватят у нас из-под носа в последний
момент.
   Он что-то кричал, и я опустил окно.
   "Здесь нельзя проехать! Возвращайтесь по Бауэн Роуд!
Здесь у нас оборвавшийся оголенный провод! Вы не можете..."
   Я вышел из машины, вскинул дробовик и разрядил в него оба
ствола. Его отбросило к оранжевому грузовику, я прислонился
к машине. Он медленно сползал вниз, недоверчиво глядя на
меня, а потом рухнул в снег.
   "Есть еще патроны?" - спросил я у Ноны.
   "Да", - она протянула мне несколько штук. Я переломил
ствол, выбросил старые гильзы и вставил новые патроны.
   Дружок парня выпрямился и смотрел на меня с подозрением.
Он что-то прокричал мне, но ветер унес его слова. По
интонации это был вопрос, но это было уже неважно. Я
собирался убить его. Я шел к нему, а он просто стоял на
месте и смотрел на меня. Он не двинулся, когда я поднял
дробовик. Не думаю, чтобы он вообще понимал, что
происходит. Наверное, он думал, что все это сон.
   Я сделал один выстрел, но пуля летела слишком низко.
Поднялся огромный фонтан снега и обсыпал его с ног до
головы. Тогда он испустил громкий крик ужаса и побежал,
совершив гигантский прыжок над лежащим на дороге проводом.
Я выстрелил еще раз и снова промахнулся. Он скрылся в
темноте, и я мог забыть о нем. Он больше не мешал нам. Я
вернулся назад к машине.
   "Нам придется идти пешком", - сказал я.
   Мы прошли мимо распростертого тела, перешагнули через
искрящийся провод и пошли, следуя за далеко друг от друга
расположенными следами убежавшего человека. Некоторые
сугробы доходили ей почти до колен, но она все время шла
чуть-чуть впереди меня. Оба мы тяжело и часто дышали.
   Мы взошли на холм и спустились в узкую ложбину. По одну
сторону стоял покосившийся, опустевший сарай с выбитыми
окнами. Она остановилась и сжала мою руку.
   "Здесь", - сказала она и показала в другую сторону. Даже
сквозь ткань пальто ее пожатие показалось мне сильным и
болезненным. Ее лицо превратилось в сияющую, торжествующую
маску. "Здесь. Здесь".
   По другую сторону от ложбины было кладбище.
   Мы приблизились, увязая в сугробах, и с трудом
вскарабкались на покрытую снегом каменную стену. Конечно, я
уже бывал здесь. Моя настоящая мать была из Касл Рока, и
хотя они с отцом никогда не жили здесь, тут оставался их
участок земли. Это был подарок матери от ее родителей,
которые жили и умерли в Касл Роке. Когда я был влюблен в
Бетси, я часто приходил сюда почитать стихи Джона Китса и
Перли Шелли. Может быть, вы и скажете, что это глупое,
детское занятие, но я так не считаю. Даже сейчас. Я
чувствовал свою близость к ним, они меня успокаивали. После
того, как Эйс Меррил вздул меня, я никогда больше не
приходил сюда. До тех пор, пока меня не привела сюда Нона.
   Я поскользнулся и упал в рыхлый снег, подвернув лодыжку.
Я поднялся и заковылял, опираясь на дробовик. Тишина была
бесконечной, неправдоподобной. Снег мягко падал вниз,
засыпая покосившиеся надгробия и кресты, хороня под собой
все, кроме проржавевших флагштоков, на которые цепляют
флажки в День Памяти и День Ветеранов. Тишина бь1ла ужасна
в своей необъятности, и впервые я ощутил настоящий ужас.
   Она повела меня к каменному зданию, возвышающемуся на
склоне холма на задворках кладбища. Склеп. Засыпанная
белым снегом гробница. У нее был ключ. Я знал, что у нее
окажется ключ. Так оно и было.
   Она сдула снег с выступа на двери и нашла замочную
скважину. Звук поворачивающегося в замке ключа словно
царапал по темноте. Она налегла на дверь и распахнула ее.
   Запах, вырвавшийся оттуда, был прохладным, как осень,
прохладным, как воздух в погребе Холлисов. Я почти ничего
не мог различить внутри. Только мертвые листья на каменном
полу. Она вошла, выдержала паузу и оглянулась на меня через
плечо.
   "Нет", - сказал я.
   "Любишь?" - спросила она и рассмеялась.
   Я стоял в темноте и чувствовал, как все начинает
сходиться в одну точку - прошлое, настоящее, будущее. Мне
хотелось убежать, убежать с криком, убежать так быстро,
чтобы суметь вернуть назад все события сегодняшнего вечера.
   Нона стояла и смотрела на меня, самая красивая девушка в
мире, единственное существо, которое я когда-либо мог
назвать моим. Она сделала жест, проведя руками по телу. Не
собираюсь объяснять вам, что это был за жест. Если бы вы
видели, вы бы все поняли.
   Я вошел внутрь. Она закрыла дверь.
   Было темно, но я все прекрасно видел. Внутренность
склепа была освещена ленивым зеленым пламенем. Языки его
змеились по стенам и по усыпанному листьями полу. В центре
склепа стояла гробница, но она была пустой. Она была
усыпана увядшими розовыми лепестками, словно здесь по
древнему обычаю невеста совершила жертвоприношение. Она
поманила меня и указала на маленькую дверцу в дальней стене.
Маленькую, незаметную дверцу. Я был охвачен ужасом. Я
думал, что все понял. Она использовала меня и посмеялась
надо мной. Теперь она собирается меня уничтожить.
   Но я не мог остановиться. Я подошел к той дверце, потому
что я должен был это сделать. Беспроволочный телеграф между
нами продолжал работать на волне того, что я ощутил как
ликование - жуткое, безумное ликование - и торжество. Моя
рука потянулась к дверце. Она была объята зеленым пламенем.
   Я открыл дверцу и увидел, что было за ней. Там была
девушка, моя девушка. Она была мертва. Ее глаза
бессмысленно смотрели в склеп. Прямо в мои глаза. От нее
пахло украденными поцелуями. Она была обнажена. Ее тело
было разрезано, от горла до промежности, и вывернуто
наизнанку. И в ней копошилось что-то живое. Крысы. Я не
мог их разглядеть, но я слышал, как они роются в ней. Я
понял, что через мгновение ее пересохший рот раскроется и
она спросит, люблю ли я ее. Я отпрянул. Все мое тело
онемело. Сознание было окутано черным облаком.
   Я повернулся к Ноне. Она смеялась и протягивала мне
руки. И во внезапной вспышке озарения я понял, я понял, я
все понял. Последнее испытание. Последний экзамен. Я
выдержал его, и я был свободен!
   Я вновь повернулся к дверце, и, конечно, это оказался
всего лишь пустой каменный чулан, усыпанный мертвыми
листьями.
   Я пошел к Ноне. К моей жизни.
   Она обвила руками мою шею, и я прижал ее к себе. Именно
в тот миг она начала меняться, сморщиваться и течь, как
воск. Большие темные глаза стали маленькими и круглыми.
Волосы стали жесткими и изменили цвет. Нос укоротился,
ноздри расширились. Тело ее навалилось на меня.
   Я оказался в объятиях крысы.
   "Любишь?" - завизжала она. "Любишь? Любишь?"
   Ее безгубый рот потянулся к моим губам.
   Я не вскрикнул. Я не в силах больше кричать.
Сомневаюсь, что хоть что-то может заставить меня сделать это
после всего, что со мной произошло.
   Здесь так жарко.
   Я не против жары, совсем нет. Мне нравится потеть, если
можно потом принять душ. Пот всегда казался мне хорошей
штукой, признаком настоящего мужчины. Но иногда в такой
жаре заводятся кусачие насекомые, пауки, например. Знаете
ли вы, что самки паука жалят и съедают своих дружков? Сразу
после полового акта.
   И еще, я слышу шорох за стенами. Мне это не нравится.
   Я писал много часов подряд, и кончик моего фломастера
совсем измочален. Но теперь я кончил. И вещи предстали
передо мной в несколько ином свете. Все теперь выглядит
совершенно иначе.
   Можете себе представить, что на какое-то время им почти
удалось убедить меня, что я сам совершил все эти ужасные
вещи? Эти люди из столовой для водителей, этот парень,
которому удалось убежать от меня. Они утверждают, что я был
один. Я был один, когда они нашли меня почти замерзшим у
символических надгробий моего отца, моей матери, моего брата
Дрейка. Но это говорит только о том, что она ушла, вам это
должно быть ясно. Это ясно и дураку. Но я рад, что она
ушла. Я действительно рад. Но вы должны понять, что она
все время была со мной, на протяжении всего пути.
   Сейчас я собираюсь убить себя. Это очень хороший выход
из положения. Я устал от чувства вины, от мучений и от
плохих снов. А еще мне не нравится шум за стеной. Там
может оказаться кто угодно. Или что угодно.
   Я не сумасшедший. Я знаю об этом и верю, что вы тоже об
этом знаете. Если вы утверждаете, что вы не сумасшедший, то
это как раз должно свидетельствовать о том, что вы сошли с
ума, но мне нет дела до этих хитростей. Она была со мной.
Она была реальной. Я люблю ее. Настоящая любовь никогда не
умрет. Так я подписывал все свои письма Бетси. Те самые,
которые потом рвал на мелкие кусочки.
   Но Нона была единственной, кого я по-настоящему любил за
всю свою жизнь.
   Здесь так жарко. И мне не нравится шорох за стеной.
   Любишь?
   Да, люблю.
   И настоящая любовь никогда не умрет.




   Стивен Кинг
   Компьютер богов


   Перевод А. Медведева


   На первый взгляд он выглядел как обычный компьютер фирмы
"Уанг", во всяком случае клавиатура и сам корпус были именно
этой марки. И только со второго взгляда Ричард Хэгстром
заметил, что корпус был вскрыт (и вскрыт не слишком
аккуратно: у него сложилось впечатление, что это было
сделано с помощью слесарной ножовки), для того чтобы
вставить внутрь несколько большую по размеру катодную трубку
фирмы IBM. Дискеты, предназначенные для этого странного
ублюдка, не были мягкими. Они были такими же твердыми, как
сорокопятки, которые Ричард слушал ребенком.
   "Бог мой, что же это такое?" - спросила Лина, когда он с
мистером Нордоффом приволокли компьютер в его кабинет.
Мистер Нордофф жил рядом с семьей брата Ричарда Хэгстрома...
Роджер, Белинда и их сын, Джонатан.
   "Штука, которую соорудил Джон", - сказал Ричард. "Мистер
Нордофф утверждает, что она предназначалась для меня.
Похоже на компьютер".
   "Все так", - сказал Нордофф. Ему было уже за семьдесят,
и он сильно задыхался. "Именно так он и сказал, бедняжка...
можно мы передохнем минутку, мистер Хэгстром? А то мне
немножко не по себе".
   "Ну, конечно", - сказал Ричард и позвал Сета, своего
сына, который внизу извлекал из своей гитары странные,
дисгармоничные аккорды. Комната, из которой Ричард
намеревался сделать семейную гостиную, превратилась в
репетиционный зал для его сына.
   "Сет!" - позвал Ричард. "Иди, помоги нам!"
   Внизу Сет продолжал играть на гитаре. Ричард взглянул на
мистера Нордоффа и пожал плечами в смущении, которое ему не
удалось скрыть. Нордофф пожал плечами в ответ, словно
говоря: Дети! Кто ждет от них лучшего в наши дни? Но оба
они знали, что от Джона - несчастного Джона Хэгстрома, сына
сумасшедшего брата Ричарда - можно было ожидать лучшего,
пока он не погиб.
   "Спасибо за помощь", - сказал Ричард.
   Нордофф пожал плечами. "На что еще старому человеку
тратить время? Хотя бы этим я могу отплатить Джонни. Он
ведь подстригал бесплатно мою лужайку, вы знали об этом? Я
хотел заплатить ему, но мальчик и слышать об этом не хотел.
Он был еще совсем ребенком". Нордофф все еще тяжело дышал.
"Не могли бы вы дать мне стакан воды, мистер Хэгстром?"
   "Разумеется". Ему пришлось налить стакан самому, так как
его жена, читавшая за кухонным столом роман ужасов и
жевавшая печенье, даже не шелохнулась. "Сет!" - закричал он
снова. "Иди сюда и помоги нам, хорошо?"
   Но Сет продолжал извлекать приглушенные и довольно кислые
звуки из купленной в рассрочку гитары, за которую Ричард еще
расплачивался.

   Он пригласил Нордоффа остаться на ужин, но тот вежливо
отклонил приглашение. Ричард кивнул, вновь почувствовав
неудобство, но, возможно, скрыв его лучше на этот раз. Что
такой классный парень, как ты, делает в такой семье, как
эта? - спросил его однажды его друг Берни Эпштейн, и Ричард
только помотал головой в ответ, ощущая то же вялое смущение,
что и сейчас. Он был классным парнем. И, однако, каким-то
образом он оказался в обществе этих двух людей - толстой,
надутой жены, которая считала, что он лишил ее радостей
жизни, что она поставила на проигрышную лошадь, и
необщительного пятнадцатилетнего сына, который выполнял
кое-какую мелкую работу в школе, где преподавал Ричард...
сына, который извлекал из гитары странные, причудливые
аккорды утром, днем и вечером (в основном, вечером) и,
похоже, полагал, что этого вполне достаточно, чтобы
устроиться в жизни.
   "Ну а как насчет пива?" - спросил Ричард. Ему не
хотелось отпускать Нордоффа. Он хотел услышать еще
что-нибудь о Джоне.
   "Пиво - это замечательно", - сказал Нордофф, и Ричард
благодарно кивнул.
   "Отлично", - сказал он и сходил за парой банок.

   Его кабинет располагался в небольшом, похожем на сарай
здании, стоявшем отдельно от дома. Там же он отвел место и
для семейной гостиной. Но в отличие от семейной гостиной,
кабинет он ощущал своим. Местом, в котором он мог
отгородиться от незнакомца, на котором он женился, и от
незнакомца, которому он дал жизнь.
   Лине, разумеется, не понравилось, что у него будет свой
уединенный угол, но она не смогла этому помешать. Это была
одна из немногих маленьких побед, которую ему удалось над
ней одержать. Он думал, что в каком-то смысле она
действительно поставила на проигрышную лошадь. Когда они
поженились шестнадцать лет назад, они оба верили, что он
будет писать превосходные, прибыльные романы, и вскоре
каждый из них будет разъезжать на своем мерседесе. Но
единственный роман, который он опубликовал, оказался не
слишком-то прибыльным, да и критики поспешили указать на то,
что он отнюдь не превосходен. Лина встала на точку зрения
критиков, и это стало началом их взаимного отчуждения.
   Так получилось, что преподавание в средней школе, которое
оба рассматривали раньше лишь как ступеньку к известности,
славе и богатству, превратилось в основной источник их
дохода за последние пятнадцать лет - чертовски длинная
ступенька, - думал он иногда. Но он так никогда и не
отказался окончательно от своей мечты. Он писал рассказы и
случайные статьи. Он был членом гильдии авторов с хорошей
репутацией. С помощью своей пишущей машинки он зарабатывал
дополнительно около пяти тысяч долларов в год. И как бы
Лина не ворчала по этому поводу, все это давало ему право на
отдельный кабинет... тем более, что сама она работать
отказалась.
   "У вас здесь очень мило", - сказал Нордофф, оглядывая
маленькую комнатку, стены которой были увешаны невообразимой
смесью старых фотографий. Ублюдочный компьютер был водружен
на стол. Старая электрическая машинка Ричарда была временно
переставлена на шкафчик с картотекой.
   "Она еще послужит мне", - сказал Ричард. "Вы ведь не
думаете, что эта штука может работать, не так ли? Джону
ведь было всего четырн